— Начнем! — сказала Хенбейн, и, когда эхо ее короткого приказа затихло в гулкой вышине, вперед вышел Первый Хранитель.
Это был старый худой крот со сморщенным рыльцем, сохранивший, однако, величие. Подойдя к воде, он обернулся и дал знак послушнику, чтобы тот приблизился к нему. Из рядов выступил молодой крот. Хранитель затянул гимн, обозначивший начало обряда Середины Лета. Его голос, холодный и удивительно мощный для такого возраста, вызвал устрашающее эхо отдаленной Скалы. Казалось, свет затрепетал вокруг старого крота, а черная вода озера отхлынула в самые темные уголки грота.
Первый Хранитель замолк и огляделся, стоя передними лапами в воде. Он посмотрел на крота, замершего перед ним опустив рыльце у самого края озера.
— Поскольку сей крот был допущен к знаниям Слова, — произнес Хранитель, — пусть он возблагодарит Слово за его милость и с благодарностью примет суд в холодных водах его справедливости. Если Слово сочтет тебя достойным, значит, ты будешь жить, если нет — ты умрешь и отправишься в Клоаки, чтобы в вечных и справедливых муках каяться в своих ошибках. Благодарен ли ты за свой жребий?
— Да, — робко прошептал послушник.
— Ты готов?
— Да, — еще тише ответил тот, его бока заметно дрожали.
— Тогда приготовься отдать во власть и могущество Слова свою волю и последние следы своего стыда и тщеславия — здесь, сейчас, пред нами, твоими свидетелями.
— Я приготовился! — сказал послушник.
Первый Хранитель возложил лапы на голову ученика, и Хенбейн властным тоном произнесла:
— Из тех, что стоят пред нами, о всемогущее Слово, некоторые неуверенны и слабы, их желания лживы, их намерения не совпадают с твоей целью. Да покарают их твои темные воды, и мы станем свидетелями их позора!
— Да будет так! — сказали остальные одиннадцать Хранителей.
— Да будет так! — повторила Хенбейн. Это был знак Первому Хранителю скомандовать ученику повернуться рыльцем к Госпоже.
— Послушник Бренден, уроженец Хаука, представляю тебя к посвящению Слову! — сказал он.
— Кто является вторым поручителем послушника Брендена, уроженца Хаука? — спросила Хенбейн.
— Я, Четвертый Хранитель, — шагнув вперед, сказал один из Хранителей.
— Послушник Бренден, готов ли ты объявить о своем согласии пройти испытания Словом перед Скалой и этими свидетелями? — спросила Хенбейн.
— Готов, — ответил послушник.
— Через этот обряд ты станешь сидимом или бесславно погибнешь. Сидимы являются единственными истинными представителями Слова, посвященными в его тайны, приобщенными к его могуществу, разделяющими его цели. Они исповедуют веру в Истины, открытые Сцирпасу на этом святом месте, и каждое новое поколение должно подтвердить свою преданность Слову. Твое обучение было признано завершенным Первым Хранителем, и за тебя поручился Четвертый Хранитель. Настал час твоего испытания. В своем торжественном обещании ты подтвердишь свою верность Слову.
Хенбейн умолкла, и наступила зловещая тишина. Собравшись с духом, послушник ответил предписанными словами:
— Я, послушник Бренден, уроженец Хаука, подтверждаю и объявляю свою веру в Слово и в мощь Искупления.
Снова заговорила Хенбейн:
— Сидим призван вести кротов за собой, заботиться о них, дабы они могли служить Слову и показывать проклятым путь Искупления. Его обязанность — следить за душевным здоровьем своих подопечных, награждать добродетель и безжалостно карать в соответствии с Законами Слова всех погрязших в заблуждениях. Он признает абсолютную власть Господина или Госпожи Слова и учит тому же других. Все сидимы действуют заодно и, благодаря своему познавшему истину правителю, следуют верному пути. И чтобы мы, последователи великого Сцирпаса, узнали твою душу и намерения, и чтобы те из вас, избранных, кому дано пережить обряд, стали свидетелями твоего признания, я, твоя Госпожа, требую от тебя произнести торжественную клятву. Веришь ли ты, насколько ведомо тебе твое сердце, что Слово призвало тебя на службу и на труд сидима?
— Я верю, что Слово призвало меня.
— Признаешь ли ты начертанное Слово откровением, необходимым для спасения кротов?
— Да, я верю в это.
— Признаешь ли ты учение об Искуплении?
— Поистине я верю в это.
— Принимаешь ли ты на все времена суд Господина или Госпожи Слова и дисциплину сидимов?
— С благодарностью принимаю.
— Будешь ли ты прилежен в изучении Слова, в молитвах, в дисциплине, в поддержании правды против заблуждений?
— С помощью Слова, буду.
— Будешь ли ты стремиться претворить свою жизнь пусть даже в смерть, если такова воля Слова?
— Со смирением — буду.
— Будешь ли ты во все времена свидетелем Слова и истинным вершителем его воли?
— Как меня учили, буду.
— А теперь давайте помолимся за послушника Брендена. О Слово, если такова твоя воля, пусть он останется жить. Дай ему силы с честью пройти обряд и стать сидимом!
— Да будет так! — воскликнули вместе послушники и Хранители.
— Так пусть же Слово засвидетельствует твою веру, пусть воды озера очистят твое тело и пусть Слово будет милостиво к тебе, если заблуждение вкрадется в твое сердце! — Этими словами Хенбейн закончила Клятву Согласия, являвшуюся первой частью церемонии, и кивнула Первому Хранителю, чтобы он продолжал обряд.
Напуганный послушник медленно попятился в озеро и сохранил равновесие только благодаря крепкой хватке Хранителя, державшего его за правое плечо. Было очевидно, что милость Слова сейчас подвергнется испытанию.
Четвертый Хранитель, второй поручитель послушника, теперь тоже зашел в воду и, протянув лапу, схватил послушника за левое плечо.
— Да свершится над сим послушником суд Слова! — сказала Хенбейн, когда двое Хранителей положили лапы на горло Брендена. Резким движением они закинули ему голову назад, так что крот со всплеском почти полностью скрылся под водой.
В своем рассказе об обряде Сликит говорила, что была совершенно не подготовлена к шоку от ощущения ледяной воды на голове, рыльце, в глазах. К этому добавлялись полная дезориентация и уязвимость, которые испытывает крот в подобной позе, и они усугублялись тем, что ее держали так, пока дыхание не сперло в легких и ее не охватила паника.
Тогда, говорила Сликит, так же внезапно, как погрузили, ее вытащили под ослепительно яркий луч света из трещины в вышине. Острые, сдавливающие горло когти повернули ее к Скале, и круговорот темного звука, созданного эхом от пения кротов перед Скалой, показался ей новым утоплением, еще более страшным.
И тогда Хранитель прошептал ей:
— Плыви! И да будет с тобою Слово! Плыви и помни все, чему тебя учили. Держись левее и не останавливайся, не ослабляй усилий ни на мгновение. Плыви!
И она поплыла через пугающий, леденящий, отупляющий холод озера, через ослепительный свет к Скале — а та словно отступала с каждым отчаянным гребком, и от невероятного холода немело не только тело, но и ум.
Так Сликит рассказывала Мэйуиду; то же самое, должно быть, ощущал послушник Бренден из Хаука. Все взгляды устремились на него. Он должен был доплыть до Скалы, начертить на ней знак и вернуться обратно. Если возвратиться назад слишком быстро, не оставив пометки, умрешь от когтей Хранителя-Наставника и поручителя. Если плыть слишком долго и медленно, потеряешь ориентацию, поддашься холоду, начнешь блуждать, и это тоже смерть — от стремительных, затягивающих водоворотов у середины Скалы.
— Держись левее! Все время левее! — был традиционный совет, и поколение за поколением послушников удивлялись, почему Хранитель-Наставник так надоедливо повторяет одно и то же.
Но теперь Бренден начал понимать — истинное Слово, он понял! Вода сковала его холодом, когда послушник поплыл на луч света в колышущуюся тьму и услышал то, о чем его предупреждали: жуткое многоголосое эхо своего испуганного, отчаянного дыхания, отражающееся от скалы впереди.
— Плыви на звук, — говорили ему. — Питайся от его силы, чтобы стать сильнее, иначе его слабость ослабит тебя.
Но Бренден чувствовал слабость, а также панику, потому что в неведомой темной глубине под собой ощутил мощное течение, относящее его в сторону, хватающее за выбрасываемые вперед лапы. Дыхание его стало частым, отчаянным, и страшное эхо несло с собой слабость.
Как и многие до него, Бренден старался вспомнить кротовьи годы тренировок. Чтобы сохранить силы, он решительно устремился вперед, к левой части Скалы, и, преодолев смертельно опасный участок, оказался у цели.
— Левее, левее,— шептал он, стуча зубами при виде призрачной темной пасти в середине Скалы, куда засасывалась вода и куда невидимый поток начал затягивать его. Там, в вечном проклятии Клоак, пропали предыдущие неудачники.
— Левее!
Память о тренировках начала изменять Брендену, безнадежность сковывала отчаянно гребущие лапы, темный звук завораживал и манил к себе, и все, чему учили послушника, оказалось напрасным. Паника охватила крота, и он стал очередной жертвой...
Его лапы протянулись к Скале. «Левее! Левее!» — твердила ослабевающая память, но его несло вправо, течение становилось все более стремительным и неумолимым.
Бренден сделал роковую передышку, чтобы оглядеться в поисках спасения, но спасения не было. Он увидел лишь луч света и далекие силуэты кротов, а течение несло его в самый центр темного звука — отражения его собственного страха. Страха осязаемого; страха, имеющего вкус; страха, ощущаемого как все возрастающая боль; и отчаянные гребки послушника становились все более беспорядочными. Скала нависала над ним, а на ней виднелись надписи. Никто не видел их так близко, кроме тех, кто сразу после этого и умер.
Тогда он закричал, послушник Бренден из Хаука, и от его крика Скала издала звук, страшнее которого никто не слышал прежде. Он возник как черный коготь, пронзающий и выворачивающий кишки, и это было хуже повешения за рыльце, а как только Бренден успел издать второй крик, темная вода затянула его и завертела в круговороте. Последним рывком, последним осмысленным усилием послушник попытался дотянуться до Скалы, но тщетно. Течение ободрало ему голову о низкий свод и засосало вниз. Бренден ощутил отчаяние, поняв, что все испытания в его жизни, все надежды, все опасения, все вообще, даже любовь, даже первые детские воспоминания, вели в никуда — только к этому безнадежному ужасу и чувству, что разрываются легкие.