Яснее не бывает, понятливый ты наш. Как же я вас все же люблю, говиоеды ёбаныс.
— Благодарю вас, ваша честь. Я слишком хорошо представляю себе, какое огорчение я причиняю своим родным и друзьям, и приношу извинения за то, что отнял столько времени у досточтимого суда. Однако одним из ключевых моментов для успешного излечения от наркотической зависимости является понимание больным того факта, что он болен. Я регулярно посещал клинику и прохожу в настоящее время курс поддерживающей терапии с использованием метадона и темазепана. Я более не обманываю сам себя. С божьей помощью мне удастся победить мой недуг. Ещё раз большое вам спасибо.
Судья внимательно всматривается в мое лицо, пытаясь понять, не издеваюсь ли я над ним. Пусть смотрит сколько влезет — ничего он не увидит. Я овладел непроницаемым выражением лица в процессе общения с Бегби. Лучше непроницаемое выражение, чем морда в крови. Убедившись в том, что я абсолютно серьезен, тупой пидор закрывает заседание. Я направлюсь к выходу из зала суда как свободный человек, а Кочерыжку сейчас уведут в камеру.
Полисмен делает ему знак пошевеливаться.
— Извини, приятель, — говорю я, чувствуя себя последним гондоном.
— Никаких проблем, чувак… зато слезу с ширева, а с гашишем в Саутоне полный ништяк. Десять месяцев — это фигня… — говорит он мне на прощание, и откормленный легавый уводит его из зала.
В вестибюле перед залом заседаний меня заключает в объятия мама. Она выглядит очень плохо, у неё под глазами круги.
— Ах, мальчик мой, мальчик, — причитает она, — что я могу для тебя сделать?
— Тупой ублюдок! Это дерьмо рано или поздно тебя убьёт, — качает головой мой братец Билли.
Сейчас я кое-что скажу этому уёбку. Никто его не просил сюда приходить, и никто не собирается выслушивать его тупые высказывания. Но не успел я ничего сказать, как передо мной нарисовался Фрэнк Бегби.
— Рента! Отлично сыграл, герой! Разгромил их в пух и прах! Жаль Кочерыжку, но он отделался легче, чем мы ожидали. Десять месяцев ему мотать не придётся. Выйдет через шесть за хорошее поведение, а то и быстрее.
Кайфолом, прикинутый под рекламного агента, кладет руку моей маме на плечо и изображает змеиную улыбку.
— Такое дело нельзя, блин, не обмыть.
— «У дьякона»? — предлагает Бегби.
Я не имею ничего против. Ширево для меня исключается, так почему бы не нажраться, если больше ничего не в жизни не осталось?
— Если бы ты знал, как мы с отцом переживали… — Мама пристально смотрит на меня.
— Тупой засранец! — усмехается Билли. — Надо же придумать — тырить книги из магазинов.
Ну всё, этот мудак достал меня всерьёз!
— Я делаю это вот уже шесть лет, мать твою так! У мамы и у меня дома лежит этих ёбаных книг на пять косарей. Ты что думаешь, я их за деньги покупал? Да я пять косарей на этом деле, блядь, сэкономил!
— О, Марк! Но ведь это же неправда! Неужели все эти книги… — На маму просто тяжело смотреть.
— Я больше не буду, мама. Я же поклялся: как только в первый раз поймают, так и завяжу. И вот я прокололся. Теперь к прошлому возврата нет. Финита ля комедия. Конец фильма. — Я сказал это абсолютно серьёзно.
Мама заметила это тоже и поэтому быстро сменила пластинку:
— И перестань сквернословить. Тебя это тоже касается, — добавила она, обращаясь к Билли. — Не знаю, где вы этого набрались, дома у нас никто так не выражался.
Билли нахмурил лоб и с сомнением посмотрел на меня, я ответил ему тем же. Редкий случай братского взаимопонимания между нами.
Нажрались мы стремительно. Мама привела в смущение меня и Билли, начав распространяться насчет своих месячных. Только потому, что ей уже сорок семь, а у неё всё ещё месячные, она возомнила, что это всем на свете интересно.
— Я просто истекаю. Тампоны мне не помогают. Это всё равно что пытаться заткнуть брешь в плотине номером «Ивнинг ньюз», — с громким смехом говорила она и кокетливо откидывала голову назад этим отвратительным блядским жестом, который я знал так хорошо.
Жест этот у неё следовало понимать как «что-то я перебрала „Карлсберг спешиал“ в Лейтском клубе докеров». Я понял, что мама начала пить сегодня уже с утра, причем возможно, что без валиума дело тоже не обошлось.
— Перестань, мама, — говорю я.
— Неужели ты стыдишься своей старой матери, а? — Она ущипывает меня за тонкую щеку большим и указательным пальцами. — Я просто радуюсь, что они не посадили моего маленького мальчика за решетку. Не нравится, что я тебя так называю? Но для меня вы оба всегда останетесь маленькими мальчиками, Помнишь ещё, как я пела тебе твою любимую песенку, когда возила тебя в колясочке?
Я сжимаю зубы покрепче, в горле у меня пересыхает, и кровь ударяет в голову. Ни хуя я не помню, разумеется.
— Маминой крошке хлеба дам немножко, маминой крошке дам я пирога… — напевает она фальшиво.
Кайфолом радостно подхватывает. Я. в этот момент жалею, что не очутился за решеткой вместо бедняги Кочерыжки,
— Мамина крошка не хочет пива кружку? — спрашивает Бегби.
— А, вы тут ещё поёте? Вы тут ещё поёте, гнусные ублюдки! — Это кричит зашедшая в паб мама Кочерыжки.
— Нам очень жалко Дэнни, миссис Мерфи… — начинаю я.
— Жалко! Вам его жалко! Да если бы не ты и не вся эта твоя свора, Дэнни сегодня не сидел бы в этой ёбаной тюрьме.
— Коллин, солнышко, успокойся. Я понимаю тебя, но это несправедливо, — встаёт ей навстречу мама.
— Несправедливо? Это всё он! — И она злобно тыкает пальцем в мою сторону. — Это он подсадил моего Дэнни на эту пакость. Ещё стоял там, в суде, красивые речи говорил. Это всё он и вот эта парочка.
К моему большому облегчению, Кайфолом и Бегби оказались все же включены в список ненавистных объектов.
Кайфолом ничего не ответил, но встал со стула с выражением на лице, которое следовало понимать, как «никогда в моей жизни я не подвергался подобным оскорблениям», а затем с печальным видом снисходительно покачал головой.
— Это полная хуйня! — вдруг свирепо рявкнул Бегби.
Для этого ублюдка ни одна корова не была священной, даже старая корова из Лейта, единственного теленка которой только что упекли в тюрягу.
— Я в жизни не прикасался к этому дерьму и всегда говорил Ренте и Коче… Марку и Дэнни, что они законченные мудаки, раз принимают его! Кайфо… Лоример уже хуй знает сколько месяцев назад слез с этого дела.
Бегби встал, сжигаемый изнутри благородным негодованием. Он ударил себя кулаком в грудь — очевидно, чтобы не ударить миссис Мерфи, — и проорал ей прямо в лицо:
— Я, БЛЯДЬ, ПЫТАЛСЯ, КАК ПОСЛЕДНИЙ ДОЛБОЁБ, ЗАСТАВИТЬ ЕГО БРОСИТЬ ЭТО ДЕЛО!
Миссис Мерфи повернулась и выбежала из паба. Выражение на её лице читалось недвусмысленно: оно означало полное поражение. Сын не только сидел в тюрьме — он оказался совсем не таким, каким она его считала. Я пожалел женщину и ещё больше возненавидел Франко.
— Да, она, конечно, дурочка набитая, эта Коллин, — сказала моя ма задумчиво, — впрочем, мне её всё равно жалко. Её мальчик отправился за решётку.
Она посмотрела на меня и покачала головой:
— Что ни говори, без друзей ты бы пропал. Как твой малыш, Фрэнк? — повернулась она к Бегби.
Мне страшно подумать о том, как моя мама легко попадается на удочку к таким парням, как Бегби.
— Ништяк, миссис Рентой. Набирает вес понемногу.
— Можешь звать меня Кэти. Какая там «миссис Рентон»! Когда меня так называют, я чувствую себя ужасно старой!
— И это верно, — прокомментировал я, но она полностью проигнорировала меня, и никто не засмеялся, даже Билли.
Разумеется, Бегби и Кайфолом тут же посмотрели на меня словно два недовольных дядюшки на наглого сопляка, которого они бы с удовольствием выпороли. Видно было, что меня низвели примерно на один уровень с младенцем Бегби.
— У тебя ведь паренёк, верно, Фрэнк? — спрашивает мама собрата по родительской доле.
— Ага, паренёк. Я как-то говорю Джу: «Слушай, Джу, — говорю, — если будет девка, то может отправляться обратно, откуда вылезла».
Я тут же представляю себе эту Джу с серой, как овсяная каша, кожей и телом, с которого свисает лишняя плоть. На лице у неё застыло непроницаемое мёртвое выражение — не улыбка, не гримаса. Она постоянно принимает валиум, чтобы не вздрагивать, когда младенец разражается очередной серией пронзительных воплей. Впрочем, она будет любить ребёнка в той же степени, в которой Фрэнк будет к нему безразличен. Это будет удушающая, всепрощающая, не задающая вопросов любовь, в результате чего из крошки вырастет со временем такой же подонок, как и его отец. Имя этого ребёнка было занесено в списки Её Королевского Величества Саутонской тюрьмы, ещё когда он находился в утробе своей матери Джуи, точно так же, как эмбрион какого-нибудь богатого ублюдка заранее обречён на учёбу в Итоне. А пока этот процесс будет идти своим чередом, папаша Франко будет заниматься тем же, чем он занимался всегда, — бухать.
— А я скоро стану бабушкой! Боже, трудно в это поверить. — И мама смотрит на Билли с гордостью и любовью.
Тот в ответ самодовольно улыбается. С тех пор как Билли насадил на свою палку эту штучку Шэрон, он стал любимчиком мамочки и папочки. Сразу как-то забылось, что за этим мудаком мусора являлись в наш дом гораздо чаще, чем за мной, мне по крайней мере хватало приличия не срать там, где живёшь. Но всё это теперь ни хера не значит. Только потому, что он снова записался в говённую армию — на этот раз на шесть лет! — и обрюхатил какую-то подстилку. На месте мамы и папы я бы спросил этого пидора, как он до жизни такой докатился, но они только гордо улыбаются — и все тут!
— Если это девка, Билли, то пусть отправляется обратно, откуда вылехта, — повторяет Бегби — на этот раз заплетающимся языком.
Бухло берёт своё. Ещё один пидор, который никогда не остановится сам.
— Отменно сказано, Франко! — Кайфолом хлопает Бегби по плечу, вдохновляя долбоёба ещё на пару-другую тупых шуточек, на которые он такой мастак.