– На что похожи твои призраки? – спросил Ше-Кентаро.
– На призраков. – Взгляд Слизня вновь приобрел ясность и сфокусировался на лежащем на столе карандаше. – Мерзкие, скользкие и противные.
– Что они от тебя хотят?
– Если бы я только знал. – Слизень взял в руки карандаш и переломил его почти посередине. – Если бы знал…
– Я пробовал говорить с ними, – сказал Ону.
– Пустой номер. – Слизень кинул обломки карандаша в корзину для бумаг. – Они сами по себе.
– Верно, – согласился Ше-Кентаро.
– Слышал про убийство инспектора са-турата? – Слизень взял в руку парпар, наклонил его так, что едва не выпала соломинка, и снова поставил на стол. – Поговаривают, его разорвали призраки Ночи.
– Я был знаком с убитым.
– Серьезно?
– Я сдавал ему варков.
– И как он?
– Что ты имеешь в виду? – не понял Ону.
– Ну, в смысле… – Слизень поднял руку и помахал растопыренными пальцами у виска. – С головой у него как, все в порядке было?
– Это был самый нормальный са-турат из всех, с кем мне приходилось иметь дело. – Ше-Кентаро наклонил голову и кашлянул в кулак. – До сих пор в голове не укладывается.
– Что именно? – Голос Слизня был до неприличия бесстрастен. – То, что убили са-турата?
– То, что убили человека, которого я хорошо знал, – ответил Ше-Кентаро.
– А-а…
– Я видел его в тот день… Незадолго до убийства.
Слизень задумчиво постучал пальцами по столу.
– Что говорят об убийстве в управлении са-турата?
– Смеешься? – исподлобья глянул на барыгу Ше-Кентаро. – Кто в управлении станет обсуждать такие вопросы с ловцом?
– Ну, – Слизень взмахнул кистью руки, раскинув пальцы веером, – может быть, слышал что краем уха?
– Только то, что са-тураты были бы рады списать убийство на призраков Ночи.
– Это понятно, – наклонил голову Слизень.
– Почему? – не понял Ше-Кентаро.
Слизень положил обе руки на стол и подался вперед.
– Потому что это уже не первое подобное убийство.
– Ага. – Ше-Кентаро, задумавшись, прикусил ноготь большого пальца. – Сколько уже было случаев?
– Твой са-турат шестой.
– А до него?
– Первой была убита женщина, домохозяйка сорока двух больших циклов от роду. Следом за ней – лектор из Высшей школы управленческих кадров, пятьдесят два больших цикла. Рабочий с фабрики «Ген-модифицированные белки Ше-Матао», тридцать девять больших циклов. Безработный, сорок три больших цикла. Потерял работу за два средних цикла до убийства. До этого был научным сотрудником в Академии рационального питания. Уволен в связи с плановым сокращением штатов. И, наконец, еще одна женщина, сорока одного большого цикла. Профессия у нее была довольно необычной для женщины – таксист. Работала в трудовом товариществе «Красный свет». В день убийства у нее был выходной.
– На первый взгляд между убитыми нет ничего общего, если они, конечно, не жили в одном доме, не учились в одной школе… Хотя нет, возраст разный.
– Общее между ними то, с какой жестокостью совершены убийства. Жертвы исполосованы ножом и едва ли не выпотрошены. Четверо из шести были обнаружены еще живыми, но не могли сказать ни слова – у всех были отрезаны языки, под самый корень.
– Отрезанный язык аккуратно уложен в бумажник. – Ше-Кентаро произнес эти слова негромко, даже меланхолично как-то, отстраненно, глядя не на собеседника, а на штабель ящиков с шампунем для жирных волос.
– Ты же говорил, что ничего не знаешь.
– Что? – растерянно посмотрел на Слизня Ше-Кентаро.
– Ты сказал, что тебе ничего не известно об убийстве, – повторил тот.
Секунду помедлив, Ше-Кентаро кивнул:
– Ну да.
– Но про отрезанные языки ты знаешь.
– Я знаю только об убийстве са-турата. Да… – Ше-Кентаро наклонил голову и медленно провел пальцами по лбу. – Когда ты начал рассказывать, я вспомнил, что где-то об этом слышал… Вот только не помню где…
– У предпоследней жертвы, той женщины, что водила такси, бумажника при себе не было. Ее язык убийца уложил в косметичку.
– Почему убийца отрезает жертвам языки? – спросил Ше-Кентаро.
– Я бы тоже хотел это знать. – Барыга сделал глоток джафа. – Ни одна из жертв не была ограблена, никаких признаков, указывающих на сексуальный характер преступления, не было, следовательно, либо это работа психа, либо ритуальные убийства. И то и другое мне не нравится.
– Какое это имеет отношение к тебе? – удивился Ше-Кентаро.
– Это имеет отношение ко всем нам. – Слизень провел по воздуху рукой и направил указательный палец на собеседника. – До рассвета осталось три больших цикла, и люди уже начинают сходить с ума. Такое и прежде случалось. Если покопаться в архивах, можно найти множество записей о массовых истериях, самоубийствах, погромах, резне, бессмысленной и жестокой. И всегда это происходило за два-три больших цикла до рассвета.
– Видимо, к этому времени подходит к концу запас человеческого терпения, – высказал предположение Ше-Кентаро. – Людям не свойственно жить во тьме.
– Зато людям свойственно убивать друг друга, – саркастически усмехнулся Слизень.
– Ты не ответил, почему тебя интересуют эти убийства.
– Потому что я хочу дожить до рассвета. – Слизень со стуком припечатал опорожненный парпар к крышке стола. – Вот так. И я не хочу, чтобы мне помешал какой-то псих или кучка фанатиков.
– Но пока это единичные случаи.
– Вот именно, что пока. – Слизень быстро взмахнул рукой, словно надоедливую живицу хотел поймать. – Пока об этих убийствах мало кому известно. Но слухи по городу уже поползли. Если убийства будут продолжаться, все это может вылиться в массовую истерию. Люди начнут сначала доносить друг на друга, подозревая, что недавние добрые соседи превратились в маньяков, рыщущих в темноте с зажатыми в зубах ножами. Чуть погодя дело дойдет и до убийств – лучше убить самому, чем оказаться на месте жертвы. До поры до времени слова остаются просто словами. Нужен толчок для того, чтобы они превратились в руководство к действию. Две трети жителей Ду-Морка – люди с неустойчивой психикой, половина из них – законченные психи, от которых можно ожидать чего угодно. Ты знаешь об этом не хуже меня, Ону.
– Ну, я не знаю…
– Скажи мне, если считаешь, что я не прав!
Ше-Кентаро болезненно поморщился. Слизень был прав, хотя соглашаться с такой правотой страшно не хотелось. Для того чтобы понять, насколько ужасающим было положение, достаточно понаблюдать за поведением людей на улице. Сказать, что многие ведут себя неадекватно, – все равно что не сказать ничего. Зачастую действия людей противоречат элементарному здравому смыслу. Одни намеренно делают все, чтобы поставить себя в глупое положение. Другие возводят в ранг жизненного принципа правило «Зачем делать просто, если можно сложно». Третьи, как будто нарочно, делают все наоборот – если в читальном зале висит табличка «Тихо!», кто-нибудь непременно запоет во весь голос. Последователи нетрадиционных религий, проповедующие в общественном транспорте, будущие политики, раздающие на углах календарики со своими фотографиями, непризнанные гении и несостоявшиеся творцы – это уже в-четвертых, в-пятых, в-шестых и в-седьмых. В довершение – алкоголизм и наркомания. О распространенности этих заболеваний не было никакой официальной статистки, и это уже свидетельствовало о том, что дело плохо, причем настолько, что лучше об этом не говорить. И, наконец, всеобщая озлобленность и агрессивность, нарастающая едва ли не день ото дня. Порой, когда идешь в толпе, кажется, что воздух начинает дрожать от желания прохожих выместить всю свою обиду, копившуюся не один малый цикл, на тех, кто находится рядом. Достаточно малейшего повода, чтобы высечь искру.
Взрыв.
– Я устал, – полушепотом произнес Ше-Кентаро.
– Я тоже, – согласился с ним Слизень. – Ма-ше тахонас! Я собираю информацию об этих убийствах вовсе не потому, что мне это интересно. Я боюсь, Ону, до судорог, до рези в животе боюсь пропустить тот момент, когда вся система пойдет вразнос. К Хоп-Стаху этот проклятый город, к Хоп-Стаху страну, с которой я все время борюсь за выживание! Я хочу спасти свою семью.
– Семью? – удивленно повторил Ше-Кентаро. В его сознании образ деятельного и оборотистого барыги, не имеющего имени, а только прозвище – Слизень, никак не вязался с представлениями о семье. – У тебя есть семья?
– А ты, должно быть, думаешь, что я здесь и живу, среди ящиков с товарами? – рассмеялся Слизень. – Нет, друг мой Ону, у меня есть жена и трое детей – две девочки, трех и семи больших циклов от роду, и парнишка, которому уже десять. Ты знаешь, как они представляют себе День? Сынишка как-то раз сказал мне, что День похож на большую арену Центрального стадиона, когда на ней проходит финальный матч по той-пену. Ну, то есть все поле залито светом. Из девочек старшая сказала, что День это та же самая Ночь, только белая. Младшая пока еще вообще не понимает, о чем идет речь. Я хочу, чтобы они увидели рассвет, Ону. Очень хочу. Ради этого я циклами торчу в этой точке, принимаю и продаю товар, которого на самом деле как бы и вовсе не существует.
– Я понимаю, – кивнул Ше-Кентаро.
– Нет, – качнул головой Слизень. – Ты не понимаешь. Ради того, чтобы мои дети увидели рассвет, я на все готов. Если потребуется, я буду лгать, лжесвидетельствовать, воровать, унижаться, просить милостыню, изображая идиота. А если будет надо, я стану убивать.
Ше-Кентаро задумчиво посмотрел на носок левого ботинка. Ону не любил чистить ботинки, поэтому они всегда были покрыты пятнами неизвестного происхождения. Когда Ше-Кентаро смотрел на них, он почти всегда думал о дальних странствиях, отправиться в которые ему не суждено. Но сейчас он думал о другом. Ше-Кентаро пытался сопоставить то, что услышал от Слизня, со своими собственными ощущениями от невозможной тяжести бытия. Слизень был странным человеком. Таким же странным, как и Ше-Кентаро. И мысли Слизню в голову приходили странные. Ше-Кентаро и сам порой ловил