йт предмет. Основа всех продуктов, выпускаемых «ГБ». На первый взгляд шмульц напоминает дерьмо. Да и пахнет он, как дерьмо, бригадир сунул округлый кусок шмульца Мейт под нос. Не морщись, усмехнулся он, увидев гримасу на лице новой работницы, скоро привыкнешь. Здесь все так воняет. Запах отбивают только на последней стадии изготовления продуктов, когда добавляют красители и ароматизаторы. Продукт должен иметь товарный вид и запах, глубокомысленно изрек он, любуясь при этом лежащим на ладони куском похожего на дерьмо шмульца. Иначе кто ж его покупать станет. Ежели будешь стараться и хорошо работать, то со временем тебя переведут в другой цех, туда, где почище. Но здесь мы выполняем, почитай что, самую важную работу – сортируем шмульц. Качественный продукт получается только из зрелого шмульца. Пропустишь кусок незрелого, и всю партию готового продукта можно на переработку отправлять. Само собой, после этого вся смена, при которой незрелый шмульц на конвейер прошел, без зарплаты остается. Это, я полагаю, понятно. Кусок шмульца, грязь на котором начала подсыхать, полетел на стол. Запустив в кювету руку в перчатке, бригадир выловил из темно-коричневой слизи свеженький кусок ген-модифицированного дерьма. А теперь усекай, как отличить зрелый шмульц от незрелого, два раза повторять не стану.
Прежде Мейт полагала, что самым отвратительным эпизодом в ее жизни был случай, когда четверо полупьяных парней силой затащили ее в темный подъезд. После урока, что преподал ей бригадир из цеха сортировки шмульца, Мейт Ут-Харт поняла, как жестоко она заблуждалась. А почему недозрелый шмульц кидают на пол? – поинтересовалась Мейт у бригадира. «Потому что он уже не дозреет», – ответил тот. Недозрелый шмульц только в переработку и годится. В переработку? Мейт удивленно посмотрела на пол. Но его же ногами топчут. Бригадир усмехнулся. Винные ягоды тоже топчут ногами, чтобы сделать вино. Можно, конечно, и прессом сок выдавить, но вкус будет не тот. Дома, отмокая в ванной, Мейт думала, что никогда больше не пойдет на фабрику «ГБ«, уж лучше с голоду подохнуть, чем заниматься сортировкой дерьма. Так она решила, но пошла. А что было делать? Это наедине с собой можно говорить, что, мол, лучше я умру, чем сделаю то-то и то-то. Однако на деле умирать почему-то никто не торопится.
В цех сортировки шмульца Мет Ут-Харт вернулась и проработала там без малого три больших цикла, пока не была переведена в цех прессовки и сублимации. Человек – поразительное существо, способное привыкнуть почти ко всему. Ну разве что только жить под водой пока еще не научился. Мейт привыкла и к удушающей вони в цехе, и к постоянной грязи под ногами, и к ощущению гадливости, когда приходилось брать в руки и тщательно ощупывать теплый аморфный комочек шмульца. Единственное, что Мейт не смогла побороть, так это чувство тошноты, возникавшее всякий раз, когда, зайдя в магазин, она видела полки, заваленные продукцией «Ген-модифицированных белков Ше-Матао». Пакетики из блестящей фольги с изображениями счастливо улыбающихся красоток – «Сублимированный гуляш», «Котлетный фарш», «Универсальный суповой набор», «Завтрак менеджера», «Шашлык по-тайнорски» – знали бы покупатели, из чего все это сделано!
– Так сколько же?
– Три средних цикла, – с показным безразличием Мейт пожала плечами. – Ну, может быть, чуть больше – четыре.
– А потом?
– А что потом? – Мейт смотрела не на собеседника, а на стоявшую перед ним полупустую бутылку. – В магазине при заводе продукты «ГБ Ше-Матао» продаются за полцены.
– Что и требовалось доказать, – улыбнулся ка-митар.
– И что же это доказывает? – не поняла Мейт.
– Человек – такая тварь, что ко всему привыкает. Не так ли?
Мейт скроила презрительную гримасу – тоже мне, новость.
Ка-митар подался вперед, навалился грудью на стол, руками обхватил бутылку и вполголоса, как будто опасался, что их могут подслушивать, произнес:
– Сначала мы привыкаем есть то, что мало похоже на пищу. Потом привыкаем не замечать призраков Ночи. – Ше-Рамшо наклонил голову к плечу, при этом взгляд его по-прежнему следил за цветом глаз Мейт. – Так проще жить, верно?
– Как? – Вопрос слетел с губ Ут-Харт, подобно сухому листу с дерева, – с шелестом, который скорее угадывается, чем слышен.
Ка-митар резко подался назад. Бутылка, что он зажал в ладонях, скользнула по столу и замерла на самом краю.
– Не замечая, что происходит вокруг. – Держа бутылку меж ладоней, Ше-Рамшо поднес ее к губам и сделал глоток. – Почему у тебя дома нет схороников?
– Потому что я не верю в призраков Ночи, – ответила Мейт.
– Потому что ты не хочешь их замечать. – Ка-митар залпом допил остававшееся в бутылке бальке и со стуком припечатал донышко бутылки к столу. – Смотри, сестра. – Ше-Рамшо вытащил из-за пазухи горсть небольших амулетиков, нанизанных на грубую серую нитку, и высыпал их на стол. – Смотри, это «Глаз Ночи», – он показал Мейт шарик из черного непрозрачного стекла. – Это, – Ири поднял со стола изогнутый кусочек темно-коричневого пластика, – «Корень Зла». А вот еще, – в пальцах у святоши оказался совершенно непонятный предмет, похожий на растрепанный, с торчащими во все стороны концами спутанных ниток клубок шерсти, – «Звезда Нерожденных». «Небесная Стрела» – металлический штырь, похожий на гвоздь без шляпки. – Все эти схороники сделаны руками воспитанников приюта при шахане, в каждый из них они вложили частицу своей души.
– Не-а. – Мейт плавно качнула головой из стороны в сторону. – Ничего я у тебя не куплю. Достаточно того, что ты воспользовался моим сортиром, а теперь пьешь мое бальке.
Ка-митар усмехнулся и кинул связку с амулетами на стол.
– За бальке я могу заплатить.
– Не о том речь.
– Тогда о чем же?
– Ты ведь и сам в это не веришь. – Мейт подцепила ногтем нитку с нанизанными на нее схорониками, чуть приподняла и отпустила.
Упав на стол, тихо звякнула «Небесная Стрела».
– Я верю в призраков Ночи.
– Серьезно? – милая, полная скепсиса улыбка.
– Я верю в призраков Ночи и в то, что схороники помогают с ними бороться.
Мейт вытянула руку и постучала пальцами по столу.
– Становится скучно.
– Ты просто не хочешь меня слушать, – с укоризной произнес ка-митар.
– Не хочу, – не стала отрицать Мейт.
– Потому что боишься.
– Нет.
– Ты не страдаешь никтофобией?
Мейт в недоумении уставилась на Ше-Рамшо – подобные вопросы не принято задавать даже близким людям.
– Ты еще спроси, не мочусь ли я в постель.
– Ты не мочишься в постель?
– Придурок! – слово вылетело изо рта точно плевок.
Ше-Рамшо улыбнулся и утерся ладонью.
– Я – ка-митар, – сказал он. – Ты забыла об этом?
– Одно другому не мешает, – буркнула Мейт.
– Хочешь, я уйду?
Пауза, короткая, как вдох, и – выдох:
– Нет.
– Тогда возьми. – Святоша отцепил от связки один амулетик и протянул его Мейт.
– Нет…
– Это подарок. – Девушка все равно не торопилась взять схороник, и Ше-Рамшо, улыбнувшись, положил его перед ней на стол. – Это «Свет Завтрашнего Дня». Когда я сам был воспитанником, мне больше всего нравилось делать именно этот схороник.
Мейт взяла двумя пальцами похожий на каплю кусочек прозрачного пластика, внутри которого горела золотистая искорка.
– Хочешь знать, как его делают? – спросил ка-митар.
– Мне все равно.
Мейт поднесла схороник к глазам. Ей хотелось заглянуть в самую глубину золотистой искорки, казавшейся живой и теплой.
– Тогда я расскажу тебе о призраках Ночи, – прозвучало это отнюдь не как предложение, как строгий учительский наказ: сиди и слушай!
– Давай, – безразлично дернула плечом девушка. – Это ведь твоя работа.
– Нет, – качнул головой святоша. – Моя работа – цитатники да схороники продавать. А то, что я хочу тебе рассказать, – это только мое.
– Тогда зачем?
Ка-митар улыбнулся.
– Жаль мне тебя, сестра.
Мейт хохотнула – принужденно, бессмысленно – и бросила схороник, что дал ей ка-митар, в бутылку с недопитым бальке.
Ше-Рамшо словно и не заметил, что она сделала. Или же ему и в самом деле было безразлично?
– Ты не видела Дня, потому что родилась Ночью.
– И что с того? – с вызовом вскинула подбородок Мейт.
Ше-Рамшо поднял руку – жест одновременно успокаивающий и приказывающий помолчать, просто помолчать и послушать.
– Я не намного старше и не собираюсь учить тебя жить. Я всего лишь хочу поделиться с тобой своими наблюдениями.
– Почему именно со мной?
Мейт задала вопрос не потому, что ей требовался ответ, – сама того не понимая, она искала основания для недоверия. Еще лучше – повод для подозрений. Почти все ее поступки были неосознанными, импульсивными. Так же безотчетно она верила не логике, а интуиции. Даже странно, что при таком отношении к жизни Мейт Ут-Харт все еще оставалась живой.
– Потому что ты впустила меня в свой дом, – ответил ка-митар. – И согласилась выслушать меня.
– Разве?
– Да, – улыбнулся Ше-Рамшо. – Поверь, если бы ты не хотела узнать, что я собираюсь тебе сказать, ты давно выставила бы меня за дверь.
Мейт подалась назад.
– Наверное, мне так и следует поступить.
– Нет, – качнул головой Ше-Рамшо. – Ты этого не сделаешь.
– Почему?
– Ты понимаешь, что я тебе нужен.
Мейт откинула голову назад и рассмеялась – натянуто и очень ненатурально, это был даже не смех как таковой, а демонстрация определенного душевного состояния, желание приблизиться к нему через внешнее проявление.
– Беда – ортодокс назвал бы это проклятием – тех, кто родился Ночью, заключается в том, что в большинстве своем они не боятся тьмы. – Заметив недоверчивый прищур Мейт, Ше-Рамшо сделал уточнение: – Боятся, конечно, но не так, как те, кто родился Днем. Родившиеся Днем обладают способностью видеть или каким-то иным образом распознавать прячущихся во тьме призраков Ночи.
– Бред!
– Нет.
– Что же тогда?
– Стремление выжить.