Она достает из сумки мой котелок, бросает его на землю между нами, а потом начинает топтать, словно старается затушить огонь.
– Вот так! – говорит она, поворачивается и идет прочь.
Я поднимаю котелок, пытаюсь вернуть ему форму – но он безнадежно погублен. Я возвращаюсь в дом, прижимая его к груди, словно труп любимого зверька, которого надо похоронить.
22
В воскресенье утром папа заходит ко мне и спрашивает, не хочу ли я пойти в церковь. Я молча натягиваю на голову одеяло.
Родители возвращаются домой, и я узнаю, что на церковном дворе мама встретилась и поговорила с Кейт, матерью Джулии. Они решили, что сегодня после обеда я отправлюсь к Джулии, чтобы вместе с ней делать валентинки.
– Все как в старые добрые времена! – говорит мама. – Ведь вы, девочки, всегда писали валентинки вместе!
Я отвечаю, что это было давным-давно. Может, еще в детском саду.
– Кейт по тебе скучает, – говорит мама.
– А Джулия меня ненавидит.
Мама хочет возразить, открывает рот, снова закрывает и наконец говорит:
– Так или иначе, мы уже обо всем договорились.
Мама печет суфле и украшает сверху алыми вишенками, разравнивая их деревянной лопаткой. Незадолго до трех она идет домой к Джулии вместе со мной и с суфле, завернутым в пищевую пленку, подклеенную медицинским скотчем, который мама приносит домой из больницы.
Кейт широко открывает дверь – преувеличенный жест, призванный показать, как нам здесь рады.
– Какой же у вас красивый новый дом! – говорит мама, еще не успев оглядеться.
– Спасибо, – отвечает Кейт. Кажется, она действительно благодарна за комплимент.
Она не переоделась после церкви: на ней что-то коротенькое, яркое и блестящее, вроде костюма для фигурного катания, только без блесток на груди и с юбкой чуть подлиннее.
– Я принесла вам суфле, – говорит мама и протягивает Кейт свое угощение.
– О, Грета, спасибо огромное! Вы же знаете, как я люблю ваши десерты! Вот хотя бы то печенье, что вы испекли на распродажу выпечки в прошлом году… как оно называлось?
– Метельчатое, – гордо отвечает мама.
– Да, точно! – говорит Кейт. – А вы правда мешали тесто ручкой от метлы?
– Правда, – отвечает мама. – Но не беспокойтесь, метлу я вымыла!
И обе громко и фальшиво смеются.
Джулии не видно; мы трое стоим посреди комнаты, дожидаясь ее, но делая вид, что никого не ждем. У дверей стоят три коробки с надписями «Хитачи», «Тошиба» и «Саньо».
– Новый телевизор? – спрашивает мама.
– О, это долгая история! – отвечает Кейт и драматически вздыхает. Ей явно хочется поделиться долгой историей, но мама не реагирует на прозрачный намек. – Если вкратце, все это на продажу. Не знаете кого-нибудь, кто хотел бы купить телевизор, «бетамакс» и караоке-центр?
– Может быть, – отвечает мама. Теперь она действительно заинтересовалась. – А сколько вы просите за «бетамакс»?
– М-м… давайте я уточню и вам перезвоню, – говорит Кейт.
– Господи, мам! – восклицает, появляясь в комнате, Джулия. – Джентл и так чокнутая, а если ты все это продашь, совсем рехнется!
– Не называй свою сестру чокнутой, – возражает Кейт.
– Привет, Джулия! – говорит моя мама. – Какие у тебя красивые волосы!
Волосы Джулии, обычно русые, сейчас отливают оранжевым. Я знаю, что это результат усердного использования спрея «Сан-Ин». Джулия по нему с ума сходит.
– Спасибо, – отвечает Джулия. – Я втерла в волосы лимон и посидела на солнце.
Врать она совсем не умеет. Какое солнце? Сейчас зима!
– Что ж, это сработало! – отмечает моя мама.
Несколько секунд две матери смотрят друг на друга. Моей пора идти.
– Прослежу, чтобы Юлаби вернулась домой к ужину, – говорит Кейт. – И еще раз спасибо за суфле!
Я прекрасно знаю, что есть она его не будет – Кейт вечно беспокоится о своей фигуре. Мол, всех фигуристок, когда они прекращают тренироваться, страшно разносит сзади.
Мама уходит, и Кейт показывает мне и Джулии «мастерскую валентинок» (так она это называет), которую обустроила для нас в столовой. Цветная бумага, ножницы, блестки, бисер, стикеры и клей – словно нам по девять лет! Есть даже стопка покупных валентинок со Скуби-Ду, оставшаяся с прошлого десятилетия.
– Знаешь, что это за коробки? – спрашивает Джулия, когда мы остаемся одни.
Я мотаю головой, стараясь не показывать облегчения. Очень приятно, что разговор начался с коробок, а не с вечеринки в честь Марии Фабиолы.
– Когда мама Джентл ее бросила, то уехала в ашрам.
– Я думала, она поехала в Индию, – удивляюсь я.
– Ну да, ашрам – это в Индии.
Что такое ашрам, я не спрашиваю.
– Там она завела роман с их главным и, в общем, сейчас стала кем-то вроде королевы ашрама.
Я издаю звук, который должен выразить, что я впечатлена.
– Ну да, ну да, понимаю, – говорит Джулия. – Но раз она там королева, угадай, кто принцесса?
– Джентл! – уверенно отвечаю я.
– Именно. И члены этого ашрама обращаются с ней как с принцессой. Собирают деньги и заваливают ее подарками. Всем этим… этими вещами.
– И что, просто присылают подарки сюда?
– Да, нам все время приносят эти коробки. Джентл страшно злится. Твердит, что ей это вовсе не нужно. Что это «меркантильность восьмидесятых»… Ладно, надоело – сколько можно о Джентл?
Мы обе смотрим на стол с валентинками. Я чувствую, что Джулия снова удаляется от меня: нахлынула как волна – и сейчас отхлынет.
– У меня идея, – говорю я. – Давай разошлем учителям валентинки от других учителей с признаниями в любви! Представляешь, как будет весело?
– Это как? – спрашивает Джулия, слегка подавшись ко мне.
Я начинаю с того, чтобы отправить биологичке мисс Мак валентинку от мистера Мейкписа.
– «Хочу шептать дерзости вам на ушко… со своим дурацким британским акцентом!» – декламирует Джулия.
Я смеюсь, а она записывает. Отлично! – думаю я. Мы снова вместе!
– А от мистера Лондона пошлем открытку мисс Кейтениз, – предлагает она.
– «Люблю вас, как Отелло Дездемону!»
Джулия смеется, а потом останавливается, словно сообразив, что не поняла шутку. Спеша стереть этот неловкий момент, я продолжаю:
– Мисс Росс пусть получит валентинку от того психотерапевта, что замещал ее в прошлом семестре, мистера Ганджи.
– Она лежала в больнице, – говорит Джулия. – Фейт говорит, вроде бы грудь себе уменьшила.
– «Мне не хватает твоих сисек! – декламирую я. – С любовью, Гандж».
Над этим мы обе фыркаем минуты две.
– И мисс Патель напишем от мистера Мейкписа, – говорю я. – Вообще от мистера Мейкписа надо всем написать.
– Даже мужчинам?
– Мужчинам особенно!
Под мистера Мейкписа мы решаем пустить все валентинки со Скуби-Ду. На каждой пишем: «Р-р-р! Люблю вас!» И добавляем внизу: «С любовью, ваш шеф».
От мистера Робинсона, физкультурника, учительнице шитья: «Хочу убежать с вами далеко-далеко! Только не очень быстро: на мне штаны, сшитые вашими ученицами, и я боюсь в них запутаться!»
От мисс Мак мистеру Робинсону: «Когда я смотрю учебные ролики о размножении человека, всегда думаю о вас».
От мистера Лондона мисс Кейтениз: «Как насчет тройничка? Фрэнни, Зуи и вы? Ах да, еще и я. Тогда выходит четверничок!»
От мисс Питерсон, учительницы математики, мисс Трухильо, учительнице испанского: «Я + вы = Amor». Потом смотрим в карманном испанском словаре слово «секс», замазываем «amor» и исправляем на «sexo».
Мы смеемся над этим целый час; но, решив, что каждый учитель должен получить валентинки не меньше чем от двух других, в конце концов изрядно упахиваемся. Мы использовали уже все, что приготовила мама Джулии: и цветные карандаши, и стикеры с выпученными глазами. Неохваченной осталась только мисс Ливси. Мы согласились без споров, что она на такое не купится.
Закончив, мы складываем валентинки в черный мусорный пакет, на вид никаких подозрений не вызывающий. Я встаю, потягиваюсь, довольная и гордая своей креативностью и умением налаживать отношения, и тут до меня долетает странный запах. Сначала я думаю, что Кейт что-то сожгла: готовит она ужасно.
Но это Джентл. Спускается из своей чердачной комнаты. Пахнет, как я понимаю, ее духами. Волосы у Джентл причесаны на пробор, но в остальном она сегодня совсем не похожа на хиппи. Выглядит почти нормальной – даже жаль.
– Что это вы, девчонки, сидите тут в темноте? – спрашивает она.
– Здесь не темно, – отвечает Джулия и показывает на настольную лампу.
– Хоть занавески откройте, – говорит Джентл и идет к окну.
– Не надо! – говорит Джулия.
– Ну, не видно отсюда моста, и что? – говорит Джентл. – Какая разница?
– Маме разница есть, – отвечает Джулия.
– Она так и собирается делать вид, что мост там? Тотошка, мы уже не в Канзасе!
– Ты, кажется, куда-то шла? – с намеком интересуется Джулия.
– Да, хочу эти коробки отнести в благотворительный фонд, – отвечает Джентл.
– Они вообще-то не пустые, – говорит Джулия. Глаза у нее темнеют, становятся совсем синими: так бывает, когда она волнуется.
– Ну да, поэтому и хочу от них избавиться.
– Кажется, мама собиралась продать эти вещи, – говорит Джулия.
– Но они же мои, – отвечает Джентл.
– А ты не думала, что мама, может быть, захочет их продать? – спрашивает Джулия.
О том, что ее мать нуждается в деньгах, Джулия при мне говорить не готова. Она и так стыдится того, что семья впала в относительную бедность.
– Это не ее вещи, как она может их продать? – говорит Джентл и берется за самую большую коробку. – Открой, пожалуйста, мне дверь, – просит она Джулию.
– Нет, я занята, – отвечает Джулия, приклеивая блестку потемнее к верхней губе, на манер родинки.
Джентл молча ставит коробку, открывает дверь, снова берет коробку и уходит.
Странно, но запах ее духов после этого становится только сильнее.
– Давай-ка заберемся к ней в комнату! – говорит Джулия и вскакивает из-за стола так резко, что под ней дрожит пол.