Она знакомит меня с угрюмой потной гориллой, которая что-то невнятно хрюкает в мой адрес. Я киваю в ответ.
— Ага, верно.
— Лоримера встречаешь?
Все прошмандовки только про Кайфолома и спрашивают. Меня от этого прямо тошнит.
— Ага. Он ко мне вчера забегал. Уезжает в Париж на днях. Затем на Корсику.
Триша улыбается, а горилла бросает неодобрительный взгляд. Это один из тех парней, на лице у которых написано, что они не одобряют мир в целом и готовы в любой момент вступить с ним в кулачный бой. Я уверен, что он из кварталов Сазерленда. Триша могла бы найти себе и кого-нибудь получше. В школе многие за ней ухаживали. Я всё время вился вокруг неё в надежде на то, что народ примет её за мою девушку, и тогда она, постепенно осознав это, ею и станет. В какой-то момент я уверовал в собственную пропаганду и получил звонкую пощечину по морде после того, как засунул ей руку под кофточку, когда мы гуляли вдоль заброшенной железнодорожной ветки. Кайфолом, разумеется, и её тоже трахал. Сука.
— Он и на час без дела не остается, наш Лоример, — говорит она с мечтательной улыбкой.
Папаша Лоример.
— Ещё бы. У парня столько забот: ломать кайф друзьям, сутенёрствовать, торговать дурью, вымогать деньги. Бедняга Лоример!
Мой желчный тон удивляет меня самого. В конце концов, Кайфолом — мой лучший друг, он да ещё Кочерыжка… и, может быть, Томми. Зачем я так лажаю засранца перед посторонними людьми? Только потому, что он пренебрегал родительскими обязанностями, да и вообще отказывался признавать себя родителем? Нет, скорее всего просто потому, что я завидую ублюдку. Впрочем, ему на это наплевать. А раз ему на это наплевать, то он на это и не обидится. Никогда.
Так или иначе, моя реплика приводит Тришу в ярость.
— Ах вот как! Ну что же, до скорого, Марк!
Парочка поспешно ретируется. Триша несёт поднос с напитками, а горилла из Сазерленда (по крайней мере мне сдаётся, что она оттуда) то и дело оглядывается на нас, чуть не задевая костяшками пальцев лак на танцполу.
И все равно я был не прав, говоря с такой злобой о Кайфоломе. Просто меня бесит, что сукину сыну все сходит с рук, а я всегда остаюсь кругом виноватым. Я предполагаю, что это просто мое извращенное восприятие, а на самом деле у Кайфолома тоже хватает проблем и забот, да и врагов у него скорее всего побольше, чем у меня. Это, разумеется, так. Но мне на это насрать.
Я несу выпивку к столу.
— Всё в порядке, сынок? — спрашивает меня мама.
— Лучше не бывает, мама, просто не бывает, — отвечаю я, пытаясь подражать Джимми Кагни, но выходит это у меня как-то неудачно, как, впрочем, и всё на свете.
Впрочем, что это вообще такое — удачно, неудачно? Мне на это насрать в высшей степени. Жизнь коротка, смерть неизбежна, вот и все, что можно сказать по поводу всего этого дерьма.
Любовь среди могил
Прекрасный выдался денёк. Что в данном случае означает — сосредоточься на том, что делаешь. Первые похороны в моей жизни. Кто-то тихо говорит:
— Давай, Марк.
Я делаю шаг вперёд и хватаюсь за верёвку.
Я помогаю моему отцу и дядям, Чарли и Дуги, предать земле бренные останки моего брата. Вообще-то армия имеет специальных людей для этого дела. «Предоставьте всё нам», — сказал маме ласково офицер из Социальной службы вооружённых сил.
Да, это первые похороны, в которых я принимаю участие. В наши дни чаще кремируют. Я размышляю над тем, что там, в ящике. В том, что это мало похоже на Билли, нет никаких сомнений. Я смотрю на маму и на Шэрон, подружку Билли, которую утешает целая толпа тетушек. Ленни, Пизбо и Наз — дружки Билли — тоже здесь, а ещё несколько армейских приятелей Билли.
Билли Бой, Билли Бой, вот мы и встретились. И тут уж ничего.
Мне вспоминается старая песня братьев Уокер — та, которую ещё потом Ммдж Ур исполнял: «Нет ни сожалений, ни слез. Прощай. И не возвращайся назад», и так далее и тому подобное.
Я не чувствую угрызений совести, только гнев и презрение. Я вскипел, увидев, что гроб покрыт «Юнион Джеком», и молча взирал на то, как прилизанная, елейная пизда в погонах пытается неуклюже утешать мою маму. Но хуже всего то, что из Глазго привалили толпой все родственники со стороны старика. Они полны дерьмовых идей о том, что Билли умер на службе Родине и всякой прочей холуйской протестантской хери. Мой брат был обычным тупым ублюдком, чистым и простым в своей тупости. Не был он ни мучеником, ни героем.
Меня охватывает приступ смеха, который мне удаётся сдерживать с огромным трудом. Я чуть не сгибаюсь пополам от истерического смеха, как Чарли, мой дядя по отцу, хватает меня за руку. Он смотрит на меня крайне недружелюбно, но этот мудак всегда и на всех так смотрит. Эффи, его жена, оттягивает уёбка в сторону, приговаривая:
— Мальчик убит горем. Просто у него нервы, Чик. Мальчик убит горем.
Отвалите от меня и умойте свои засранные рожи, грязные уиджи.
Билли Бой, так эти засранцы называли его, когда он был маленьким. Его они всегда спрашивали: «Как дела, Билли Бой?» — в то время как мне, ошивавшемуся тем делом за диваном, доставалось только «Привет, сынок!».
Билли Бой, Билли Бой. Я помню, как ты сидел у меня на спине, а я беспомощно бил руками по полу. Мое дыхательное горло было сдавлено так, что в него бы и соломинка не пролезла. Я молился, чувствуя, как в моих легких остается все меньше и меньше кислорода, чтобы мама вернулась из «Престо» быстрее, чем ты выбьешь дух из моего костлявого тела. Запах мочи из твоего паха, мокрое пятно на твоих шортах. Неужели тебя это действительно возбуждало, Билли Бой? Будем надеяться, что да. Я не хочу предъявлять к тебе сейчас претензий. У тебя с этим всегда были проблемы: эти случавшиеся у тебя в самые неподобающие моменты извержения фекалий и урины всегда приводили маму в смятение. «Какая команда круче всех на свете?» — спрашивал ты, сдавливая, выворачивая или прижимая сильнее мое тело. И не было мне пощады, пока я не говорил: «Хартс». Даже после того как мы продулись семь — ноль на Новый год в Тайнклайде, ты все равно заставлял меня говорить то же самое. Очевидно, я должен чувствовать себя польщенным тем, что мое мнение было для него важнее, чем результаты турнира.
Мой возлюбленный братец состоял на службе Её Величества, и его отправили в патруль в районе их базы, которая находилась в Северной Ирландии возле Кроссмаглена. Они вышли из машины, чтобы обследовать заграждение на дороге, и тут БУХ! БАХ! ТАРАРАХ! — и их не стало. Всего-то за три недели до конца срока службы.
Он умер как герой, говорят они, а мне вспоминается песенка «Билли, не будь героем». На самом-то деле он умер как обыкновенный хер в погонах на сельской дороге с винтовкой в руке. Он умер как невежественная жертва империализма, так и не въехавшая в те сложные и многочисленные причины, которые привели к его смерти. Самое страшное то, что он так ни хера и не понял. Он ведь отправился в Ирландию искать приключений на свою задницу, исходя исключительно из невнятных сектантских предрассудков. Мудак умер как жил — ни хуя не прорубая, что происходит вокруг.
Мне от его смерти была одна сплошная польза. Во-первых, его показали в десятичасовом выпуске новостей. Так что ублюдок получил, пользуясь выражением Уорхола, свои посмертные пятнадцать минут славы. Люди жалели меня, и хотя жалеть меня было не за что, мне это все равно доставляло удовольствие.
Какая-то начальственная пизда — то ли помощник министра, то ли что-то в этом роде — поведал всем своим оксбриджским[19] голосом, каким замечательным представителем молодежи являлся Билли. А на самом деле, если бы он оказался не на службе Её Величества, а в штатском на улице, любой отнес бы его к категории трусливых громил. Затем эта английская жертва аборта заявила, что убийцы Билли будут найдены и понесут заслуженное наказание. И в этом я с ним полностью солидарен. Давно пора посадить за решётку весь этот грёбаный парламент.
Маленькие победы над белыми ублюдками, ставшими орудиями в руках богачей, чтобы нет-нет-нет
Моего братца просто затравили шпанюки из Сазерленда и их шестёрки, которые наверняка доводили его до дрожи, приплясывая вокруг него к приговаривая: ТВОЙ БРАТ ДАУН, ТВОЙ БРАТ ДАУН. Подобные танцы были весьма в моде на улицах Лейта в семидесятые годы и исполнялись обычно, когда нога уже не в состоянии были продолжать бесконечную игру в футбол с двойным составом каждой команды. О ком они говорили — о Дэйви или, может, даже обо мне? Какая разница. Они не видели, что я слежу за всей этой сиеной с моста. Билли, ты стоял и молчал, склонив голову. Оказаться беспомощным. Пришлось ли это тебе по нутру, Билли Бой? Вряд ли. Я знаю потому что
Как странно стоять на краю могилы. Кочерыжка тоже где-то тут, он чистенький, в завязке, только что из Саутона. А ещё здесь Томми. Жуткое дело: Кочерыжка выглядит очень хорошо, а Томми стал похож на смерть во плоти. Полная перемена ролей. Дэйви Митчелл, хороший приятель Томми, парень, с которым он однажды работал на стройке, когда они учились на плотников, тоже пришел. Дэйви подцепил ВИЧ от одной клюшки. Смело с его стороны взять и заявиться сюда. Я бы сказал — просто охуительно смело. Бегби, как раз когда я остро нуждаюсь в этом злобном засранце и в его умении создавать везде хаос, доблестно укатил отдыхать в Бенидорм. Впрочем, с противостоянием моим родственничкам из Глазго я справлюсь и без его сомнительной в моральном отношении поддержки. Кайфолом всё ещё во Франции, пытается претворить в жизнь свои мечты.
Билли Бой. Я помню, как мы делили с тобой одну комнату на двоих. Как я все эти годы только
Солнце жарит вовсю. Начинаешь понимать, почему люди поклонялись ему. Оно всегда здесь, мы его знаем, мы его видим, мы в нем нуждаемся.
У тебя, разумеется, было больше прав на эту комнату, Билли, — ты же был на пятнадцать месяцев меня старше. Ты всё время приволакивал к нам тощих, постоянно жующих резинку клюшек с похотливыми глазами и трахал их или, на худой конец, предавался с ними интимным ласкам. Они взирали на меня презрительно, словно андроиды, а ты изгонял меня, моих гостей и мой «Суббутео» в коридор. В частности, не могу забыть, как ты безо всякого повода раздавил своей ногой одного игрока «Ливерпуля» и двух игроков «Шеффильда». Это был бессмысленный поступок, но абсолютное господство нуждается в символических актах, верно, Билли Бой?