Вместо того чтобы вернуться на кухню, она пошла к крольчатнику проверить, не взял ли Мизинец в ее отсутствие еще одну дозу двойного наркотика. Кролик лежал в углу клетки и смотрел на нее расширенными от ужаса глазами. Она притянула к себе кролика за уши и вынула у него из заднего прохода пробку. Три капсулы с кокаином и героином, которые еще должны были оставаться, отсутствовали.
«Теперь понятно, почему он нес такую околесицу, — подумала она. — Должно быть, не в себе был — по небу летал».
Она сунула кролика обратно в клетку и медленно направилась в сторону кухни, держа пробку в руке.
«Сделаю вид, что ничего не знаю, — решила она, — и посмотрю, что он после двойной порции еще выкинет».
9
Подвального помещения в доме не было. Виллу строили итальянские эмигранты, которые не привыкли к холодным нью-йоркским зимам и которым такая роскошь была не по карману.
Дом делился на две части: в одной были комната Небесной и кухня, а другая состояла из большой гостиной, которую обычно держали на запоре, и крошечной задней комнатки, которую Небесная использовала под ванную.
Из кухни через небольшую прихожую, которой тоже никогда не пользовались, на чердак вела разборная лестница, под которой находился подпол.
Вернувшись на кухню, Небесная, не обращаясь ни к кому в отдельности, громко произнесла:
— Можете выходить, его нет.
Низ разборной лестницы отъехал в сторону, и в отверстии в полу появилась покрытая паутиной курчавая голова Мизинца. На его разбитом лице, расписанном всеми цветами радуги — от темно-фиолетового до густо-желтого, застыло выражение полного идиотизма. Альбинос был настолько широк в плечах, что в люк не проходил, и, чтобы вылезти, ему пришлось просунуть сначала одну руку, а затем другую. В эти минуты он походил на какое-то пробудившееся от спячки доисторическое животное.
Затем из люка появились сначала двустволка, а следом, словно повиснув на ней, и сам Святой.
Мизинец развернул лестницу в прежнее положение и, подойдя к Святому, встал с ним рядом, как будто искал у него моральной поддержки.
Оба старались не смотреть Небесной в глаза.
— Невинные овечки! Люди с чистой совестью так себя не ведут, — не удержалась от колкого замечания она.
— Какой смысл на рожон-то лезть, — тупо отозвался Святой.
Небесная извлекла свои старинные часы с амулетом:
— Без четверти десять. А что, если мы, все втроем, съездим сейчас в порт проводить Гаса и Джинни?
Ее слова произвели эффект разорвавшейся бомбы.
У Святого внезапно разыгрался острый сердечный приступ: глаза закатились, слюнявый рот приоткрылся, наружу вывалился язык. Схватившись левой рукой за сердце, он, качаясь, зашаркал к своей койке, не выпуская при этом из правой руки двустволку.
В это же время у Мизинца начался эпилептический припадок. Он рухнул на пол и забился в конвульсиях. На руках и ногах судорожно вздувались и подергивались мышцы, на губах выступила пена.
Чтобы не попасть в живую мясорубку из разбросанных по полу громадных рук и ног, Небесная предусмотрительно выбралась из опасной зоны и спряталась за газовую плиту.
Мизинец уставился в одну точку, спина его напряглась, ноги судорожно вздрагивали, а руки, точно крылья взбесившейся мельницы, рассекали воздух.
Небесная с восхищением за ним наблюдала.
— Знай я, что ты такие кульбиты умеешь выделывать, ты бы уж давно мне в исцелениях помогал, — сказала она.
Увидев, что Мизинец сыграл лучше, чем он, Святой поднялся со своей койки, тараща глаза и судорожно вращая челюстью.
— Никогда бы не подумал, — с завистью пробормотал он себе под нос.
Небесная повернулась к нему:
— Ну, как твое сердце?
Святой отвел глаза.
— Сильно прихватило, — сказал он. — Бывает. Сейчас уже лучше.
Он решил, что теперь самое время улизнуть — пусть Мизинец старается за двоих.
— Пойду заведу машину, — сказал он. — Как бы не пришлось везти его к врачу.
— Давай, — сказала Небесная. — А я останусь при нем.
Святой бросился к гаражу, по-прежнему не выпуская из рук заветной двустволки. Подойдя к «линкольну», он поднял капот и отсоединил распределитель зажигания, а затем сел за руль и стал заводить мотор.
Хотя Мизинец громко скрежетал зубами, до Небесной донеслись характерные звуки вхолостую щелкающего стартера, и она сразу же поняла, что Святой вывел машину из строя.
Она терпеливо ждала.
Наконец пробегающие по телу судороги стихли, и Мизинец, выгнув спину, застыл на полу. Небесная переступила через него и заглянула в его выпученные глаза. Зрачки так расширились, что глаза стали похожи на докрасна раскаленные металлические шары.
Тут вошел Святой сказать, что машина не заводится.
— Оставайся дома и присмотри за Мизинцем, — распорядилась Божественная, — а я возьму такси и поеду на пристань.
— Положу-ка я ему на голову лед, — спохватился Святой и полез в холодильник.
Небесная промолчала. Она взяла свою черную, вышитую бисером сумку и черно-белый полосатый зонтик и вышла через заднюю дверь.
Телефона у нее не было. Если кому-то нужен был ее товар, он мог прийти и приобрести его за наличные — никаких предварительных заказов и покупок в кредит. Полиции она выплачивала ежемесячную мзду, и поэтому ее не трогали. Божественная умела обезопасить себя от любых неожиданностей.
Она раскрыла зонтик, по заросшей сорняками тропинке обошла дом и, выйдя за ворота, зашагала по пыльной, залитой солнцем улице в сторону стоянки такси.
Крадясь, точно индеец из племени ирокезов, и по-прежнему сжимая заряженную двустволку в правой руке, Святой перебегал от окна к окну, наблюдая за тем, как Небесная, никуда не сворачивая и не оглядываясь назад, удаляется в направлении Уайт-Плейнз-роуд.
Убедившись, что Небесная уже не вернется, Святой вошел на кухню и сказал лежавшему на полу эпилептику:
— Ушла.
Мизинец тут же вскочил.
— Мне надо рвать когти! — воскликнул он своим плаксивым голосом.
— Рви. Что тебе мешает?
— Цвет кожи. Меня задержит первый же фараон. Я ведь в бегах, ты забыл?
— Раздевайся, — сказал Святой. — Сейчас что-нибудь придумаем.
Больше всего на свете ему хотелось поскорей остаться одному.
Небесная шла прямо только до тех пор, пока ее могли увидеть из дома, а потом тут же свернула в переулок и по параллельной улице двинулась в обратном направлении.
Поблизости от нее, на той же стороне улицы, но в соседнем квартале жила бездетная итальянская пара, ее близкие друзья. Муж недавно открыл продуктовую лавку и большую часть дня отсутствовал.
Когда Небесная вошла, жена итальянца была на кухне, она цедила и разливала по бутылкам вино.
Небесная попросила разрешения посидеть на чердаке. Она это часто делала. Из чердачного окна хорошо просматривался ее дом, и, когда ей хотелось проверить, чем в ее отсутствие занимается Святой, она приходила к соседям и часами просиживала у них наверху. Пожилые итальянцы специально для нее даже поставили у окошка кресло-качалку.
Небесная поднялась по лестнице, открыла ставни и откинулась в кресле.
На чердаке было жарко, как в парилке, но Небесную это не смущало: жару она любила и никогда не потела. Тихонько покачиваясь взад-вперед на качалке, она приступила к наблюдению за своим собственным домом, находившимся в глубине соседнего квартала.
Через час Святой сказал Мизинцу:
— Ты уже высох, надень на себя что-нибудь и уходи.
Но переодеться Мизинцу было не во что, одежда Святого ему не годилась: он был его вдвое больше, а его собственные черные брюки и майка, которые он с себя снял, были испачканы кровью и грязью.
— Что ж я надену? — спросил он.
— Посмотри в свадебном сундуке, — посоветовал Святой.
Свадебный сундук стоял на чердаке, под маленьким слуховым окном.
— Возьми стамеску, он заперт, — крикнул снизу Святой, когда Мизинец стад подыматься по лестнице.
В кухне стамески не оказалось, в гараж идти Святой не захотел, а Мизинец не мог — он был абсолютно голый, поэтому вместо стамески пришлось вооружиться кочергой.
Это был допотопный корабельный сундук с куполообразной крышкой, перетянутый деревянными обручами. На сундуке лежал толстый слой пыли, и когда Мизинец вставил кочергу в старый, ржавый замок, пыль, которая в косых солнечных лучах очень напоминала искрящиеся конфетти, поднялась в воздух. После ночного сеанса все окна, чтобы днем в доме было не так жарко, позакрывали, и теперь внутри к запаху пыли примешивался терпкий запах пота, оставшийся после танцев. Лицо Мизинца покрылось испариной. Падающие на пыльный сундук капли пота были похожи на чернильные брызги.
— Эй, с меня краска слезает! — в панике крикнул Мизинец стоявшему внизу Святому.
— Не слезет, — успокоил его Святой. — Это излишек. Основная краска останется.
С неожиданной поспешностью Мизинец надавил на кочергу, и замок отлетел. Альбинос поднял крышку и заглянул в сундук.
В сундуке, который в доме назывался «свадебным», хранилась одежда, оставшаяся от бывших любовников Небесной. Мизинец стал в нем рыться, перебирая брюки, рубашки и полотняные трусы, но все ему было мало. Судя по всему, Небесная предпочитала мужчин невысоких, стройных. После долгих поисков Мизинец наткнулся наконец на старомодные, узкие внизу и широкие в талии летние брюки «палм-бич», которые носил если не плотный, то, во всяком случае, достаточно высокий мужчина. Он влез в полотняные трусы до колен, а сверху натянул брюки «палм-бич», которые на нем смотрелись, как бриджи для верховой езды. Затем он занялся поисками рубашки и вскоре обнаружил красную трикотажную фуфайку, в которой в начале тридцатых годов щеголял, должно быть, какой-то тогдашний модник. Фуфайка тоже была ему маловата, но она растягивалась, и он хоть и с трудом, но смог ее натянуть. А вот подходящей обуви Мизинец так и не нашел, и пришлось снова надевать старые синие холщовые туфли.
— А шляпа где? — спросил Святой, когда Мизинец, закрыв сундук, спустился вниз.