– Так оно и было. – Она с мольбой подняла на меня глаза. – Я ведь… Я и представить себе не могла, как будут развиваться события. А твоя мама очень волновалась, что ты закрылся от всего мира. Ей казалось, что, если я тебя немного развлеку, это поможет тебе не замкнуться в себе.
Я поднял бровь:
– Значит, вот как называется твоя должность? Развлекательница? – Я был вне себя от злости. («Не нужно мне рассказывать о том, что наделала моя мама и какие у неё были мотивы. С мамой я сам потом разберусь. А вот Матильда…») – И как же отреагировали твои родители на то, что ты работаешь развлекательницей? – спросил я.
– Я им… – Матильда запнулась. Почти беззвучно, одними губами, она прошептала: – Ты моя новая внешкольная нагрузка. Иначе они придумали бы мне другое задание, чтобы заполнить свободное время после уроков. Тогда мне пришлось бы помогать госпоже Харфнер во время детской службы.
«Ах, вот, значит, как обстоят дела. Внешкольное задание. Замечательно».
Трамвай остановился, и его заполнила шумная группа детишек с маленькими рюкзачками за спинами. Воспитательницы кричали, что каждый из них должен найти свою пару и крепко держать её за руку, но малыши уже разбежались по всему вагону. До самой нашей остановки воспитательницам так и не удалось их пересчитать, потому что шумные детсадовцы постоянно бегали и менялись парами. Воспитательницы по очереди выкрикивали имена. Вид у них был такой, будто они вот-вот потеряют сознание от ужаса или их вынесут из трамвая с сердечным приступом. Ещё совсем недавно в такой ситуации мы с Матильдой многозначительно переглянулись бы и улыбнулись друг другу. Но сейчас каждый из нас развернулся к своему окну. Мы даже не смотрели друг на друга.
Этот вынужденный перерыв ничего хорошего не принёс: на пути от остановки до клиники Северина я чувствовал себя таким же злым, как и прежде. А кроме того, обиженным, пристыженным, грустным, расстроенным, растерянным… Казалось, чем дальше, тем больше эмоций вплеталось в этот клубок. Я и сам не понимал, почему мне так плохо. Ведь я вёл себя так по-детски! И так некруто! Мне было себя бесконечно жаль, и от этого становилось ещё более противно. И тут же всплывали воспоминания из больницы, эти депрессивные настроения, которые смогли развеять только Майя и Северин. Больше всего на свете я боялся, что на всю жизнь останусь зависим от чьей-то помощи. Поэтому-то меня так разозлила бестактная психотётка и поэтому я не мог вынести взглядов Лассе. Тут мама была права. Хотя мы с ней тогда и понятия не имели, что у Лассе были совсем другие причины вести себя как раненый оленёнок. Моя защитная оболочка, которая начала расти вокруг меня за последние дни и постепенно вытесняла все эти страхи, оказалась слишком тонкой. Своим сообщением Матильда разбила её на мелкие осколки.
«“Твоя мама платит мне немалые деньги за то, что я о тебе забочусь, но, знаешь, я бы поцеловалась с тобой даже бесплатно”. Кому она собиралась это послать? Своей подружке Юли? И что они ещё обо мне говорят? Может, катаются по полу от хохота, когда меня обсуждают. Ужас, какое же я жалкое посмешище. Сначала вылил на себя папин одеколон, а потом ещё пятнадцать минут выбирал себе спортивные штаны».
На физиотерапии мне надо было непременно быть в спортивной форме, но при этом в такой, чтобы сидела на мне идеально. Теперь все эти сборы казались мне глупейшей затеей. Матильда продолжала молчать, и это лишь усиливало бурю моих эмоций. Она не пыталась со мной поговорить. Даже когда мы пересекли площадь и оказались возле того самого столба, у которого в прошлый раз встретили Жанну д'Арк. С другой стороны площади находились ворота медицинского университета и фонтан, который я расплескал, когда Ким от нас ускользнула. Сейчас мне казалось, что всё это произошло в какой-то другой жизни.
Несмотря на переполнявшие меня чувства, покалывания в кончиках пальцев я не испытывал – вот и хорошо, сегодня я бы точно не удержался и устроил настоящий ураган. Мы зашли в здание и остановились у лифта. Матильда по-прежнему молчала. Я схватился за колёса и развернул к ней коляску.
– Спасибо за интересную беседу, – едко сказал я. – Спасибо, что поведала мне о своих чувствах. Теперь я действительно лучше понимаю, почему ты это сделала.
Она поспешно вытерла рукавом щёку, которая была мокрой от слёз:
– Прости меня. Я просто не знаю, что сказать, – пробормотала она. – Кроме того, что мне очень жаль.
Но мне этого было недостаточно.
«Пусть крокодильи слёзы она оставит при себе».
Я вдруг совершенно успокоился:
– Давай-ка подытожим. Хочу быть уверен, что я всё правильно понял. Возить в коляске мальчика с черепно-мозговой травмой – это такое внешкольное задание, которое спасло тебя от детской церковной службы, и к тому же за него неплохо заплатили. Сплошная выгода!
– Я… мне это… нравилось, – пробормотала она.
«Ах, вот как, нравилось!»
– Вот и замечательно, ещё больше выгоды. Ведь это так чудесно, когда находишь работу, которая тебе по душе. Значит, ты катала в коляске несчастного инвалида, жалкого соседского мальчишку, который тебе когда-то нравился. Твои родители думали, что ты делаешь это из любви к ближнему, а тут ещё наклюнулись всякие приключения, прямо как в фантастических романах, которые ты любишь: феи, порталы, говорящие статуи… – Я посмотрел ей прямо в глаза. – И всё это за шестнадцать евро в час. Это окончательная ставка или тебе обещали доплату за особые достижения?
Серые глаза Матильды снова наполнились слезами:
– Прошу тебя, прекрати.
Но прекратить я уже не мог:
– Если всё действительно так, почему же ты ни о чём мне не рассказала хотя бы после нашего поцелуя на кладбище? Может, тебе казалось, что это тоже входит в твои служебные обязанности? Или хотела посмотреть, как будут развиваться события?
– Не будь таким жестоким, – прошептала она.
Я пожал плечами:
– Почему бы и нет? Так уж повелось. Я выдумывал тебе гнусные клички, сажал тебя в мусорный бак, потому что не мог отличить от твоих дурацких сестриц. Моя мама права – наверное, я действительно чувствовал себя очень одиноким, если завязал отношения с Мартинской дочкой. Понятия не имею, как такое могло случиться.
Матильда больше не в состоянии была сдерживать слёзы, они покатились по её щекам. Я ждал, когда же она скажет хоть что-то. Слова, которые смогут прогнать это ужасное чувство, которое сдавливало мне грудь. Но Матильда лишь продолжала беззвучно плакать.
– М-да. – Я нажал на кнопку лифта. – Рад, что мы всё выяснили. Мне очень жаль, но на этом твоя профессиональная карьера развлекательницы официально закончена. Домой я вернусь один.
Лифт открылся, я направил кресло-коляску в кабину и нажал на восьмой этаж. Пока двери не сомкнулись, у меня была ещё уйма времени, чтобы развернуться и напоследок сказать ещё что-нибудь веское. Но ничего подходящего я так и не придумал.
» 28 «Матильда
Когда за Квинном закрылись двери лифта, я потеряла остатки самообладания, слёзы потекли таким потоком, будто где-то внутри у меня прорвало плотину. Какая разница, что обо мне подумают люди. Некоторые просто проходили мимо, другие с любопытством следили за мной через стеклянную дверь. Чтобы не стоять на проходе, я, пошатываясь и всхлипывая, отошла от лифта и прислонилась к стене рядом с карликовой пальмой.
«Как я могла так всё испортить. Квинн прав, после поцелуя на кладбище, а лучше раньше, я должна была всё ему рассказать. Мне надо было тут же пойти к его маме и вернуть ей конверт. Но нет, ничего подобного я не сделала, а лишь отмахнулась от этой мысли. Отложила этот разговор на будущее. И вместо этого наслаждалась объятиями Квинна, чтобы не рисковать нашими отношениями. Чтобы наша романтическая сказка… мой личный фантастический роман не лопнул, как мыльный пузырь. Это Квинн очень верно подметил».
Я каждый раз находила новые отговорки. Всё время у нас были дела поважнее: поиск порталов, разгадывание тайн, сбор информации, но сейчас я понимала, что всего лишь искала любой предлог, чтобы не касаться этой темы. Потому что на самом деле я была просто трусихой. Я боялась его реакции и не хотела рисковать. Меня пугало именно то, что Квинн поймёт: при других обстоятельствах между нами ничего бы не случилось. Если бы он не попал в аварию, если бы его мама не предложила мне эту работу, если бы ему не нужен был кто-то, кто отвезёт его на кладбище, если бы не существовало Грани – никогда в жизни он бы не обратил внимания на Мартинскую дочку из дома напротив. При всём моём умении вытеснять и нарочно забывать, мне было абсолютно ясно, что чем позже Квинн обо всём узнает, тем хуже будет его реакция. Поэтому я просто-напросто решила никогда ему не рассказывать. И мне это почти удалось.
«Хочу быть уверен, что я всё правильно понял», – снова и снова раздавался в моей голове холодный голос Квинна.
Я бы с радостью объяснила ему всё, лишь бы он перестал так холодно на меня смотреть. Но ведь на самом деле мне нечего было сказать в свою защиту. Я могла сделать правильный выбор и в любую секунду сказать правду, но вместо этого продолжала врать. И изменить хоть что-то было уже невозможно.
«“Значит, ты катала в коляске несчастного инвалида, жалкого соседского мальчишку, который тебе когда-то нравился”. Хотя бы в этот момент я могла бы возразить. Вместо того чтобы молча топтаться на месте, я должна была крикнуть, что приняла предложение его мамы только для того, чтобы быть к нему как можно ближе, что каждую минуту, которую мы провели вместе, я влюблялась в него всё сильнее, что я лучше умру, чем причиню ему боль… что я его люблю, люблю так, как никто никогда никого не любил. – Эта мысль появилась так неожиданно. – Надо было ему признаться, а не молчать, опустив глаза».
Я прекрасно понимала, как он был обижен, что ему больно, и, вместо того чтобы снова и снова повторять пустые извинения, должна была открыть ему душу.
«Может, это бы и не помогло. Но зато он узнал бы о моих чувствах. Но ещё не поздно, он может узнать о них и сейчас».