Я смотрю на часы. Без десяти семь. Заберут меня в половине десятого: значит, надо как-то убить два часа сорок минут. Мне вспоминается подработка прошлым летом, три часа на раздаче флаеров. Из фотомагазина, с рекламой акции: три катушки пленки по цене двух. Самые обычные флаеры, черно-белые, с надписью: «АКЦИЯ!» большими красными буквами. Мне велели встать на оживленном месте, в квартале от магазина, и вручать флаер каждому, кто будет проходить мимо. «Кроме бездомных – у них нет фотоаппаратов».
Я стояла на углу и пыталась раздавать флаеры. Женщины по большей части меня игнорировали. Мужчины иногда брали. Но не прошло и часа, как я поняла, что проигрываю эту битву. Я устала, мне было скучно, ныли ноги – а флаеров осталась почти полная пачка. Мне захотелось писать, и я пошла в ближайший отель, «Сент-Фрэнсис», и поднялась на застекленном лифте на последний этаж. Зайдя в уборную и убедившись, что там никого, выкинула пятьдесят флаеров в урну. Можно было тут же избавиться от всех, но мне пришла забавная мысль. Я встала у дверей мужской уборной и стояла минут десять, пока не уверилась, что там точно пусто. Затем проскользнула туда и сунула еще шестьдесят флаеров в тамошний мусорный ящик. Какое облегчение! – подумала я. И тихо вышла, гордясь своей изобретательностью.
Что-то похожее я чувствую и сейчас, на вечеринке в честь возвращения Марии Фабиолы, где надо придумать, как распределить и куда девать эти нескончаемые два с половиной часа. Я раздумчиво набираю себе в тарелку салаты и бутерброды, чтобы медленно их съесть, – но не беру слишком много, чтобы потом вернуться к столу и взять себе добавки. Надолго останавливаюсь перед каждой картиной на стене. Полотна здесь явно иной ценовой категории, чем те, что папа продает у себя в галерее. Наверху лестницы я даже замечаю что-то, очень похожее на Шагала. Но подойти ближе и разглядеть не удается: лестница отгорожена пурпурным бархатным шнуром, словно мы в историческом особняке, по которому водят экскурсии.
В первый час на вечеринке Мария Фабиола не появляется. Вокруг мои одноклассницы: одни вежливо кивают мне и отходят, другие притворяются, что меня не заметили. С минуту разговариваю с мисс Ливси, жду, что она похвалит мое платье – но она молчит. Потом к ней подходят Джулия и Фейт и заговаривают так, словно меня здесь нет; и я дрейфую прочь от нее, к мистеру Лондону, который ест тортильи с гуакамоле. Говорю ему, что роман Милана Кундеры мне очень понравился.
– Больше, чем Сэлинджер? – уточняет он и, взяв еще одну тортилью, макает ее в сальсу.
Не желая углубляться в дискуссию о Сэлинджере, я киваю, извинившись, говорю, что мне надо в туалет, и ухожу. Вижу здесь мальчишек из школы танцев, куда я бросила ходить несколько месяцев назад, – и только Марии Фабиолы не видать. Кружу вокруг гостей – и сама себе напоминаю акулу из аквариума в парке «Золотые Ворота». Кажется, все уже заметили, что я хожу кругами: значит, пора второй раз отправляться за едой. Большинство гостей собрались в большой столовой. Я нахожу себе укрытие в маленьком и безлюдном кабинете по другую сторону фойе.
Присаживаюсь на край кушетки, обитой алым бархатом, из тех, на которых невольно сидишь очень прямо. Стеклянный кофейный столик завален глянцевыми альбомами, посвященными моде: Коко Шанель, Диана фон Фюрстенберг, Каролина Эррера. Свой стакан с газированной водой я осторожно втискиваю между двумя альбомами, надеясь, что вода не расплещется. Еда – ризотто – оказывается вкусной, так что я сосредотачиваюсь на еде.
Прежде чем увидеть, я чувствую его запах. «Поло» от Ральфа Лорена. Это Аксель, он опускается на кушетку рядом со мной. Вместе с ним в кабинет входят еще двое ребят и садятся на стулья по другую сторону кофейного столика. Тарелки, полные еды, ставят прямо на модные альбомы. У одного с тарелки жирный соус капает на альбом о «Баухаусе», но он, кажется, не замечает. Одного из парней я узнаю: он был тогда с Акселем в автобусе. В нем чуть больше пяти футов, загорелый, с красивым тонким лицом. У второго темно-русые волосы, обильно смазанные гелем, и россыпь прыщей на верхней половине лица, а нижняя половина чистая. Возможно, думаю я, это вулканическое извержение на лбу прямо связано с избытком геля: интересно, кто-нибудь ему об этом говорил? Иерархическая лестница понятна сразу: главный здесь – Аксель, за ним – загорелый, и прыщавый – внизу пирамиды.
Со мной они не здороваются, так что я продолжаю есть. Но когда, набрав ризотто вилкой, несу его ко рту, прыщавый вдруг говорит:
– Эй, этот рис как будто в моей малафье!
Другие двое поворачиваются и смотрят на меня. Теперь, конечно, рис уже в рот не возьмешь: я кладу вилку на тарелку.
– В малафье, серьезно? – говорит загорелый.
– Ну да. Может, здешний повар увидел красотку Фабиолу и обкончал всю кухню!
«Красотка Фабиола, – думаю я. – Вот как они ее называют. Ну, разумеется».
– Ты что, это есть будешь? – интересуется у меня прыщавый.
– Малафью? – отвечаю я. – Нет, спасибо, угощайся сам. А я буду есть ризотто.
Аксель смеется и одобрительно смотрит на меня. По взгляду понятно: он сейчас заметил, что в определенный момент с определенного угла я выгляжу хорошенькой.
– Ты шведка, верно? – говорит он.
Я сейчас ощущаю себя чешкой, а не шведкой, так что не сразу отвечаю:
– Ага.
– Так я и думал! – говорит он гордо, словно разрешил какую-то сложную задачу. – Твоя мать дружит с моей.
– Правда? – отзываюсь я, стараясь говорить безразлично.
О маме Акселя моя мама говорит почти с трепетом: она так богата, так много делает для шведской общины (и все ее благодеяния увековечены гравированными табличками)! Но никогда не скажет, что с ней дружит. Вот что в маме меня восхищает: она никогда и никому не набивается в друзья.
– А разве бывают шведки не с голубыми глазами? – встревает прыщавый.
– Не слушай его, – говорит Аксель. – Кстати, мне нравится твоя шляпа.
Я всматриваюсь в его лицо в поисках сарказма, но не нахожу.
– Спасибо.
Набираю полную вилку ризотто, на этот раз отправляю в рот.
– Ну как? – спрашивает Аксель.
Я не могу ответить – еще жую.
– Ну давай уже, или плюй, или глотай! – «подбадривает» меня загорелый.
– Кончай, чувак, – бросает ему Аксель и поворачивается ко мне. – Напомни, как тебя зовут?
– Юлаби, – говорю я.
– Юла… что? – снова прыщавый.
– Не обращай на них внимания, – твердо говорит Аксель.
Теперь он повернулся ко мне всем телом, наши коленки почти соприкасаются. Я чувствую запах «Поло» от Ральфа Лорена, но кроме одеколона – что-то еще, сладковатое, вроде кардамона. И вдруг понимаю: это алкоголь. Все трое пьяные – или как минимум выпили.
– Что это ты пьешь? – спрашиваю я.
Аксель улыбается. В этот миг я вдруг понимаю, каким он вырастет. Его улыбка открывает мне будущее. Аксель станет риелтором, будет продавать элитную недвижимость – и его фотография, с таким же лицом, с этой же сияющей улыбкой, будет красоваться в правом верхнем углу глянцевых листовок на плотной бумаге, рекламирующих особняки в Пасифик-Хайтс.
– Дай-ка мне свою чашку, – говорит он.
Я подчиняюсь. Он лезет во внутренний карман пиджака, а затем театрально отворачивается – и через пять секунд поворачивается ко мне снова.
– Та-дам! – и вручает мне чашку.
– М-да, чувак, фокусника из тебя не выйдет! – говорит его прыщавый приятель.
Я закрываю глаза и одним долгим-долгим глотком опрокидываю в себя все содержимое чашки.
– Во дает! – говорит кто-то из парней.
Я снова смотрю на Акселя: теперь он меньше похож на будущего торговца недвижимостью и больше – на Милана Кундеру.
В этот миг по дому разносится чистый, пронзительный звон. Такой звук можно изредка услышать в симфониях: это треугольник. Я неохотно отворачиваюсь от Акселя.
В самом деле, треугольник! Арабелла держит его в руке и бьет по нему палочкой, а затем останавливается, чтобы звук разнесся по всему дому. Жакет она сняла, должно быть, для того, чтобы показать подтянутые руки. Белое платье облегает ее фигуру еще плотнее, чем я думала. Белья она не носит.
– Мы собрались сегодня здесь… – начинает она.
– «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались»! – громко вставляет загорелый приятель Акселя.
Арабелла по-совиному поворачивает голову к нам. Кажется, хочет устроить выволочку тому, кто ее перебил – но взгляд ее останавливается на Акселе. Судя по всему, она думает, что это он сказал. А Аксель ей явно нравится. На ее губах в оранжевой помаде медленно проступает улыбка, возможно, соблазнительная.
– Безусловно, – говорит она. – Очень здорово, что все мы собрались здесь сегодня, чтобы отпраздновать замечательное событие. Наша чудесная подруга, моя замечательная крестница наконец-то к нам вернулась!
– Аминь! – вполголоса откликаются некоторые взрослые. Девочки хлопают, а мальчики свистят.
Марии Фабиолы по-прежнему нигде не видно.
– Мы с матерью Марии Фабиолы вместе учились в Вассаре и жили в одной комнате, – продолжает Арабелла. – Это было до того, как…
Тут звонят в дверь, и все оборачиваются, ожидая увидеть Марию Фабиолу. Однако в дверь входит и нерешительно мнется на пороге Лотта, девочка из Голландии. На ней красная фланелевая юбка, канареечный топик и сверху лиловый плащ. Все разочарованы тем, что это не Мария Фабиола, а Арабелла – еще и тем, что эта ее гостья так ужасно одета. Она резко отворачивается, словно хочет стереть из памяти это кошмарное зрелище. Лотта шарит глазами по комнате; взгляд ее встречается с моим. Ясно, что она хочет подойти и сесть рядом. Но алкоголь придал мне уверенности и безжалостности: я вижу в ней предательницу – и демонстративно отвожу взгляд.
Опускаю глаза на свою пустую красную чашку, затем смотрю на Акселя. Он понимает это так, что я хочу еще выпить. На самом деле нет: но мне нравится, что он внимательно на меня смотрит и старается угадать значение моего взгляда. Пока Арабелла заканчивает свою речь, Аксель снова выступает в роли неумелого фокусника: отворачивается, тянется правой рукой к левому внутреннему карману пиджака, словно собирается выхватить меч, но вместо этого подливает в чашку спиртное – как мне чудится, из серебряной фляги с гравировкой.