несмотря на множество мыслей, роившихся у меня в голове. Один день без ответов я уж как-нибудь переживу.
– После сегодняшнего рождественского ужина завтра планируется новогоднее продолжение – фондю, – крикнул из спальни папа.
– Я тоже тебя люблю, – прокричал я в ответ и тут же крепко уснул.
» 10 «Матильда
Фонари, которые обычно освещали главную дорогу, уже давно погасли, но ночь совсем не была такой уж тёмной, как можно было ожидать. Просто иногда так кажется, если резко выключить свет. Но как только глаза привыкают к темноте, вполне можно продолжать путь. Есть даже вещи, которые удаётся увидеть только в темноте. Всё таинственное, например. И звёзды. Но сегодня они прятались за плотным слоем облаков. Шёл дождь.
Пришлось пообещать Юли, что я не буду возвращаться домой через кладбище, но я при этом скрестила пальцы, так что обещание не имело силы.
Боковая калитка сегодня оказалась закрыта, поэтому я тоже аккуратно замкнула её за собой. Ещё одна причина, чтобы пойти коротким путём, – вероятность того, что какой-то сомнительно интеллигентный серийный убийца или насильник будет подыскивать себе жертву на запертом кладбище, казалась мне весьма призрачной. Даже зомби придётся сегодня покинуть кладбище, чтобы найти себе для ужина кого-нибудь тёпленького. По всем законам логики сейчас здесь было самое безопасное место на планете.
Конечно, я бы с гораздо большим удовольствием уютно устроилась под тёплым одеялом на диване дома у Юли. Бродить по кладбищу по ночам, да ещё и под дождём, никак не входило в список моих увлечений. Но если уж приходилось проделывать этот путь, хорошо, что я не боялась.
Только что мы так чудесно болтали с Юли в её тёплой уютной комнате (главной темой разговора был, конечно же, Квинн), уже начали засыпать, и я предвкушала спокойное утро и чудесный воскресный завтрак у тётушки Беренике, как вдруг поняла, какую роковую ошибку совершила. Мой дневник остался лежать дома под подушкой, и мама обязательно его найдёт, если, как обещала, зайдёт, чтобы поменять мне постель. А я-то ещё обрадовалась, когда она это предложила, подумала: «Как мило с её стороны». Юли понимала, что мой дневник ни в коем случае не должен попасть маме в руки – шанс, что она не откроет его и не прочитает написанное в нём от корки до корки, мы обе оценивали примерно в два процента. Юли хотела пойти со мной, но я её отговорила, пока одевалась. Она устала за сегодняшний день ещё больше, чем я, и не должна была страдать из-за моих ошибок. Я решила, что быстро добегу до дома и проведу остаток ночи посапывая в собственной кровати. Жалко, конечно, потраченных сил и времени, зато моим тайнам ничто не будет угрожать.
– Но тогда тебе придётся завтра идти в церковь, – сказала мне Юли.
«Да, и, что ещё хуже, завтракать дома. Никакого свежевыжатого сока, никакого омлета…»
Я чуть не повернула обратно.
«Может, стоит рискнуть, может, маму вообще не заинтересует мой дневник, может, она просто переложит его на письменный стол, не прочитав ни слова… Да, может, однажды и земля перестанет вертеться».
– И зачем тебе понадобилось записывать всё в дневник! – ругалась Юли. – У тебя же есть я!
– Да, знаю.
С моей стороны это действительно была дурацкая идея: всё, что мои родители ни в коем случае не должны были знать, удобно собрано в одной тетрадке. Я никак не могла избавиться от этой глупой привычки. Ведение дневника помогало мне упорядочить мысли, причём только если я писала ручкой в тетрадке, а не набирала текст на компьютере.
Мои родители не стали бы целенаправленно прочёсывать комнату в поисках дневника, но, если он вдруг предстанет перед глазами мамы, когда она поднимет подушку, она наверняка заглянет почитать, что там сейчас заботит их проблемную овечку. Честно говоря, не знаю, смогла бы я сама устоять на их месте. (Если вдруг у меня когда-нибудь будут дети, – заранее прошу у них прощения! Но почему вы оставляете свои личные вещи в таких легкодоступных местах?)
Последнюю запись точно нельзя было никому показывать. Тогда мама узнала бы о моей сделке с госпожой фон Аренсбург, включая максимальные и минимальные подсчёты возможного заработка до Пасхи, а также многократные упоминания некой чванливой кошёлки. Чтобы это предотвратить, определённо стоило топать сейчас под ночным дождём.
Юли в конце концов меня отпустила, но потребовала, чтобы я обязательно прислала ей сообщение, когда доберусь до дома.
Иначе, по словам Юли, она решит, что со мной что-то случилось, и так как никакого наследства я не оставляю, ей будет очень-очень грустно.
Я пообещала сообщить, как только буду дома, и с сегодняшнего дня хранить свой дневник только под скрипучей половицей, потому что, если где-то и прятать тайные записи, так только там, как утверждала Юли. Тот факт, что в моей комнате лежал велюровый ковролин, мы как-то упустили.
Чудесная предвесенняя погода исчезла, с вечера шёл дождь, сопровождаемый промозглым ветром. Ещё два-три градуса и было бы достаточно холодно, чтобы с неба начали срываться снежинки.
Посреди кладбища дорогу мне перебежал лис Густав и остановился всего в нескольких метрах. Окинув меня коротким взглядом, Густав потрусил дальше и скрылся между памятников прежде, чем я успела достать телефон, чтобы его сфотографировать. И всё же эта короткая встреча меня очень ободрила: я была не единственным живым существом, которое бродило по этому кладбищу в такую погоду посреди ночи. Ветер шумел, дождь бил в лицо, и где-то между верхушек деревьев как по заказу прокричал сыч.
Эти звуки меня не пугали, я слышала их каждый вечер, если засыпала с открытым окном, они даже успокаивали меня. Только от шипящих криков совы-сипухи становилось немного не по себе, и вой лисиц тоже звучал жутковато, но, если представить себе, какие милые создания его издавали, страх исчезал.
И вдруг я услышала что-то ещё. Голоса. Обрывки фраз, которые доносил сюда ветер. Кто-то сказал:
– Лучший сон, который я когда-либо видел!
А кто-то другой ответил:
– Наслаждайся, пока он не кончился. А завтра будешь на стенку лезть от побочных эффектов.
Я остановилась как вкопанная.
Ворота кладбища, а вместе с ними и выход на улицу, были уже совсем близко, но не настолько, чтобы оттуда расслышать голоса. Звуки доносились откуда-то из глубины кладбища, передо мной. Я стояла на аллее со склепами совсем близко от склепа с женщиной-птицей на крыше, и, кажется, голоса доносились именно оттуда.
– Как будто я могу летать, – сказал первый голос, и моё сердце сжалось.
«Квинн! Это определённо был голос Квинна. Среди ночи. На кладбище. Этого не может быть».
– Я умею летать? – спросил он.
Я очнулась от секундного оцепенения, отскочила с дороги и спряталась за большим тисовым деревом, растущим рядом со скамейкой, на которой вчера сидел профессор Кассиан. Почему я решила спрятаться, на этот вопрос у меня не нашлось разумного ответа. Это был скорее рефлекс, чем обдуманное действие.
– У тебя есть крылья? – спросил второй голос, и его я тоже узнала – нежный и мелодичный, он принадлежал хозяйке цветочного магазина Феи.
– Нет, никаких крыльев, – ответил Квинн и рассмеялся.
– Значит, и летать ты не умеешь. – Фея рассмеялась вслед за Квинном. – По крайней мере, пока.
Теперь я услышала быстрые шаги двух человек. Как такое возможно? Я оказалась не в состоянии найти какое-либо правдоподобное объяснение тому, почему Квинн без инвалидной коляски и, кажется, без костылей гуляет по ночному кладбищу в дождь в компании продавщицы из цветочной лавки.
Шаги приближались, я осторожно выглянула из-за дерева. Перед склепом семьи Кёниг на расстоянии метров десяти от меня стояли двое. Чем больше я вглядывалась, тем больше деталей узнавала. Шевелюра Феи развевалась на ветру в унисон движениям длинного пальто. Рыжие локоны, казалось, мерцали в темноте. По силуэту Квинна я поняла, что на нём нет ни куртки, ни пальто. И в руках нет никаких костылей!
«Может, он лунатик?»
Вдобавок ко всему, он был ещё и босиком. Рубашка и штаны в полосочку, скорее всего, были пижамой. Квинн стоял прямо посередине огромной лужи, но ему это, казалось, нисколько не мешало.
«Лунатизм – хорошее объяснение происходящего. Но разве лунатики разговаривают во сне? И можно ли вдруг начать передвигаться без костылей, когда спишь? И при чём здесь Фея? Почему она тоже здесь? Вряд ли два лунатика могут вот так случайно встретиться на кладбище. Будь что будет, сейчас выскочу и спрошу у них, что всё это значит и почему Квинн разгуливает в такую погоду босиком и без куртки, если только недавно его выписали из больницы? А потом я приведу Квинна домой. Его мама будет мне за это благодарна».
Но только я приготовилась выйти из-за дерева, раздался третий голос. Он принадлежал мужчине. И его я никогда раньше не слышала.
– Кто скачет, кто мчится под хладною мглой? Предстаньте скорее пред стражником – мной!
Если это задумывалось как стихотворение, то его наполовину списали с «Лесного царя» Гёте (в седьмом классе нас до смерти замучили анализом этой баллады), а вторая половина просто не удалась.
Я оглянулась в поисках этого рифмоплёта и лишь через несколько секунд сообразила, что голос принадлежал народному поэту Клавиго Бергу. Или, точнее, его бронзовому памятнику, который только что вежливо поклонился. У меня от страха подкосились коленки.
– Прошу меня простить, я совсем недавно вступил в должность стражника, поэтому невероятно взволнован. – Клавиго откашлялся. –
Любезные дамы и господа,
Добро пожаловать сюда,
Я лишь недавно стражем стал,
Слежу, кто входит в сей… портал. —
Он снова откашлялся. – Не идеально получилось, надо будет ещё немного подшлифовать рифмы.
– Говорящий памятник! – Квинн, казалось, обрадовался. – Я знал, что ты можешь двигаться! Ты тот самый поэт, который будет жить вечно в своих произведениях, так ведь?