– Думаю, сегодня на ужин будут фрикадельки, – говорит она. – Я пойду в публичную библиотеку послушать Анджелу Дэвис.
На столе лежит книга Анджелы Дэвис; я открываю ее и перелистываю страницы.
Когда приходит папа, оказывается, что он тоже хочет пойти послушать Дэвис.
Я невольно тяжело вздыхаю.
– По какому поводу вздохи? – интересуется папа.
– Иногда я чувствую, что пропустила все интересные… – «периоды», хочу сказать я, но слово «период» ассоциируется с месячными, поэтому выбираю синоним «эпохи».
Родители недоуменно переглядываются. Возможно, слово «эпохи» я произнесла неправильно. Но я продолжаю:
– И «Бархатную революцию» в Чехословакии, и даже здесь – пропустила и Анджелу Дэвис, и «Черных пантер», и Патти Херст… – Тут я с беспокойством думаю, что говорю совсем как Джентл.
– А я тебе не рассказывал, как встретил Патти Херст? – спрашивает папа.
Он присаживается у себя в кабинете, готовый поведать историю. Я сажусь напротив.
– Однажды я шел по Тридцатой авеню. Ты в то время была еще совсем маленькой. Я шел в магазин что-то для тебя купить. Не помню, подгузники, или туалетную бумагу, или детское питание… Что же это было? – вспоминает он, глядя в пол.
– Наверное, эту часть можно пропустить, – говорю я.
– Ладно, – говорит он. – Так вот, иду я в магазин и вижу, что у тротуара припаркован «Шевроле». За рулем сидит женщина в очках и смотрит перед собой. А заднее сиденье отделено от передних какой-то решеткой, вроде как в собачьей переноске, и там, за решеткой, на сиденье лежит вторая женщина. Смотрю – да это же Патти Херст!
Я пошел дальше, купил что мне там было нужно и отправился домой. Когда шел обратно, машины уже не было. Несколько часов я раздумывал о том, что увидел. В новостях говорили, что она сейчас в Пенсильвании, и все так и думали – но я не сомневался, что это Патти Херст. ФБР предлагало награду в пятьдесят тысяч баксов за любые сведения о ней – сама понимаешь, соблазн велик. С другой стороны, Армия Освобождения могла начать мне мстить – а у меня ведь маленький ребенок.
Я тыкаю себя пальцем в грудь: «То есть я?»
– Вот именно. Так что несколько часов думал так и этак, а потом позвонил на горячую линию. Человек, который со мной разговаривал, не слишком заинтересовался. Как я и сказал, никто тогда не думал, что она может быть в Сан-Франциско. А потом выяснилось, что все это время она здесь и пряталась. И когда я увидел фото женщины, которую задержали вместе с ней, – это была она, та женщина в очках. Вот так я убедился, что был прав. Я действительно видел Патти Херст.
– Ух ты! – вполне искренне восхищаюсь я. – Где, ты говоришь, это было?
– На углу Тридцатой и Калифорния-стрит.
– Совсем рядом с домом Джулии! – говорю я. – Я прохожу там каждое утро.
– Да. Если бы ее нашли по моему звонку, я бы стал на пятьдесят тысяч богаче – а с другой стороны, мог бы быть уже мертв. А наш дом стал бы местной достопримечательностью. Представь, перед домом останавливаются туристические автобусы, и экскурсовод говорит: «Здесь убили человека, который выдал полиции, где прячется Патти Херст!» Так-то, – заканчивает он.
Я не знаю, что на это ответить, и наконец говорю:
– Спасибо.
– Всегда пожалуйста, – отвечает он и встает.
Уже в дверях кабинета вдруг останавливается и добавляет, словно только сейчас об этом вспомнил:
– И да, Юлаби, имей в виду: бар со спиртным я запер.
25
Во вторник, уходя из школы, я вижу на дверях учительской объявление: «Сегодня после обеда учебная часть закрыта. Внеочередное собрание преподавательского состава». С минуту стою у двери, разглядывая это объявление. Мимо меня проходят и входят в дверь мисс Мак и мисс Кейтениз с красными конвертами в руках. Я наклоняюсь и делаю вид, что завязываю шнурок, а потом, изо всех сил притворяясь, что вовсе не спешу, пускаюсь наутек.
Иду по направлению к дому. На Лейк-стрит вижу Кита еще с двумя незнакомыми мальчишками. Все трое на скейтбордах. На тех двоих толстовки «Трэшер», у Кита на толстовке написано «Пауэлл Перальта». Когда я подхожу ближе, те двое пялятся на меня, а Кит отворачивается.
«Вот дерьмо!» – думаю я. Они слышали про кровь.
– Привет, Кит! – говорю я. – Ну как тебе Йосемити?
Те двое смеются. Кит молчит.
Не отрывая глаз от тротуара, словно пытаясь сделать вид, что это не я сказала, целеустремленно прохожу мимо. Не оборачиваюсь. Завернув за угол, ускоряю шаг, хоть и не знаю, куда иду. Сегодня сильный ветер – и хорошо, тем быстрее он высушит капельки воды, что собираются в уголках глаз.
На Двадцать пятой авеню я сворачиваю налево. Теперь понятно: иду на Бейкер-Бич. Прохожу мимо дома, где в свое время сидела с детьми. Однажды вечером их родители не вернулись в обещанное время. Часы пробили десять, стрелки уже подползали к одиннадцати – их все не было. Я позвонила маме и папе. Они спросили, знаю ли я, куда они ушли? Я не знала. Представляла себе автокатастрофу. Думала, что оба погибли и мне придется как-то сообщить об их смерти детям – малышам с губами как розовые лепестки, от которых пахло кетчупом. Наконец, в 0:37 распахнулась дверь: я увидела, как пальто летит в одну сторону, шарф в другую, услышала, как с грохотом падают ботинки – и приглушенное: «Бля!..», когда мать споткнулась об угол ковра.
Я спускаюсь по каменным ступеням на пляж. Ветер швыряет мне в лицо пригоршни песка. Волны с ревом бьются о берег. Высоко надо мной, на утесах, смотрят в океан не миловидные домики пастельных цветов, как на других пляжах в других городах. Здешние дома окрашены в совсем иные цвета: грязно-белый, горчично-желтый, ржаво-бурый. Цвета застарелой грязи, которую уже ни в какой стиральной машине не отстирать.
Весь этот сектор пляжа в моем распоряжении. Поблизости никого, лишь поодаль какой-то человек запускает воздушного змея в форме рыбы: змей бьется и хлопает на ветру. Я иду к воде. Дождусь прилива, думаю я, как собака дожидается хозяина. Когда волны нахлынут, а затем отхлынут, пойду домой. Далеко идти не приходится: сегодня океан поднимается выше обычного. Дойдя до места, где песок становится мокрым, я слышу сзади голос:
– Би! – зовет меня кто-то.
Оборачиваюсь – и вижу Кита со скейтбордом под мышкой. Я улыбаюсь, тронутая тем, что он пошел за мной. Но, когда он подходит ближе, читаю у него на лице ярость.
– Так это правда?! – говорит он.
– Что правда? – спрашиваю я.
– Ты знаешь! – выпаливает он, задыхаясь от бега по песку.
– Не знаю, – отвечаю я. – Не мог бы ты выражаться поконкретнее?
– Ладно, – говорит он. – Правда, что конкретно ты конкретно с Акселем конкретно трахалась в пятницу на вечеринке?
– Такого не было, – отвечаю я. – Мы… мы этого не делали.
– Вот как? – говорит он. – А я другое слышал. Мне рассказывали, что у тебя кровь потекла, и все это видели!
– Кит! – кричу я.
Ветер хлещет в лицо, и кажется, что я стремительно уменьшаюсь. Как та русская кукла – много кукол, вложенных одна в другую, мадам Соня называет их «матрешками». Ветер сдирает с меня слой за слоем, пока не обнажает крохотную куколку, почти без лица, неспособную стоять без поддержки: это и есть я.
– Мы не занимались сексом! Это была ошибка. Все из-за этой его фляги со спиртным. Я думала, что это фляга, а это оказалась бутылочка из-под шампуня, и…
От одного воспоминания об этой бутылочке в животе у меня что-то екает и к горлу подступает тошнота. Я сгибаюсь, словно меня вот-вот вырвет на песок.
– Зачем ты это сделала? – говорит Кит. – Зачем ему позволила тебя напоить? Он просто урод, этот парень! Знаешь, что он теперь о тебе рассказывает?
Мы стоим возле сточной канавы; ветер взметает песок и несет в лицо вонь. Теперь я в самом деле опасаюсь, что меня стошнит.
– Что молчишь? Тебе что, сказать нечего? Совсем ничего не хочешь мне сказать?
Я все стою, согнувшись в три погибели. Я все еще крохотная матрешка без лица, без устойчивости – вот-вот упаду. Когда наконец открываю глаза и поднимаю голову, Кита уже нет. Повернувшись, вижу, что он идет на запад, к утесу.
– Кит! – кричу я. – Кит, прости меня!
Но он не оборачивается. Я бегу за ним, громко зовя его по имени. Когда приближаюсь, он меня видит и бросается бежать от меня. Скейтборд он теперь прижимает к груди, словно младенца. Бежит прямо к высокому крутому утесу, разделяющему Бейкер-Бич и Чайна-Бич. Что ж, когда добежит, ему придется остановиться. Волны сейчас высоки, и он не сможет обогнуть утес с моря. Понимая, что ему никуда от меня не деться, я замедляю шаг.
Но я ошиблась. Добежав до скал, он не останавливается. Вместо этого бросается в сторону моря и скрывается за камнями. Хочет обогнуть утес! Мы с Марией Фабиолой делали так десятки раз – но мы знаем море, знаем, как обойти прилив.
– Кит! – кричу я. – Стой!
Бегу к воде – и в этот миг об утес разбивается гигантская волна.
– Кит!
Я жду ответа. Смотрю в океан, словно он может дать ответ, и вижу в волнах что-то темное, продолговатое. Этот предмет мне знаком. Скейтборд Кита.
Я смотрю, как скейтборд снова и снова бьется о скалы, как волна то увлекает его за собой в море, то с новой силой колотит о камень. Словно смотрю закольцованное видео. На миг само время кажется мне не линейным, а вертикальным.
Я поворачиваюсь к пляжу, чтобы позвать на помощь. Но здесь никого нет. Ветер всех разогнал: ушел даже мужик со змеем. Я на пляже Северной Калифорнии: здесь нет спасателей, нет спасательных станций. Где же Кит?
Бежать вокруг утеса я не собираюсь: волны слишком высоки, меня запросто постигнет та же судьба, что и… что и скейтборд, говорю я себе, решительно отказываясь додумывать первоначальную мысль до конца. Выбора нет: придется вскарабкаться на утес и посмотреть сверху. Я все еще надеюсь, что Кит благополучно перебрался на соседний пляж, Чайна-Бич. Тот, где я лизнула ему ногу с перепонкой.
Скалы сегодня скользкие. Необычно высокие волны вымочили все, что только могли. Я цепляюсь подушечками пальцев за каждую неровность, каждый выступ в скале. На мне школьные туфли – от этого лезть вверх еще труднее. В какой-то миг я соскальзываю вниз, проезжаюсь подбородком по камням, но успеваю повернуть голову боком, чтобы не разбить лицо. Тяжело приземляюсь на песок. В голове гудит боль. Вытираю подбородок, подношу пальцы к губам – на них кровь. Слизываю, сплевываю. На вкус кровь соленая. Как слезы, что льются из глаз и щиплют свежую ссадину.