Он проснулся от звона ножей и вилок и запаха жарящегося бекона и поймал взгляд, который бросила на него на ходу какая-то молодая женщина (не Диана), направлявшаяся в кухню. Затем услышал мужской голос, и его охватил страх. Мужской голос это было последнее, что хотел бы услышать Рентон, проснувшись утром с похмелья в чужой квартире в одних трусах. Он притворился спящим.
Подглядывая из-под век, он увидел парня примерно его роста, может, чуть-чуть пониже, который тоже шёл на кухню. Хотя обитатели квартиры говорили приглушёнными голосами, Рентон всё равно слышал слова.
— Ну вот, Диана опять с собой дружка привела, — сказал мужчина.
Рентону пришлась не по душе слегка насмешливая интонация, с которой было произнесено слово «дружок».
— Гм. Говори тише. Не вредничай и не делай поспешных выводов.
Он услышал, как они снова прошли через гостиную. Он быстро натянул на себя футболку и джемпер. Затем расстегнул молнию на мешке, выпростал из него ноги на диван, а затем одним рывком натянул на себя джинсы. Аккуратно сложив спальник, он водрузил снятые с диванчика подушки на место. Надевая кроссовки и носки, он заметил, что они заметно пованивают. Он надеялся (хотя тщетность этой надежды была очевидна ему самому), что никто этого не заметил.
Рентон слишком нервничал для того, чтобы маяться похмельем. Тем не менее он его всё-таки ощущал — оно кралось следом за ним словно терпеливый уличный грабитель, выжидая только подходящего момента, чтобы наброситься.
— Привет! — сказала ему вернувшаяся молодая женщина (не Диана).
Она была хорошенькая, с красивыми большими глазами и четко очерченной, слегка заострённой линией подбородка. Рентой подумал, что уже где-то видел это лицо.
— Привет. Меня, кстати, звать Марком, — сказал он, но женщина не назвала своего имени в ответ, а попыталась вместо этого вытянуть из него дополнительную информацию.
— Итак, ты — приятель Дианы? — спросила она несколько агрессивно.
Рентой решил действовать осторожно и соврать что-нибудь такое, что не звучало бы как вопиющая ложь и поэтому могло быть сказано с должной убедительностью. Проблема заключалась в том, что за время наркоманской жизни он научился врать крайне убедительно, и поэтому ложь теперь в его устах звучала гораздо правдоподобнее, чем правда. Он замялся, углубившись в мысли о том, что с героина слезть гораздо легче, чем перестать рассуждать как героинист.
— Ну, скорее приятель её приятельницы. Вы знаете Лайзу?
Она кивнула. Рентой продолжал, чувствуя, как ложь все глаже и глаже стекает у него с языка.
— Ну, я чувствую себя очень неловко. Вчера у меня был день рождения, и, честно говоря, я выпил лишнего. Я как-то умудрился потерять ключи от квартиры, а парень, с которым я снимаю квартиру, уехал отдыхать в Грецию. Так что я попал. Я мог бы пойти домой и попытаться выломать дверь, но в том состоянии я туго соображал. Меня могли бы арестовать за то, что я вломился в собственную квартиру! К счастью, мне встретилась Диана, которая была настолько добра, что позволила мне провести ночь у вас на диване в гостиной. А вы с ней вместе квартиру снимаете, верно?
— Ну… некоторым образом, — сказала она и как-то странно засмеялась.
Рентой отчаянно пытался понять, в чем тут дело. Что-то явно было не так.
В это время в комнату зашел мужчина. Он холодно кивнул Рентону, который в ответ выдавил жалкую улыбку.
— Это Марк, — сказала женщина.
— Ага, — сказал парень ни к чему не обязывающим тоном.
Рентон подумал, что оба они выглядят примерно на его годы, хотя с возрастами он всегда попадал пальцем в небо. Диана, судя по всему, была несколько моложе. Возможно, пустился он в рассуждения, они испытывают к ней извращенные родительские чувства. Он часто замечал такую черту за старшими товарищами, которые пытаются контролировать тех, кто моложе их, живее и пользуется большим вниманием в компаниях; обычно это связано с тем, что они завидуют тем качествам, которыми молодежь обладает, а они нет. Свою зависть они скрывают под личиной снисходительной покровительственности. Он ощущал это и начал испытывать к ним враждебность.
Но тут рассуждения Рентона были прерваны очередным потрясением, которое окончательно сбило его с толку. В комнату вошла девочка. От одного её вида у Рентона пошёл мороз по коже. Она выглядела точь-в-точь как Диана, но была явно не старше среднего школьного возраста.
У него ушло несколько секунд на то, чтобы понять, что это и есть Диана. Рентон внезапно понял, почему женщины, снимая косметику, часто говорят «снять лицо». Диане на вид было лет десять. Она заметила испуг у него на лице.
Он посмотрел на взрослых: они проявляли к Диане родительские чувства, потому что они и были её родителями. Несмотря на всё своё волнение, Рентон не мог не удивиться тому, как он этого не понял с самого начала. Диана очень походила на свою мать.
Все уселись за завтрак, во время которого обалдевший Рентон подвергался постоянному перекрестному допросу со стороны родителей Дианы.
— Итак, чем ты занимаешься, Марк? — спросила его Дианииа мать.
Марк не занимался ничем — по крайней мере в смысле работы. Если, конечно, не считать таковой участие в деятельности шайки, промышлявшей мошенничествами с чеками социального обеспечения. Марк получал пособие по пяти адресам: в Эдинбурге, в Ливингстоне, в Глазго и ещё по двум адресам в Лондоне — в Хакни и в Шеппердс Буш. Ловкость, с которой он обманывал правительство, всегда была для Рентона предметом гордости, и ему с трудом удавалось держать язык за зубами, чтобы не поведать о своих подвигах. Держать его тем не менее приходилось, потому что мир полон лицемерами и фарисеями, сующими нос не в свои дела и всегда готовыми настучать властям. Рентон считал, что получает эти деньги вполне заслуженно, потому что для того чтобы вести подобный образ жизни, да ещё совмещать все это с пристрастием к героину, требовался немалый административный талант. Ему приходилось регистрироваться на бирже труда в различных городах, связываться с другими членами шайки по адресам, на которые поступали чеки, стремительно прибывать на неожиданные интервью в Лондон по звонку от Тони, Кэролайн или Никси. В настоящий момент его пособие по адресу в Шеппердс Буше находилось под угрозой, поскольку он отклонил предложенное ему место в «Бургер Кинге» на Ноттинг-Хилл-гейт.
— Я работаю куратором музейного отдела департамента памятников культуры при окружном совете. В основном занимаюсь собранием по социальной истории в Народном музее на Хай-стрит, — солгал Рентон, покопавшись в своем богатом портфолио фиктивных работ и должностей.
Эта информация произвела впечатление на родителей Дианы, хотя и слегка озадачила их; впрочем, именно на такую реакцию он и рассчитывал. Осмелев, он попытался заработать ещё несколько очков, выставив себя как скромного типа, который не воспринимает себя слишком серьёзно, и добавил самоуничижительно:
— Роюсь во всяком хламе, ищу дребедень, которую выбросили хозяева, а затем выставляю её в качестве аутентичных исторических артефактов повседневной жизни рабочего класса. А затем слежу, чтобы все это не развалилось на кусочки прямо на стенде.
— Для такой работы мозги нужны, — сказал отец, обращаясь к Рентону, но глядя на Диану.
Рентон до сих пор не мог заставить себя посмотреть Диане в глаза. Он понимал, что такое поведение способно вызвать подозрение скорее, чем любое другое, но ничего не мог поделать с собой.
— Да не особо, — сказал он, пожимая плечами.
— Ну, образование-то всё равно нужно.
— Конечно, но я окончил исторический факультет Абердинского университета.
Это была почти правда. Он действительно записался на истфак, проходил полгода, причём учился легко, но затем ему пришлось уйти, потому что он просадил всю годовую стипендию на наркотики и проституток, оказавшись первым студентом в истории Абердинского университета, который предпочитал проституток соседкам по аудитории. Так он окончательно пришел к выводу, что историю лучше творить, а не изучать.
— Образование очень важно. Мы это всё время говорим этой дурочке, — сказал отец, воспользовавшись подвернувшейся возможностью перевести разговор на Диану.
Рентону такой поворот событий не понравился, а особенно ему не понравилось то, что, выразив молчаливое согласие с этим утверждением, он предстал перед Дианой в странной роли дядюшки-педофила.
Он как раз хотел произнести фразу «Тогда пусть она обязательно сдаст экзамены на аттестат», как мать Дианы одним ударом не оставила камня на камне от его намерения как-то сгладить ситуацию.
— Диана в следующем году будет сдавать промежуточные по истории, — улыбнулась она, — а ещё французский, английский, историю искусств, математику и арифметику, — продолжала она гордо.
Рентой в очередной раз внутренне содрогнулся.
— Марку это неинтересно, — сказала Диана, стараясь выглядеть взрослой и разговаривать с родителями снисходительным тоном, как обычно поступают дети, оказавшись внезапно предметом разговора. Точно так же, внезапно с ужасом понял Рентой, вел себя он, когда его предки начинали обсуждать его при посторонних. Беда заключалась в том, что Диана сказала это таким обиженным детским голосом, что добилась ровно противоположного эффекта.
Мозг Рентона работал на полную катушку. Вот попал под раздачу, как говорится. За это же и посадить могут. Ещё как могут, и пискнуть не успеешь. А в Саутоне с сексуальными преступниками не церемонятся — каждый день будешь с разбитой мордой ходить. Сексуальный преступник. Изнасилование несовершеннолетних. Где твои глаза были? Он представил себе какого-нибудь отморозка типа Бегби и как тот будет рассуждать: «Я слышал, что девчушке всего-то шесть годков было, а он её изнасиловал. Ведь это мог быть твой или мой ребёнок!» Вот блин, подумал он, и ещё раз содрогнулся.
Он ел бекон с отвращением: в течение многих лет он был вегетарианцем. Это не имело никакого отношения к политике или морали — ему просто не нравился вкус мяса. Впрочем, он ничего не сказал по этому поводу, чтобы не упасть в глазах Дианиных родителей. К сосиске он, однако, решил всё же не прикасаться, поскольку был уверен, что это — отрава в чистом виде. Вспомнив, сколько героина он ввёл за эти годы в свою кровь, он иронически подумал: «Надо внимательнее относиться к тому, что ты вводишь внутрь». Он задумался, понравилась бы эта фраза Диане, и вдруг нервы его не выдержали и он начал неудержимо хихикать над внезапно открывшимся перед ним неприличным смыслом этого афоризма.