Все они блондинки, и все приходят вовремя. Одно за другим я отправляю в гардероб одинаковые шерстяные пальто, легкие и хрусткие, с запахом, напоминающим только что запечатанные письма. Последней приходит Мия-большая, и ее пальто не похоже на другие – оно розовое. Мия однажды ходила к стилисту, и он сказал, что ее цветовая гамма – «летняя». После этого она выбросила из гардероба всю одежду, кроме розовой и оранжевой. И помада, и лак на ногтях у нее всегда только этих двух цветов. Сегодня на ней ржаво-рыжие брюки и такая же блузка: в таком наряде она похожа на огромный осенний лист, упавший с дерева. Мия-большая присаживается на кушетку в стиле Людовика Четырнадцатого, без спинки и с цилиндрическими шишечками из слоновой кости.
Я сажусь рядом, надеясь, что она меня подбодрит: Мия-большая это умеет. Всегда говорит что-нибудь приятное – например, что у меня отличное чувство стиля или что я напоминаю ей Соню Хени, норвежскую фигуристку. О Соне Хени она впервые упомянула, когда увидела меня в костюме для фигурного катания: в тот день она была у нас дома, когда я вернулась с катка, где мы катались по случаю дня рождения Джулии. Так что, скорее всего, эта похвала связана не с моей внешностью, а просто с тем, что я запомнилась ей с коньками. Но сегодня Мия-большая какая-то сама не своя, и я тщетно жду от нее слов ободрения.
– На мужчин полагаться нельзя, – говорит Мия-большая. – Мальчишки? Красавчики из школы танцев? Забудь о них! Даже не думай! Мой Стив вон тоже красавчик – и что? От него одни неприятности!
Стив – это мужчина, с которым встречается Мия, и он женат. На собраниях «Нытья и стенаний» его частенько обсуждают. Все согласны, что Мие давно пора с ним порвать. Речь не о морали – просто от таких отношений одни неприятности. Кажется, связь с женатым «нытики» воспринимают примерно так же, как восприняли бы желание завести щенка. Боже правый, да зачем тебе это? Ведь пока его приучишь проситься на улицу, замучаешься лужи вытирать! Вот и здесь так же. Зачем тебе этот женатик? – ведь рано или поздно придется сойтись на узкой дорожке с его женой! Как видите, эти женщины мыслят сугубо практически.
– Я готова с моста прыгнуть! – сообщает мне Мия.
В первый миг я смотрю на нее непонимающе. Затем, проследив за ее взглядом, понимаю, что она смотрит в окно, на Золотые Ворота.
– А если вы разобьетесь? – спрашиваю я первое, что приходит мне на ум.
– Тогда Стив наконец поймет, как мне плохо из-за него!
Оглядевшись вокруг, я понимаю, почему сижу рядом с Мией одна. «Нытики» свое мнение ей высказали, предупредили, что интрижка с женатым плохо кончится, – и не хотят больше об этом говорить. Теперь выслушивать и утешать Мию – мое дело. Я чувствую себя не слишком уверенно, но в целом не возражаю. Как правило, с тринадцатилетними взрослые не делятся своими любовными драмами, и я горжусь, что удостоилась такой откровенности. Облокотившись на бортик из слоновой кости, я слушаю рассказ Мии о Стиве и планах самоубийства так, как могла бы слушать сказку на ночь. Она вставляет в свою речь все больше шведских слов, а в какой-то момент переходит на чистый шведский. Говорит быстро, энергично, и я с трудом ее понимаю. Но слушаю звук ее речи, смотрю, как двигаются губы, и понимаю: говорит она что-то страшное, отчаянное, скорее всего, вовсе не подходящее для моих ушей.
– Ладно, – говорит мама, громко хлопнув в ладоши. – А теперь идем в гостиную смотреть сериал!
Все мы собираемся в гостиной. Свея, родители и я садимся на ковер, чтобы освободить места для гостей. Телевизор включаем за пять минут до начала фильма – не хотим пропустить общий план.
Кто-то просит меня принести воды, но я делаю вид, что не слышу. Начинается сериал. Во вступительных кадрах – быстрая панорама здания «Джозеф & Джозеф» снаружи. Следующая сцена происходит уже внутри галереи.
– А где же общий план? – спрашиваю я.
– Ш-ш-ш! – громко шикают на меня несколько «нытиков».
– Наверное, покажут позже, – говорит папа.
Но серия движется к концу, а общего плана нет – и наконец становится ясно, что Марию Фабиолу, Фейт, Джулию, Свею и меня просто вырезали. Я смотрю на Свею – та пожимает плечами. Ей невдомек, как важно было мне появиться на телеэкране. Невдомек, как я надеялась, что мои подруги увидят эту сцену и все между нами станет как прежде.
По экрану ползут титры; гости разражаются аплодисментами. Я извиняюсь, говорю, что очень устала и мне еще готовиться к контрольной, так что лучше пойду. Проходя мимо Мии-большой, решаю ее обнять. Выходит неуклюже – я стою, а она сидит; но это эллиптическое объятие дает мне шанс прошептать ей на ухо:
– Когда поедете домой, не сворачивайте на мост!
– С чего бы? – отвечает она, не понижая голоса. – Я ведь живу совсем в другой стороне!
Сверху, из своей комнаты, я слышу женские голоса и звон столового серебра. Гости переместились в столовую, где мама угощает их лютефиском. Слышны охи и ахи, смех, невнятные восклицания: интересно, что за историю там рассказывают и о ком?
Я вспоминаю другие фильмы и сериалы. Думаю, что, наверное, любая кинозвезда огорчится, если сцену с ней вырежут. Недавно я смотрела «Из Африки»: мама взяла меня с собой в кино, потому что хотела посмотреть этот фильм, а мне нечем было заняться. С тех пор я часто вспоминаю сцену, где Роберт Редфорд моет голову Мерил Стрип. Вот это настоящая любовь! – думаю я. А какая у Мерил Стрип кожа – прямо светится!
Я встаю и иду к зеркалу в ванной взглянуть на собственную кожу. Всего четыре прыща – не так уж плохо. У некоторых моих одноклассниц все намного хуже. Вот, скажем, у Энджи… бедняга! Я мажусь клерасилом, возвращаюсь в комнату и делаю двадцать приседаний. Потом ложусь в кровать – и слушаю взрывы смеха, и шум отодвигаемых стульев, и журчание голосов, и хлопанье входной двери. Моя комната прямо над кухней; отсюда хорошо слышно, как мама прибирается и моет посуду после гостей. Представляю, как она надевает кухонные перчатки и ставит грязные тарелки в раковину. Когда-то в этой раковине она мыла мне голову. Застилала кухонную стойку полотенцами, я облокачивалась на них, вытягивала шею над раковиной, а мама мылила мне голову шампунем и рассказывала, как у нее прошел день. Теперь я слушаю, как она включает воду, и этот звук успокаивает. Я раскладываю волосы по подушке, словно Медуза горгона – или Мерил Стрип, – и представляю себе, что мама моет мне голову, как когда я была маленькой, много лет назад.
11
13 декабря в Швеции праздник. День святой Люции. В этот день совершается особый ритуал. Старшая девушка в доме играет роль святой Люции: одетая в белое, с короной из горящих свечей на голове, она будит родных пением и угощает шафрановыми булочками с изюмом.
Радиобудильник у кровати звонит очень рано. Я лежу и слушаю песню «Police» до конца, а потом вылезаю из кровати. Надеваю белую, отглаженную до хруста ночную рубашку, висящую на дверной ручке. Ее выгладила и повесила мама, пока я спала.
Тихонько спускаюсь на кухню, достаю из духовки несколько шафрановых булочек и кладу на серебряный поднос. В ящике нахожу спички. Задумчиво разглядываю венчик с закрепленными на нем свечами. Это самая сложная часть задачи: подняться по лестнице со свечами на голове так, чтобы ни одна не погасла! Приходится следить за равновесием, а это нелегко, особенно когда горячий воск капает тебе на голову. Я решаю сначала отнести все на второй этаж. Уже там зажигаю свечи и пристраиваю корону на голову. Затем беру поднос с булочками и иду в комнату родителей. Дверь в их спальню широко открыта – они готовы к исполнению ежегодного ритуала. Я начинаю петь песню святой Люции о том, как темна ночь, и папа с мамой сразу садятся в постели. Ну, разумеется, они не спят и ждут меня! Закончив первый куплет, я ставлю поднос на столик у кровати.
Затем все так же, в одних носках, иду в комнату Свеи. Сестра всегда спит как убитая, разбудить ее тяжело. Я пою во весь голос; одна свеча кренится и обильно поливает меня воском. Наконец, бросив на полуслове шведский гимн, я кричу по-английски:
– Да просыпайся уже!
Свея садится в кровати. Я приседаю, и она помогает мне погасить свечи.
– Руками давай! – командую я, и она задувает каждую свечу, прикрыв ее сложенными ладонями.
По дороге в школу я все еще выбираю из волос застывший воск.
Я уже бросила ходить мимо домов Джулии и Фейт – вместо этого хожу в школу другой дорогой, вместе со Свеей и ее мрачной подружкой: сегодня она еще мрачнее обычного, потому что мы опаздываем. Ритуал святой Люции заставил нас задержаться. Мы идем мимо «замка» с башенкой, мимо дома, где жил Великий Картер, мимо розового особняка, где живет та дама, что однажды поехала на выходные в Палм-Спрингс и там импульсивно сделала себе подтяжку живота. «Представляете, просто захотела и сделала!» – рассказывала моим родителям какая-то другая женщина, словно больше всего ее поразило, что подтянуть себе живот можно просто так, по желанию. Вдалеке ревут береговые сирены; ближе к нам их заглушают листодувки, с воем втягивающие в себя опавшие листья. Улицы, как обычно, пусты. Но у входа в школу собралась толпа; подойдя ближе, мы видим и причину этого столпотворения – три полицейские машины.
Никто никогда не видел, чтобы секретарша директора выходила из его кабинета; но сейчас она стоит, словно аршин проглотила, у двери. Завидев меня, вздыхает с облегчением, затем снова напрягается и просит зайти на минутку.
Я захожу в кабинет. Она ждет, пока я закрою за собой дверь, а потом говорит:
– Мария Фабиола пропала. Вчера не вернулась из школы домой. С тобой хотят поговорить детективы.
12
Мистер Мейкпис и детективы ждут меня в комнате для совещаний позади директорского кабинета. Может быть, потому, что здесь больше места. Детективов, желающих со мной побеседовать, трое: один в широких штанах, другой в штанах в обтяжку, а третья – сюрприз! – женщина. У нее крашеные белокурые волосы, стянутые в тугой хвост на затылке, и очень тонкие губы. Именно с ней я встречаюсь взглядом, едва вхожу.