Она шла, выбирая самые укромные тропинки и чувствуя, что ею руководит какая-то неведомая сила, которая не может спасти от опасностей, но по крайней мере указывает путь. И если она спотыкалась или замедляла шаг, надежда найти кротов, которые вместе с ней касались Камня, давала ей силы.
Когда снова рассвело, Мистл, даже не поев, сразу же уснула. Впоследствии она помнила только, что проснулась уже в сумерках и продолжила путь. Она спешила вперед, останавливаясь лишь для того, чтобы спрятаться от кротов, появлявшихся на ее пути. Она не осмеливалась приблизиться, опасаясь, что они могут оказаться гвардейцами.
И вот так прошло много темных ночей, а Мистл, растерянная, одинокая, слабая, все шла и шла, и вперед ее вела вера, что однажды она встретит тех избранных кротов.
Она инстинктивно двигалась на восток, надеясь, что в конце концов доберется до Аффингтона, а затем и до Данктонского Леса. Виолета говорила, что это священные места.
Дорога из Эйвбери извилиста и трудна для крота, ее преграждают ручьи и вырытые двуногими канавы. Попадаются также поля, вспаханные под пар, и открытые пастбища, через которые опасно перебираться. Но возможно, именно это обстоятельство отбило у грайков охоту преследовать Мистл по такой скверной дороге и спасло ей жизнь.
Итак, она брела во мгле одна-одинешенька, снова и снова сбиваясь с пути и чуя опасность, грозившую со всех сторон. Она так устала, что едва способна была передвигаться...
«Нужно идти вперед, нужно ставить одну лапу перед другой, ведь у меня за спиной страшные кроты, они хотят меня схватить, большие, страшные кроты... Нельзя останавливаться, я так устала, слишком устала, чтобы а те кроты, которых я хочу найти... я их подвожу. Нужно идти вперед, нужно...»
— А... гм! Э... привет! Гм... Барышня! Ты мертва? Хоть, бы она была мертва! Но нет, погодите-ка... увы, она дышит. Она задыхается! Она бормочет. Ожила, бедняжка! Ожила только для того, чтобы снова умереть! Тс-с! Перестань бороться за жизнь. Лежи тихо. Барышни, умри на минутку!
Мистл очнулись от кошмара и увидела, что ночь сменил день и в глаза ей светит яркое солнце. Она почувствовала нерешительное прикосновение к своему плечу и разглядела крота, с тревогой рассматривавшего ее.
Мистл в испуге пристально взглянула на него и затихла, охваченная страшной усталостью. Она приготовилась к тому, что сейчас ее схватят, и не в силах была сопротивляться. Однако крот настойчиво произнес:
— Умри, барышня, или хотя бы сделай вид, что умерла!
И не успела Мистл собрать силы, чтобы ответить, как он убрал лапу с ее плеча и она почувствовала, вернее, почуяла, что рядом другие кроты. Большие и препротивные кроты — грайки.
— Господа, — раздался у нее за спиной голос, теперь обращавшийся к грайкам, — здесь только я и моя бедная мать. К несчастью, она умерла и никогда больше не увидит своего единственного сына.
Мистл лежала совершенно неподвижно, приоткрыв рот, муравьи и блохи сновали у нее в шкуре. Да, вероятно, она замертво свалилась здесь, и насекомые решили, что она умерла! Ей даже не пришлось притворяться, она действительно чувствовала себя мертвой.
— Чума? — спросил один из грайков.
— Нет, господин, она была совсем здорова.
— А мне кажется, у нее был сифилис.
— Мертвецкий сифилис! — сострил другой грайк.
— Подобным предположением вы оскорбляете меня и мою семью.
Послышался дружный смех грайков, и Мистл с облегчением поняла, что они не собираются к ней приближаться, а, напротив, отходят подальше.
— Только Каддесдон способен признать своей родней труп, зараженный чумой! — услышала она слова одного из кротов. — Но твоя мать умерла несколько лет назад в Бакленде. Дурак ты, вот ты кто.
— Где тут черви, идиот? — спросил другой.
— Ах да, они-то по крайней мере живы. Пять шагов назад, пятьдесят направо и два шага налево, и вы увидите славное сырое местечко, где полным-полно червей. Но, господа, вы же сами разрешили мне съесть следующего червя, которого я найду.
— Теперь все черви наши, крот. Если ты проголодался, жри ее.
Они грубо загоготали, и Каддесдон притворился оскорбленным.
— Мертвых следует чтить так же, как живых.
— Чти сифилис, — ответил один из грайков, хохоча но всю глотку, и, к несказанному облегчению Мистл, она услышала, как они удаляются.
— Их язык шокирует, он совершенно омерзителен, — сказал себе Каддесдон. Затем он снова дотронулся до Мистл. — Так ты мертва? — спросил он.
Она попыталась сказать: «Нет!» — но язык не слушался. У нее даже не хватало сил, чтобы согнать муравьев. Она взглянула на крота, но глазам стало невыносимо больно от яркого солнечного света и сверкающего неба.
— Я так же хорошо отыскиваю воду, как червей, — сказал Каддесдон,— но мне тебя туда не дотащить. Если ты не сможешь сдвинуться с места, то умрешь. А если не умрешь немедленно, они найдут тебя, когда вернутся. Так что, принимая все во внимание, тебе бы лучше сосредоточиться на мысли о жизни и попытаться встать.
С этими словами он несколько раз сильно ткнул Мистл в бок, она непроизвольно вздрогнула и неожиданно для себя нашла силы, чтобы перевернуться и встать на лапы. Затем она взглянула на Каддесдона.
Он был примерно ее возраста, худой, с пытливым, беспокойным взглядом и грязными когтями. У него было выразительное рыльце, на котором сейчас было написано сдержанное любопытство.
Меня зовут Каддесдон, — представился он.
Мистл,— с трудом выговорила она.
— Это как в слове «мистлтоу» — «омела»? — уточнил он.
— Да, ответила Мистл, для которой сейчас было мучением вспоминать слова.
— Тебя совершенно не отличить от мертвой, что при данных обстоятельствах оказалось весьма кстати. Как же ты дошла до такого состояния? Это, должно быть, целая история, и я буду не я, если не услышу ее. Но прежде всего вода. Ничто так не воскрешает, как вода. Следуй за мной!
— А грайки... — нервно начала Мистл.
— Тут их всего трое, и они заняты едой, а это надолго: ведь им нужно прочесть свои лицемерные молитвы перед трапезой и всласть попрыгать после нее. — Каддесдон рассмеялся, отзываясь о грайках так, словно это были несносные малыши, а не его грозные хозяева, и его спокойствие помогло Мистл сдвинуться с места.
Он повел ее хорошей дорогой — через нежную зеленую пшеницу, которую пригревало июньское солнышко. Жужжали насекомые, а сверху на Каддесдона и Мистл сквозь колышущиеся побеги глядело синее небо, в котором пел невидимый жаворонок.
Несмотря на то что грайки были неподалеку, Мистл почувствовала себя в большей безопасности сейчас, когда они передвигались. Все вокруг казалось ей словно зачарованным, окутанным легкой дымкой.
Шедший впереди Каддесдон замедлил шаг, оглянулся и наконец остановился.
— Не могла бы ты немного прибавить шагу? — спросил он.
— Нет, не могу, да и не хочу, — ответила Мистл, сама удивляясь своему упрямству.
Никогда еще не ощущала она такой слабости и в то же время такого упоения. Все казалось ей прекрасным — даже крот, пристально смотревший на нее, и ничто не могло с этим сравниться, разве что Виолета у Камня в тот день...
— Кажется, это было так давно,— прошептала Мистл.
— Что именно?
— Мой побег. А Середина Лета уже была? — Ей вспомнились слова Виолеты, что Середина Лета уже не за горами... но, возможно, она уже миновала.
— Да, была и закончилась, -— ответил Каддесдон. — Скоро июль.
— Где мы находимся?.. Я имею в виду...
— Сначала вода, потом хорошее укромное местечко, а уж потом вопросы, — твердо произнес Каддесдон. Но хотя он командовал, это было так не похоже на грубый тон гвардейцев в Эйвбери! Мистл было хорошо рядом с ним, приятно, что о ней заботятся.
Они шли через следующее поле. Пшеница была здесь посеяна редко, и, хотя земля казалась сухой, запах сырости в воздухе говорил о близости воды. Каддесдон часто останавливался, поджидая Мистл, которая нее больше теряла силы.
— Еще далеко? — спросила она.
— Я знаю это место не лучше, чем ты, — сказал он, — но вода очень близко, не так ли?
Она принюхалась. Значит, вот почему тут так славно пахнет. Вода! Ну что же, если это вода, она гораздо лучше, чем в Эйвбери,— чище и без солоноватого привкуса.
Они продолжили свой путь и, миновав поле пшеницы и изгородь из боярышника, оказались на верхнем конце пастбища. Мистл никогда не видела такой зеленой, сочной травы, да и запах у нее был восхитительный. В Эйвбери трава была жесткая, грубая, а почва известковая. Здесь зелень дышала свежестью, и земля, согретая солнцем, раскинулась, как ковер, сверкающий яркими красками. Обоим кротам захотелось спуститься по склону и исследовать секреты этого благословенного края.
— Оказывается, вода дальше, чем мне казалось, — сказал Каддесдон, оглядываясь назад, словно желая проверить, сколько они прошли,— но не так уж далеко. Пошли!
Однако Мистл и так уже опередила его. Она старалась не споткнуться и не упасть от слабости.
— Не уверен, что нам следует идти прямо — там ведь открытое поле. Если придут грайки...— с сомнением произнес Каддесдон у нее за спиной.
По с каждым шагом Мистл ощущала все большую уверенность, что она в безопасности. Во всяком случае, склон, который теперь возвышался у них за спиной, был барьером. защищавшим от грайков, а впереди простирался новый мир. Та сила, которая руководила ею до сих пор, вела ее сейчас вперед. К тому же Мистл мучила жажда!
Но она подождала, пока Каддесдон поравняется с ней, и, показав на склон за ними, сказала:
— Я слишком устала, чтобы пройти теперь весь обратный путь. Я ни за что не вернусь назад!
— Значит, пути назад нет? — спросил Каддесдон скорее себя, нежели Мистл. — Здесь, сейчас Каддесдон делает шаг в неизвестное. Шаг к свободе. Ну да ладно, я всегда знал, что это произойдет вот так неожиданно, как сейчас. Что же, пойдем.
И они пошли вперед по полю — туда, к кустам и деревьям, за которыми они чуяли запах воды. Ступая по траве, согретой солнцем, и вдыхая ароматный воздух, они вскоре утратили последнюю осторожность. Свобода! То ли это слово, произнесенное Каддесдоном, то ли сам удивительный день и местность опьянили их, а быть может, все, вместе взятое. Мерцающий свет, исходивший от воды, притягивал их, и наконец они перестали озираться, нет ли поблизости других кротов или хищников, и даже не замечали, есть ли на земле следы от коровьих копыт.