— Я ни о чём не жалею. Сожалеть о случившемся — непозволительная роскошь, приятель. Я люблю мою страну — если бы можно было всё переиграть, я бы снова пошёл на эту войну. Кроме того, мне ещё повезло — я вернулся обратно. Я потерял кучу хороших друзей в заварушке у Гус-Грин, вот что я вам скажу.
Джонни смотрит остекленевшим, отсутствующим взглядом куда-то вдаль — он почти поверил сам в свое вранье. Затем он снова обращает внимание на своего собеседника.
— Когда встречаешь кого-нибудь вроде вас, кто ещё помнит, кому на все это не наплевать, понимаешь, что всё это было не зря.
— Удачи, — тихо говорит мужчина перед тем, как повернуться и пойти по лестнице, ведущей к Маркет-стрит.
— Ёбаный мудозвон хуев, — бормочет себе под нос Джонни, тряся опущенной головой и стараясь сдержать неукротимые приступы смеха.
Через пару часов у него уже есть двадцать шесть фунтов семьдесят восемь пенсов. Неплохо, да и работёнка непыльная. Джонни умеет ждать: даже Британские железные дороги в паршивый день не способны испортить его торчковую карму. Однако абстиненция начинает давать о себе знать ледяным ознобом, после которого сердце начинает биться как сумасшедшее, а из всех пор тела струится обильный едкий пот. Он уже намеревается собраться и покинуть точку, когда к нему подходит хрупкая, худенькая женщина.
— Ты служил в Королевском шотландском полку, сынок? Мой Брайан служил там, Брайан Яэйдлоу.
— Нет, в морской пехоте, миссис, — пожимает плечами Джонни.
— Брайан не вернулся домой, упокой Господи его душу. Двадцать один ему было. Мой мальчик. Славный у меня был сынишка.
Глаза женщины наполняются слезами. Её голос понижается до драматического шёпота, от чего её беспомощность вызывает ещё большую жалость.
— Знаешь, сынок, я эту Тэтчер буду ненавидеть до самой смерти. Не проходит и дня, чтобы я не проклинала её.
Она извлекает из кармана кошелёк, достаёт из него бумажку в двадцать фунтов и вкладывает её в руку Джонни.
— Вот, сынок, держи. Это всё, что у меня есть, но всё равно держи.
Она начинает рыдать и отшатывается от Джонни так, словно её ударили в грудь ножом.
— Да сохранит вас Господь, — кричит ей вслед Джонни Свон. — Да сохранит Господь Королевский шотландский полк. — Затем он потирает ладони, обрадованный возможностью добавить немного циклозина к метадону, который у него уже есть.
Психотропно-опиатный коктейль — его пропуск в лучшие времена, на маленькие личные небеса, которые у непосвященного вызовут лишь усмешку, поскольку он не в силах представить себе ждущее его там блаженство. У Альбо должно быть полно циклозина — ему прописали от рака. Джонни навестит ближе к вечеру своего больного друга. Альбо капсулы Джонни нужны не меньше, чем Джонни нужны его психотропы. Взаимное совпадение интересов. Вот уж воистину — да сохранит Господь Королевский шотландский полк и Государственную службу здравоохранения.
РАЗВЯЗКА
От станции к станции
Ночь выдалась отвратительная и промозглая. Грязные тучи висят над головой, готовые пролить свою тёмную ношу на суетящихся внизу граждан черт уже знает в который раз, начиная с того момента, как рассвело. Перрон автовокзала напоминает офис социального обеспечения, который вывернули наизнанку и пропитали парами бензина. Группа молодых людей со скромным бюджетом и большими амбициями стоит в очереди на лондонский рейс. Дешевле автобуса — только автостоп.
Автобус идёт из Абердина с остановкой в Данди. Бегби стоически проверяет билеты с резервацией мест, затем бросает злобный взгляд на тех пассажиров, что уже сидят в автобусе. Потом проверяет, на месте ли стоящая у его ног спортивная сумка с надписью «Адидас».
Рентой, очутившись вне пределов слышимости Бегби, поворачивается к Кочерыжке и кивает в сторону их явно нервничающего друга:
— Этот козёл надеется, что какой-нибудь мудак займёт наши места. Тогда у него появится повод прицепиться к кому-нибудь.
Кочерыжка улыбается и морщит лоб. Глядя на него, думает Рентой, никто бы ни за что не догадался, в какую игру мы играем. В серьёзную игру, без вопросов. Ему так было нужно вмазаться, чтобы совладать с нервами. И он сделал это — впервые за чёрт знает сколько месяцев.
Бегби нервно поворачивается и посылает им злобную гримасу, словно он мог слышать, как непочтительно они отзывались о нем.
— Куда, бля, провалился Кайфолом?
— Э-э-э… а хрен его, типа, знает, — пожимает плечами Кочерыжка.
— Никуда не денется, — говорит Рентой, кивая на сумку «Адидас». — Двадцать процентов героина принадлежат ему.
Это высказывание провоцирует приступ паранойи.
— Говори тише, ты что, охуел, мудак! — шипит Бегби на Рентона.
Он оглядывается по сторонам, смотрит на других пассажиров, чувствуя нестерпимую потребность поймать хоть чей-нибудь взгляд, чтобы найти, на кого обрушить клокочущую внутри ярость — и хуй с ними, с последствиями:
Нет, придётся сдержаться. Слишком высоки ставки. На карту поставлено всё.
Никто, впрочем, не смотрит на Бегби. Те, кто вообще, обращает на него хоть какое-то внимание, чувствуют исходящие от него вибрации и прибегают к специальному навыку, которым мы все владеем, — делать вид, что не замечаем психа. Даже спутники Бегби стараются не встречаться с ним взглядами. Рентой опустил козырёк зелёной бейсбольной кепки. Кочерыжка, красующийся в футболке с цветами ирландской сборной, пристально изучает туго обтянутую джинсами задницу симпатичной блондинки, явившуюся на свет из-под огромного рюкзака, который её обладательница только что сняла со спины. Гроза Ринга стоит в сторонке, без остановки бухает и бдительно стережёт два белых пластиковых мешка с выпивкой в дорогу.
В конце перрона, за маленьким ларьком, гордо именующим себя пабом, Кайфолом беседует с девушкой по имени Молли. Она — ВИЧ-инфицированная проститутка. Иногда она трется вокруг автовокзала по ночам в поисках клиентов. Молли влюблена в Кайфолома с тех пор, как он её лапал в каком-то грязном диско-баре в Лейте пару недель назад. По пьяни Кайфолом побился об заклад, что СПИД не передаётся через поцелуй, и провёл большую часть вечера, целуя Молли взасос. Когда он слегка протрезвел, его охватила паника — он раз пять почистил зубы и так и не смог уснуть всю ночь до утра.
Время от времени Кайфолом послеживает за своими друзьями из-за угла паба. Он заставит этих ублюдков поволноваться. Он хочет убедиться в том, что легавые не повяжут их до того, как они окажутся в автобусе. Если это случится, он вовсе не хотел бы принимать в этом участие.
— Спонсируй меня десяткой, куколка, — просит он Молли.
Он прекрасно понимает, что у него вложено три с половиной штуки в содержимое сумки с надписью «Адидас». Но это, однако, авуары, а проблемы всегда возникают с оборотными средствами.
— Конечно, конечно.
Кайфолом почти тронут покорностью, с которой Молли достает свой кошелёк, но тут он замечает, как тот туго набит, и разочарованно клянет себя в душе за то, что не попросил двадцатку.
— Спасибо, детка… ну ладно, оставайся тут с нашими ребятками, а я пошёл. Столица зовёт.
Он ерошит её кудряшки и целует её, но на этот раз всего лишь краешком рта в щечку.
— Позвони мне, когда вернёшься, Лоример, — кричит она ему вслед, глядя, как удаляется его худая, но крепкая фигура.
Он оборачивается:
— Ты не хочешь расставаться со мной, крошка? Береги себя, я вернусь.
Он подмигивает ей и, перед тем как отвернуться, расплывается в открытой подкупающей улыбке.
— Безмозглая шлюха, — бормочет он, и лицо его моментально принимает угрюмо-презрительное выражение.
Молли так и не стала профи, она слишком сентиментальна для этих игр. Прирожденная жертва, думает Кайфолом, испытывая странную смесь сочувствия и презрения. Он поворачивает за угол и присоединяется к остальным, предварительно поглядев по сторонам, не видать ли где полиции.
Всё, что происходит во время посадки, для него не в новинку. Бегби кроет его на чем свет стоит за опоздание. С этим мудаком всегда следует быть настороже, а теперь, когда ставки так высоки, он будет ещё вспыльчивее обычного. Кайфолом вспомнил о причудливых планах насильственных действий в кризисных ситуациях, которые Бегби развивал вчера на импровизированной предотъездной вечеринке. Его норов может привести к тому, что их всех упекут за решетку до конца жизни. Гроза Ринга находится в продвинутой стадии алкогольного опьянения, чего и следовало ожидать. С другой стороны, что и кому успел рассказать этот болтливый пьяный мудак, если он успел уже кого-то повстречать до того, как явился сюда? Если он не помнит, где находится, с какого хуя он будет помнить, что говорит? С каким же дерьмом мне приходится работать, размышляет Кайфолом, и холодок тревоги пробегает по его спине.
Но больше всего Кайфолома выводит из себя состояние, в котором находятся Кочерыжка и Рентой. Невооруженным глазом видно, что они недавно вмазались. Ничего хуёвее эти ублюдки не могли придумать. Рентон, который слез с иглы уже лет сто назад, с тех пор как бросил работу в Лондоне и прикатил обратно, не смог устоять перед неразбодяженным колумбийским коричневым, которым их снабдил Сикер. «Это ведь настоящая вещь, — объяснял он, — такое только раз в жизни и попробуешь, а не дешёвое пакистанское говно, к которому мы тут в Эдинбурге приучены». Кочерыжка, как не обычно, не смог не составить компанию.
В этом вся суть Кочерыжки. Его врожденный талант без особых усилий придавать самому безобидному времяпрепровождению преступную окраску всегда потрясал Кайфолома. Даже в материнской утробе Кочерыжка был уже не столько эмбрионом, сколько комхом вопиющих психологических и наркологических проблем. Они легко могут угодить в лапы мусоров только из-за того, что Кочерыжка, скажем, украдет солонку из закусочной. Забудь о Бегби, злобно думает он, если какая-нибудь пизда все испортит, так это Кочерыжка.
Кайфолом сурово смотрит на Грозу Ринга; такое прозвище Рэбу дали из-за того, что в пьяном виде он считает себя великим драчуном, что обычно влечёт за собой катастрофические последствия — в основном для самого Рэба. На самом деле спорт, к которому у Грозы Ринга действительно имелся талант, это не бокс, а футбол. Уже в школе его называли многообещающей звездой шотландского футбола, а в шестнадцать пригласили в «Манчестер Юнайтед», и он отправился пытать счастья на юг. Но уже тогда у него в зародыше наблюдались проблемы с выпивкой. Одной из неразгаданных футбольных тайн до сих пор остается то, как Гроза Ринга умудрился продержаться целых два года в клубе перед тем, как его выпнули обратно в Шотландию. Все сошлись на том, что Гроза Ринга погубил свой талант. Но Кайфолом понимал, что правда гораздо печальнее: Гроза Ринга, взятый в целом, был настолько бездарен, что способность к футболу являлась просто временным отклонением от нормы, каковой для него был алкоголизм.