– Você vai traduzir esse livro?[6] – спрашивает она.
Я отвечаю: разумеется, переведу. Иногда мне думается, что следующая ее книга станет последней, а иногда – что она будет жить вечно. Она крепкий орешек, моя Инес. Ни пяди не уступает дряхлости и смерти.
На следующее утро мы садимся на паром, отплывающий на Капри. Час дороги – и вот перед нами одетые зеленью холмы. На машине для гольфа мы поднимаемся по крутому холму, а дальше, до Анакапри, нужно идти пешком – автомобили здесь под запретом. Мы идем по широкой аллее, с обеих сторон охваченной буйством розовых бугенвиллий, и легкий ветерок дышит нам в лицо. Отовсюду доносится птичий щебет, хоть самих птиц не видно. Проходим мимо афиши сегодняшних мероприятий, где рекламируется вечернее выступление Инес. Я фотографирую ее на фоне афиши и отсылаю фото Лукасу.
Мероприятие Инес проходит под открытым небом, на площадке перед отелем. Стулья расставлены так, чтобы слушатели видели не только Инес, но и синее-синее море. Я сажусь сбоку и перевожу ее речь на английский для тех, кто сидит в наушниках. Я горжусь Инес, а вот своей работой сегодня не горжусь. Устный перевод – совсем не то, что письменный. Обычно у меня есть время подумать над текстом, выбрать верное слово, точнее и полнее всего передающее смысл. Но сегодня переводить приходится быстро и, боюсь, я не отдаю должное поэзии ее речи. Впрочем, кажется, этого никто не замечает.
Она подписывает книги (всегда подписывает одинаково: «С любовью, Инес»), а потом мы идем ужинать во внутренний дворик отеля. Здесь уже накрыт шведский стол и зажжены свечи. Я сажусь за соседний круглый столик, чтобы Инес могла без помех поговорить со своими читателями. Напротив меня сидит мальчуган примерно в возрасте Габриэля и сосредоточенно ест пасту: он весь перемазался томатным соком, и, глядя на него, я вдруг остро ощущаю, как скучаю по сыну. После ужина сопровождаю Инес к ней в номер. За окном теплый вечер, напоенный ароматом цветущих апельсиновых деревьев. На столе у Инес шоколадный торт – презент от отеля.
Возвращаясь через сад к себе в номер, я слышу женский смех. Он доносится из маленького внутреннего дворика, какие прилегают здесь к самым большим и дорогим номерам. Мне вспоминается Мария Фабиола, ее переливчатый смех. Подхожу ближе, прислушиваюсь: но смеха больше не слышно, все заглушает голос певицы-итальянки, развлекающей гостей у бассейна. Сегодня у нее аншлаг – ее слушают целых трое гостей.
Войдя к себе, ложусь в постель и накрываю голову подушкой, чтобы шум не мешал спать. Просыпаюсь поздно, пропустив завтрак. В десять утра в дверь стучит Инес. В свою вместительную сумку она спрятала пару йогуртов и несколько фруктов и принесла мне. Я спрашиваю, какие у нее планы на сегодня; она отвечает, что хочет сходить в Сан-Микеле, посмотреть, где жил один известный шведский врач, вместе с человеком, с которым вчера ужинала. Он, мол, изучает португальский, а она поможет ему попрактиковаться в разговорном языке.
– Мне, знаешь ли, сейчас полезно общаться с молодежью. Для книги, – добавляет она и подмигивает. Но подмигивать одним глазом Инес не умеет – и мигает обоими, так, словно загадывает желание.
Я решаю пару часов поплавать и позагорать, так что отправляюсь на зеленую лужайку возле бассейна и разыскиваю там свободный шезлонг. Устроившись, смотрю, как двое служителей в белых шортах и белых рубашках прилаживают зонт над итальянкой лет семидесяти в блестящем золотистом купальнике. А она командует: правее, нет, теперь левее. Мой купальник, цельный и бледно-розовый – когда я собирала вещи, он казался мне данью памяти Феллини, – на таком фоне смотрится вполне пристойно и даже элегантно.
Слишком жарко, чтобы читать. Повалявшись минут десять, откладываю книгу и пробираюсь к бассейну. Стоя на краю и держась за перила, вижу, как с другой стороны выходит из воды женщина с длинными волосами. На ней черный бикини; сама она тоненькая, но груди словно пара воздушных шаров. На бортике ждет служитель: он, кажется, счастлив обернуть ее огромным белым полотенцем. Она поворачивается, идет в мою сторону, и тут я думаю: «Мария Фабиола!» И тут же: «Нет, не может быть!»
Должно быть, ощутив на себе взгляд еще одной пары глаз, она оборачивается ко мне. Узнает. Короткая многозначительная запинка – а затем ее губы растягиваются в улыбке.
– Привет, Юлаби! – окликает она меня.
Она от меня футах в пятнадцати. На лице заметен возраст, но оно все еще прекрасно.
Я бегу к ней. Жду, что мы обнимемся, но вместо этого она берет меня за плечи и целует в обе щеки. Трудно сказать, приветственный это поцелуй или прощальный. Этот жест меня бесит. Больше трех десятилетий мы ничего не слышали друг о друге – а теперь она встречает меня, словно надоедливую приятельницу, которая и на отдыхе не дает ей покоя!
– Идем туда, ко мне, – говорит она. – Там есть свободный шезлонг. Я как раз жду мужа. – Эти слова подчеркивает голосом – то ли демонстрируя, что я интересна ей лишь на несколько минут, пока не появился муж, то ли намекая, что ее муж вечно опаздывает. Не знаю.
Нагретая плитка обжигает ноги, и Мария Фабиола, должно быть, это замечает.
– Надо бы тебе обзавестись сандалиями, – говорит она самым естественным тоном. Словно после этих трех десятков лет нам и поговорить не о чем, кроме как о покупке обуви.
– А… у меня есть. Просто сейчас не взяла… – бормочу я, чувствуя себя дурой.
Мы опускаемся на шезлонги, стоящие рядом. Они идеально укрыты от солнца, но все же к нам подбегают служители, чтобы поправить зонт.
– Grazie[7], – с улыбкой говорит Мария Фабиола.
Ей почти пятьдесят, но ее улыбка – все еще драгоценная награда. Это читается на лицах этих парней.
– Grazie, – повторяю я. На меня они не смотрят.
– Пожалуй, наша встреча стоит двух бокалов просекко, – говорит она и, обращаясь к служителям по-итальянски, заказывает шампанское.
– Не могу поверить, что мы с тобой в одном отеле! – говорю я.
– Ну, это же лучший отель на Капри, – отвечает она, устремив взгляд на далекое лазурное море.
– А где ты теперь живешь? – спрашиваю я как бы невзначай.
Как будто мы с бывшими одноклассницами не проводим часы, строя самые безумные гипотезы о том, какой экзотический край стал для Марии Фабиолы домом. Жду, что она назовет Барселону, или Рим, или какое-нибудь совершенно неизвестное мне место – такое, где нет шансов столкнуться с ней на улице.
– Мы живем в Лексингтоне, – отвечает она, и я едва не ахаю вслух. – У моего мужа бизнес в Кентукки, так что мы там уже много лет. А ты?
– В Сан-Франциско, – отвечаю я.
– Так и не уехала? – спрашивает она, бросая на меня неодобрительный взгляд, не в глаза, а повыше.
– Я много лет прожила в Лиссабоне. Там вышла замуж, там родился мой сын. Но после кончины мамы… в общем, решила, что лучше переехать поближе к папе.
О смерти моей матери она ничего не говорит.
– И чем занимается твой муж в Сан-Франциско? – спрашивает она.
– Он футбольный тренер в старшей школе, – отвечаю я.
– М-м… волонтер?
– Нет, это его работа. В новой школе в Пресидио.
Она спрашивает о школе, а я рассказываю и об этом, и о том, как изменился Сан-Франциско. Мы ведем светскую беседу – очень уж светскую. Словно соседи в самолете, которые перекидываются несколькими репликами, затем надевают наушники и не обращают друг на друга внимания до конца полета.
Появляется служитель, уже другой, с двумя бокалами просекко на подносе. На фигуру Марии Фабиолы он откровенно пялится.
– За встречу, – говорит она и звенит бокалом о мой бокал.
– За встречу, – отвечаю я.
Она выпивает половину бокала одним глотком.
– А с кем-нибудь из «Спрэгг» ты видишься?
– Да, со многими.
– Правда? Ну расскажи, кто там как!
Я рассказываю о Джулии, о ее доме в Тайбероне, о практичных туфлях и водолазках. Рассказываю о Фейт – о том, что ее дочери ходят в «Спрэгг» и как она любит нашу школу.
Но Фейт и Джулия Марию Фабиолу, похоже, совсем не интересуют. Вместо этого, к моему удивлению, она спрашивает о Милле, девочке, с которой мы никогда не дружили. Теперь она владелица галереи.
– О, с ней просто безумная история! – говорю я.
– Рассказывай, – велит Мария Фабиола и откидывается на спинку шезлонга.
На миг я словно забываю о времени и месте: я снова школьница, снова на Чайна-Бич, сплетничаю с лучшей подругой.
– Милла наняла эту женщину и повсюду таскает ее за собой.
– Что за женщина? – спрашивает Мария Фабиола.
– Что-то вроде постоянной советчицы, – отвечаю я. – Милла называет ее «моя Интуиция».
– Как-как?
– Милла больше не доверяет своей интуиции, – объясняю я, – и наняла эту женщину, чтобы она работала ее интуицией. Всюду берет ее с собой, обо всем советуется и без нее не принимает никаких серьезных решений.
– Забавно! – говорит Мария Фабиола. – Мы ничего больше не желаем делать для себя сами. Все отдаем на аутсорсинг: готовку, уборку в доме, присмотр за детьми…
Я молча улыбаюсь. Отдать хоть что-нибудь из этого «на аутсорсинг» мне не позволяют доходы.
– …и даже интуицию!
И смеется своим дивным серебристым смехом.
– Знаешь, я так рада, что мы встретились! – говорит она, отсмеявшись.
В этот миг мне кажется, что она действительно очень рада. И все как в тринадцать лет: смех Марии Фабиолы – награда, ее внимание – драгоценный приз.
К нам пробирается мужчина в нежно-розовых шортах и белой рубашке с отложным воротничком. Он все ближе, и до меня вдруг доходит: это и есть муж Марии Фабиолы. Он старше нас – должно быть, лет пятидесяти пяти, – но в хорошей физической форме. Выглядит словно теннисист на покое, а волосы, чуть длиннее обычного, намекают на артистизм натуры.
– Привет, солнышко! – говорит Мария Фабиола. – Как теннис?
Я угадала!
Он наклоняется и целует ее в щеку. Кончик носа у него шелушится, от него пахнет смесью пота и крема для загара.