При всем своем кажущемся безумии Хенбейн сознавала глубину своей власти и понимала, что сидимы не признают Люцерна, пока он не пройдет обряд посвящения. Потому они мирились с ее безумием и блужданием по тоннелям, когда она скребла когтями священные стены Высокого Сидима, вызывая Звук Устрашения и крича что-то про кровосмесительство, двоих утраченных детенышей и многое другое, что глодало ее изнутри.
Но надвигалась Середина Лета, а кое-какие из необходимых обрядов, требующих ее участия, оставались невыполненными, и Хранители послали Люцерна и Терца поговорить с Госпожой Слова.
— Матушка, — начал Люцерн, и из всех его пор исходило лицемерие, — ты по-прежнему Госпожа, и у тебя есть обязанности. Я...
— Да, сын мой?
— Я сам не знаю, с чего это ударил тебя. — И хотя слова эти не содержали просьбу о прощении, ее заменил извиняющийся тон.
Но Хенбейн смотрела на Терца. Искренность? Лицемерие? Пополам того и другого, решила она. Но в глазах Терца Хенбейн увидела кое-что еще — уверенность, что даже если она и не обезумела, то все равно утратила силу. Силу для чего?
Она улыбнулась, догадавшись. Для того, чтобы воспользоваться тем, что некогда предложил Терц и чего она больше не делает, — кормить Люцерна своим молоком до его возмужания. «Это привяжет его к тебе сильнее, чем любые слова», — сказал тогда Терц. Но теперь, догадалась Хенбейн, он рассудил, что на это-то она больше и неспособна: слишком слаба, слишком ошеломлена — так, без сомнения, они думают. Но Хенбейн знала, что сможет. Не сейчас, но когда-нибудь. Да, когда-нибудь. Люцерн по-прежнему нуждается в том утешении, какое она может ему дать, но природная гордость и все более видное положение не позволяют ему ни попросить об этом, ни просто принять.
Хенбейн воспрянула духом, теперь эта мысль поможет ей сохранить здравый рассудок, придаст сил и каким-то образом — она не понимала как, но где-то в потаенной глубине души, какой-то крохотной частичкой себя, знала — поведет к чему-то, что еще может принести избавление от нынешних мук.
— Я была больна, — к облегчению Терца и Люцерна, сказала наконец Хенбейн, — но теперь Слово придаст мне сил. А пока, с твоей помощью, Терц, и твоей, любимый сын, доверимся Слову, пусть ведет нас к обряду Середины Лета, а мы сделаем все необходимые приготовления.
Хенбейн с удовлетворением увидела, что они не верят в ее способность выжить. Радовалась, потому что в их заблуждении видела свое спасение. Они воспользуются ею, чтобы во время обряда узаконить послушников как сидимов, а потом... потом избавятся от нее за ненадобностью.
— Пойдем, матушка, — сказал Люцерн, положив лапу ей на бок, — мы поможем тебе остаться Госпожой Слова.
— Поможете? — переспросила она.
— Да, — ответил он.
Но мать видела его лицемерие лучше, чем кто-либо, потому что это же искусство должно было помочь ей оставаться Госпожой Слова несколько кротовьих недель до Середины Лета.
Глава восьмая
В те первые кротовьи недели июня в Болотном Крае, пока Бичен бился над поставленными перед ним задачами, Триффан проявил себя терпеливым учителем. И как ни хотел он продолжать собственные писания, ему знакомо было возбуждение, что охватывает кротов с приближением Середины Лета.
За несколько дней до этого знаменательного дня, когда стояла теплая и ясная погода и ни одному кроту не следует сидеть в тоннелях уткнувшись в текст, Триффан вдруг объявил:
— Хватит! Всему есть мера! Мы поднимемся на поверхность и присоединимся к общему веселью, а также навестим кое-кого.
Бичен втайне был рад, поскольку, время от времени выбегая на поверхность, слышал поблизости болтовню радующихся июньскому дню кротов, и ему хотелось присоединиться к ним.
— А куда мы пойдем? Кого навестим?
— Мне хочется показать тебе нору, где моя мать Ребекка воспитывала Комфри, хотя отыщу я ее или нет — это вопрос. А что касается кротов, что ж... В Середину Лета кроты имеют обыкновение ходить в гости, так что никогда не знаешь, кого где застанешь и застанешь ли — разве что случайно и не в своей норе. Кроты собираются вместе, беседуют, веселятся, постепенно их собирается все больше, и они отправляются к Камню совершить обряд Середины Лета.
Бичену показалось, что за короткое время с тех пор, как они с Триффаном впервые спустились под землю в Болотном Крае, в лесу произошли большие перемены.
Листья деревьев стали зелеными, кустарник и трава гуще, пение птиц переливистее, земля теплее, а кроты и другие твари — величественнее и представительнее. Снова появившись на поверхности, Бичен ощутил счастье жизни, какого еще не чувствовал, и готов был выполнить любую задачу, какую бы ни поставил перед ним Камень.
Все вокруг ласкало глаз и ухо, и, не будь рядом Триффана, Бичен только кружился бы и кружился на месте, не зная, куда повернуться, в какой стороне интереснее.
— Великолепное место — Болотный Край, когда приходит Середина Лета,— сказал Триффан, вдыхая чистый воздух. — В это время кротов не надо искать, Они сами попадаются на пути — так, во всяком случае, было раньше. Что ж, как я уже говорил, посмотрим, что грядет теперь!
И они увидели, что грядет какой-то крот, — как оказалось, знакомый им обоим.
— Приветствую вас! Я догадался, что в такой день вы должны быть где-то здесь. Куда направляетесь? — спросил Хей.
Триффан объяснил, что они собираются найти нору, которая находится где-то на востоке, где вырос его сводный брат. Не будучи коренным данктонцем, Хей не имел представления, где она может находиться, но с радостью присоединился к ним, и все трое продолжили путь.
— Если мы и дальше пойдем в этом направлении, — в конце концов сказал Хей после не лишенного приятности блуждания, в течение которого Триффан то и дело останавливался в тщетной попытке определить, где же может быть старый Ребеккин тоннель, — то придем к старому Бориджу. Он-то ничего, но вот насчет Хизер не уверен... То есть я хочу сказать, на нее слишком влияют летние дни, — вы понимаете, что я хочу сказать. С тех пор как...
Но Триффан, нахмурившись и подняв лапу, остановил его:
— Близится Самый Долгий День, и нужно принимать кротов такими, какими мы их видим. Так поступает Камень.
Бичен знал, что Триффан никогда не сплетничает о других.
Они прошли мимо обвалившихся входов к нескольким тоннелям в той части Болотного Края, которая никогда не была густо заселена, но потом, когда свернули на юго-восток и чуть поднялись по склону, картину запустения сменила другая, более подобающая этому времени года. Три крота вышли на чистую солнечную поляну, где нашли гостеприимный вход в тоннель.
Жившие там кроты, видимо, знали об их приближении, потому что, как только путники подошли, из входа высунулось солидное флегматичное рыльце и вылез дородный крот.
Бичен уже кое-что слышал о Боридже. Он знал, что этот большой крот в свое время многое претерпел и перенес тяжелые болезни — о чем свидетельствовали рубцы и пятна на его боках.
Прежде чем Боридж успел произнести приветствие, следом за ним вылезла кротиха с застывшей на рыльце улыбкой праведницы и странными глазами, смотрящими куда-то мимо гостей, словно позади них раскинулась волшебная, блаженная страна.
— Приветствую вас! Да пребудет Камень со всеми нами! — радушно сказала Хизер, но ее глаза не могли скрыть удивления и беспокойства, доставленного визитом сразу трех кротов. — Камень оказал нам честь, — продолжала она не совсем уверенно, — направив в нашу скромную нору самого Триффана и...
— Бичен,— представился Бичен.
— Так ты и есть Бичен? Видный статный крот, любой это подтвердит, ты делаешь матери честь, если можно так выразиться. Да, молодец, молодец. Да пребудет с тобой Камень, Бичен!
— М-м-м, спасибо, — ответил Бичен, не в силах удержаться от бессмысленной улыбки в ответ на постоянную блаженную улыбку Хизер.
— С той ночи, как родился, ты подрос, — сказала кротиха. — Хвала Камню!
— Было бы странно, будь это иначе, — заметил Хей, но Хизер пропустила его иронию мимо ушей и, словно стремясь запечатлеть свое мнение о Бичене, добавила:
— Благословен будь Камень, что привел вас сюда! Да пребудет с вами его милость!
Триффан, явно желая избежать дальнейших славословий, торопливо перебил ее:
— Бичен, Боридж многое знает о Бакленде, южном оплоте грайков. Редко кто из кротов знает больше. Тебе не мешало бы поговорить с ним.
— Я расскажу о Бакленде все, что знаю, — сказал Боридж, — но не сейчас. Сегодня не время вспоминать это мрачное место.
— Камень...— снова начала Хизер, но Хей перебил ее:
— Мы ищем кое-какие тоннели, на которые Триффан хочет посмотреть. Так мы пойдем, Боридж... и Хизер.
— Тогда и я пойду с вами! — засияла она, и прежде, чем Хей успел возразить, Триффан сказал:
— Хорошая мысль. Присоединяйтесь оба. Чем больше компания, тем веселее. Я хочу, чтобы Бичен повстречал как можно больше кротов.
— Это она от бесплодия такая, — шепнул Триффану Боридж, когда они отошли. — У нее нет дурных намерений.
— В любви к Камню нет ничего плохого, — успокоил его Триффан.
Теперь кротов было уже пять, и Бичен почти не сомневался, что скоро они встретят еще кого-нибудь. По пути Хизер громко говорила с Биченом о благости жизни и о Камне, а Хей подталкивал его сзади и подмигивал:
— Перед выздоровлением ей всегда становится хуже, а если встретим не тех кротов, может стать совсем плохо. Нужно лишь... о, только не это! — Хей в притворном ужасе закатил глаза.
Обогнув дерево, все увидели ковыляющую к ним старую кротиху. Она обнюхивала траву и кусты и напевала себе под нос так тихо, что мелодию было не разобрать.
— Приближаются кроты! — сказал она громко, приложив ухо к земле, опустила рыльце и лишь потом взглянула.
— Тизл! — с отвращением воскликнула Хизер. — Та, чья жизнь основана на лжи. Та, в ком когда-то поселилась гадина Слова. С дороги! Триффан и я служим Камню!
— Тизл тоже служит Камню, — твердо сказал Триффан и пошел навстречу кротихе, чье зрение, как и его, оставляло желать лучшего.