— Ты красив, как ёбаный бог, — изрекает он и целует своё отражение, чувствуя холод стекла на горячих губах.
Затем прикладывает к стеклу свою щёку, затем лижет его языком. Далее с усилием изображает на лице предельное страдание, зная, что, как только он выйдет за дверь, в него сразу же вопьётся взглядом Кочерыжка. Ему придется изображать ломку, что будет не таким-то простым делом.
Гроза Ринга тем временем уже утопил в пиве мучительное похмелье и обрёл, что называется, второе дыхание, если по отношению к нему, живущему в ритме постоянно сменяющихся состояний опьянения и похмелья, вообще допустимо воспользоваться подобным выражением. Бегби, осознав, что они отъехали уже довольно далеко и по пути их не тормознули мусора ни из Лотианского, ни из Пограничного[25] окружных управлений, воспрял духом. Победа маячила па горизонте. Кочерыжка спал тревожным сном торчка. Рентой слегка оживился. И даже Кайфолом, почувствовав, что все идет хорошо, несколько расслабился.
Хрупкое единение чуть было не дало трещину, когда Кайфолом и Рентой поспорили о сравнительных достоинствах творчества Лу Рида в период до и после «The Velvet Underground». При этом Кайфолом продемонстрировал нехарактерное для него косноязычие, отражая яростный натиск Рентона.
— Не-а, не-а… — вяло качает он головой в знак несогласия и отворачивается, не чувствуя в себе сил возражать Рентону.
Рентону на этот раз удается вырвать из рук противника мантию справедливого негодования, которую обычно так любит набрасывать на себя Кайфолом.
Наслаждаясь поражением противника, Рентой резко и самодовольно откидывает назад голову, вскинув руки вверх в жесте торжествующей воинственности, который он видел однажды у Муссолини в кадрах старой хроники.
Кайфолом ограничивается тем, что начинает изучать остальных пассажиров автобуса. Непосредственно перед ним сидят две старушки, которые всё время неодобрительно оглядываются по сторонам и кудахчут что-то на тему того, «как выражается современная молодёжь». Он замечает исходящий от них запах старости — запах мочи и пота, частично замаскированный вековыми слоями присыпки.
Напротив него сидит пара толстяков — очевидно, муж и жена, — в прорезиненных комбинезонах. Ублюдки, которые носят такие комбинезоны, это отдельная раса. Их следовало бы истребить поголовно. Кайфолом удивляется, как это так вышло, что у Бегби нет в гардеробе такого комбинезона. Как только зашибем башлей, думает он, обязательно для хохмы куплю такой в подарок этому ублюдку. Вдобавок он приходит к решению подарить Бегби щенка американского питбуля. Даже если Бегби забудет его покормить, он всегда найдет себе пропитание в доме, где есть дети.
Впрочем, среди всех шипов, собранных в этом автобусе, находится и одна роза. Закончив изучение остальных попутчиков, глаза Кайфолома надолго замирают на платиновой блондинке-туристке. Она сидит в одиночестве как раз перед парочкой в комбинезонах.
У Рентона шаловливое настроение: он достаёт свою зажигалку из Бенидорма и начинает подпаливать кончики волос Кайфолома, собранных в «конский хвост». Волосы трещат, и ещё один неприятный запах добавляется к множеству уже скопившихся в салоне автобуса. Кайфолом, уразумев, что происходит, вскакивает со своего сиденья, орет «Пошёл на хуй!» и бьет Рентона по запястью.
— Ведёте себя, словно малолетки ебучие, — шипит он под ржание Бегби, Грозы Ринга и Рентона, которое разносится на весь автобус.
Вмешательство Рентона, впрочем, даёт Кайфолому тот самый повод, который необходим ему, чтобы покинуть их и пересесть к туристке. Он стягивает с себя футболку с надписью «Итальянцы делают это лучше», обнажая свой волосатый и загорелый торс. Мать Кайфолома — действительно итальянка, но он носит эту футболку не столько в знак уважения к своим корням, сколько для того, чтобы выпендриться перед окружающими. Сняв с полки свою сумку, он роется в её содержимом. Сначала ему попадается под руку футболка с надписью «День Манделы», которая, конечно, безупречна в политическом отношении, но уж слишком расхожая и однозначная. Хуже того, она слегка старомодна. Кайфолом предчувствует, что, как только все свыкнутся с тем фактом, что Мандела больше не сидит в тюрьме, сразу станет ясно, что это не более чем ещё один занудный старый мудак. Беглого взгляда на футболку с надписью «Участник европейской кампании „Хиберниан Ф. К.“» хватило, чтобы сразу отложить её в сторону. «Сандинисты» теперь тоже не в моде. В конце концов он остановился на футболке с логотипом «The Fall», которая была по крайней мере белой и выгодно подчёркивала его корсиканский загар. Натянув её, он встал и переместился на соседнее с девушкой сиденье.
— Извините меня. Прошу прощения. Разрешите мне к вам присоединиться. Мои спутники ведут себя как малые дети, а я этого не люблю.
Рентой наблюдает со смешанным чувством восхищения и отвращения, как Кайфолом на глазах превращается из прожигателя жизни в идеального спутника. Интонации голоса и даже акцент подвергаются стремительным метаморфозам. Лицо теперь выражает исключительно искреннюю заинтересованность и серьезность намерений. Он начинает задавать своей соседке внешне невинные вопросы, из которых и плетётся сеть обольщения. Рентона всего передёргивает, когда он слышит, как Кайфолом изрекает:
— Ну, я в каком-то смысле джазовый пурист.
— Похоже, Кайфолом сел на хвост, — замечает он, обращаясь к Бегби.
— Охуительно рад за него, — злобно цедит Бегби. — По крайней мере эта крысиная морда не будет тут возле нас тереться. Ебаный бездельник — ни хуя путного в жизни не сделал с тех пор, как мы его знаем, а всё, бля, ноет и ноет… пидор гнойный.
— Мы все немного не в себе, Франко. Ты же знаешь, каковы ставки. Кроме того, весь этот спид, что мы сожрали вчера вечером. Все чувствуют себя как десантники перед прыжком.
— Ты что, бля, взялся заступаться за этого ёбаного мудака? Я его ещё, пидораса, бля, научу, как вести себя в приличном обществе. Скоро он у меня схлопочет, сука, и тогда сразу станет, на хуй, вежливым.
Рентой, осознав, что плодотворная дискуссия невозможна, устраивается поудобнее в кресле, позволяя героину нежно массировать каждую клеточку тела, развязывать спутанные комки нервов и разглаживать каждую складочку на внутренних органах.
Злоба, которую Бегби испытывает по отношению к Ломщику, питается не столько ревностью, сколько тем фактом, что тот его оставил сидеть в одиночестве. Он только что лизнул из пакетика со спидом, и теперь его голова наполнена озарениями столь замечательными, что он немедленно должен с кем-нибудь ими поделиться. Ему нужен собеседник. Рентой замечает эти опасные симптомы. У него за спиной громко храпит Гроза Ринга. Но от него Бегби пользы уже никакой.
Рентой натягивает бейсболку себе на глаза, одновременно с этим пихая Кочерыжку в бок.
— Ты спишь, Рента? — спрашивает Бегби.
— М-м-м… — мычит в ответ Рентой.
— А ты, Кочерыжка?
— Что? — раздражительно отзывается тот.
Это с его стороны большая ошибка. Бегби поворачивается, становится коленями на кресло, свешивает голову на сторону Кочерыжки и начинает повторять уже много раз слышанную историю.
— …и вот я уже на неё забрался, типа, всунул, всё по кайфу, бля, но тут она начинает, типа, верещать — прикинь? — а я думаю: «Ёбаный в рот, ну и ебливая тёлка, типа, попалась!», но тут она отталкивает меня, на хуй — прикинь? — а у неё из мохнатой, типа, кровь течёт и всё такое — прикинь? — словно у нее, бля, ёбаная проблемная неделя, а я, типа, уже хочу ей сказать: «Да насрать мне на это», особенно когда я, бля, резинку надел, и вот я ей, на хуй, это и говорю, а оказывается, у этой суки ёбаной выкидыш случился, вот.
— А-а-а…
— Ага, и я тебе, бля, кое-что ещё расскажу и всё такое. Я тебе рассказывал, как однажды мы с Шоном склеили двух ебучих сучек в баре «Обломов»?
— Ну да… — слабо стонет в ответ Кочерыжка. Лицо его при этом напоминает взрывающийся кинескоп телевизора, снятый в рапиде.
Автобус подкатывает к станции обслуживания. В то время как Кочерыжка обрадовался долгожданной передышке, Гроза Ринга впал в уныние. Он только-только уснул, а яркий свет, вспыхнувший в салоне, разбудил его, жестоко вернув к реальности из приятного забытья. Он проснулся очумелый, в алкогольном ступоре, не в силах свести в одну точку удивленные глаза; какофония незнакомых голосов звенит в ушах, пересохший рот открыт и не хочет закрываться. Инстинктивно он схватился за лиловую банку «Теннентс Супер Лагер» и влил в рот мерзкий напиток, дабы тот послужил заменителем отсутствующей слюны.
Они идут, сутулясь, по пешеходному мостику над скоростной автострадой, подгоняемые холодом, усталостью и наркотиками в крови. Один только Кайфолом порхает мотыльком вокруг туристки где-то далеко впереди.
В безвкусном кафетерии сети «Траст Хаус Форте» Бегби хватает Кайфолома за руку и выдёргивает его из очереди.
— Только попробуй у меня ограбить эту курицу — я тебя на хуй зарою. Я не хочу, чтобы полиция доёбывалась до нас из-за пары сотен сраных фунтов, которые ей выдали на каникулы. Особенно когда у нас при себе ёбаного героина на восемнадцать штук.
— Ты что, меня за совсем ебанутого принимаешь? — рявкает разгневанный Кайфолом.
Гнев его усугубляется тем обстоятельством, что напоминание Бегби прозвучало как раз вовремя. Все время, пока он целовался с девушкой, его юркие, навыкате, как у хамелеона, глаза постоянно рыскали, пытаясь угадать, где она прячет свою наличность. Посещение кафе давало возможность узнать это наверняка. Бегби, однако, был прав: сейчас совсем не время для этих глупостей. Не всегда следует потакать своим инстинктам, думает Кайфолом.
Вырвав руку из пальцев Бегби и изобразив оскорблённую невинность, он возвращается в очередь к своей новой подружке.
Но теперь Кайфолом чувствует, что постепенно теряет к ней интерес. Ему с трудом удается должным образом сосредоточиться на её пространном рассказе о том, как она собирается уехать в Испанию на восемь месяцев, перед тем как вернуться получать степень по юриспруденции в Саутгемптонский университет. Он берёт у неё адрес гостиницы, в которой она остановится в Лондоне, с неудовольствием отмечая, что речь идёт о какой-то дешёвке в районе Кинг-Кросса, а не о чем-нибудь более престижном в Вест-Энде, где бы он и сам с удовольствием пожил пару дней. Он абсолютно уверен, что получит от этой женщины все сразу же после того, как они обделают дельце с Андреасом.