Я опустился на колени перед этой стеной и даже хотел уже башкой об нее стучаться.
Но тут почувствовал, что по ногам тянет холодным ветерком.
Короче, там снизу, где рельсы, стена до пола не доходила. Между рельсами была щель.
И я сдуру в нее полез.
Сдуру, потому что сразу же понял: не пролезть мне ни в жизнь. Дай, думаю, попробую только. Ну, попробовал. Башка даже не пропихивается. Вот гадство! Стою на карачках, так и этак пробую, да еще не видать ничего. И только я с карачек поднялся, чтобы передохнуть, как вдруг увидел тень на стене. Еле заметную. Откуда же в темноте – тень?
Оглядываюсь на тоннель, а там, далеко, – фонарик.
Короче, как я пронырнул в эту щель – убейте, не знаю. И башка пролезла, и задница – все. Как будто в одну секунду похудел или от страха в штаны все выложил…
Вот ведь гад, погоню послал! Теперь ноги и ноги! Для них ведь эта стена – тьфу! Выломают за милую душу. Может, она и сдвигается, только я не смог. А там – страшно даже представить.
Я метнулся туда-сюда – раз: лестница какая-то хилая. Ну, такая – металлические скобы. Видел я в одной киношке, как за одним чуваком гонятся, а он раз – на дерево, эти мимо и пронеслись.
Только бы наверх не посветили.
Я вообще– то шустрый. Раз-раз -и наверху. И опять чувствую – ветерок тянет. Значит, выход где-то есть! Значит, я не зря на эту лесенку вскарабкался.
Короче, по каким уж там трубам я полз, как глист в желудке, долго рассказывать. И тут утыкаюсь в решетку. Пнул ее ногой – отвалилась.
Везет же дуракам! Вылезаю – свобода. Какой-то лесок, где-то дорога рядом. Слышно, как вжикают машины.
Что за место? Где я?
Чего– то знакомое…
Во, блин, так это же Кутузовский! Самый центр Москвы! Скверик возле «Студенческой»! Выходит, я столько пробежал, да тут же моя хата рядом! Да я же в две минуты!
Как я несся теперь! Ветер, честное слово! Пуля, чтоб мне сдохнуть на этом месте… Молния!
Наверное, если б не ночь, я увидел бы все еще издали. А увидел только, когда уже возле нашей развалюхи оказался.
Она сгорела вся дотла. Даже стены обвалились. Только торчали где-то кусками. Трех этажей как не бывало. Но я еще не верил, я все еще не хотел верить. Я не мог верить…
– Эй, пацан, куда? – вынырнул вдруг из темноты милиционер. – Чего ты тут забыл?
Я в первую минуту даже рот открыть не мог, только мычал, как корова.
– Ма-э-у… Я тут живу…
– Больше не живешь, – сказал милиционер. – Больше тут никто не живет.
– А где?
– Кто где, – позевывая, отвечает мент. – Одни в больнице, а другие – вообще…
– А кто в больнице? – спрашиваю.
– Да вот со второго и с третьего этажа, кажется, только с ожогами… А с первого – семеро…
Он вдруг положил мне руку на плечо, пригляделся.
– Слушай, а ты не Максим?
– Нет, – зачем-то соврал я. – А че?
– Да искали тут мальчишку всю дорогу. Максима.
– Зачем? – спрашиваю, а у самого аж в горле перехватило.
– Так мать его… – и мент развел руками.
– Нет! – заорал я. – Не-ет! Ты все брешешь! Ты все брешешь, гад! Не-ет!!!
Мент отшатнулся от меня. А иначе я убил бы его. Хотя он-то при чем?
– Так это ты все же?… – опешил мент.
И протянул ко мне свои грабли, но – поздно. Я бросился бежать. Пусть догонит!
Теперь меня никто не догонит…
НИЧТО НЕ ВЕЧНО
Вася Симонов, конечно, был теперь «черпаком».
Но комполка, только-только вышедший из больницы, где лечил воспаление легких, решил этим «черпаком» вычерпать как можно больше дерьма.
Васю стали гонять так, словно теперь он снова был «гусем лапчатым», а «дедами» были все прапорщики и офицеры.
Поневоле Васе пришлось стать отличником боевой подготовки. Он лучше всех стрелял, лучше всех бегал и ориентировался на местности. Также лучше всех чистил картошку, туалеты и подметал плац. Иногда у него создавалось впечатление, что он один поддерживает порядок в части.
Однако злопамятному комполка этого показалось мало. Как только появилась возможность, он отправил Васю Симонова на передовую. На настоящую передовую – в ингушский городок, который захватили боевики. Одно хоть как-то утешало Васю. Вместе с ним загремел и ефрейтор Василенко.
Когда Вася с остальными прибыл на место, бои уже закончились, шли переговоры. Никто не стрелял. Васиной задачей было стоять на посту и следить, чтобы и муха без пропуска не попала на оцепленную территорию. Это Вася делать умел здорово. И через пару дней уже прослыл среди журналистов, которых здесь была прорва, самым дотошным и вредным воякой.
Как там шли переговоры, Вася не знал, были какие-то слухи, что, дескать, боевики чего-то там требуют невозможное, что грозятся взорвать роддом, который захватили, если их требования не выполнят. Между собой солдаты иногда поговаривали, что неплохо бы взять этот долбаный роддом штурмом, но как вспоминали, что в нем сотни женщин с грудными младенцами, старики, так сразу же боевой пыл угасал, оставалось только скрипеть зубами.
Нельзя сказать, что Вася никого не пропускал. Нет, если документы были оформлены чин по чину – пожалуйста. Правда, он ухитрялся и тут найти какую-нибудь закорюку. Действительно, придирчивый был – ужас.
А журналисты – они в основном текли через Васин КПП – народ безалаберный и скандальный. Особенно одна. Вася как-то видел ее по телику, там она все улыбалась, бодрилась, а тут как раскрыла рот – хабалка!
– Что, знакомые буквы ищешь? – кривила она красивый рот. – Терпеть не могу бюрократов.
И так каждый раз.
Но документы у нее и ее команды, к Васиной неизъяснимой досаде, всегда были в порядке. Эти пропуска выдавались на три дня, поэтому Вася каждый раз ожидал, что журналистка как-нибудь оплошает, вот уж он отвел бы душу.
От злости человек на многое готов. Вот и Вася придумал, что проверять документы только при входе в зону – неинтересно. Он сговорился с ефрейтором Василенко, они пошли к начальнику и потребовали:
– А пусть им в зоне отметку делают, чтобы мы могли проконтролировать.
На том порешили. Начальник ведь тоже хотел выслужиться.
На следующий же день на КПП было столпотворение. Потому что, как это у нас водится, о нововведениях знали все, кроме тех, кого оно непосредственно касалось.
Вот уж Вася тут душу отвел. Честно говоря, ему даже жалко стало этих борзописцев. Уж как они Васю уговаривали, как грозили, как орали, даже плакал кое-кто.
– Возвращайтесь в зону и ставьте отметки, – твердил Вася. – Не выпущу.
Ефрейтор Василенко, правда, эту Васину принципиальность понял по-своему. Он отзывал в сторонку кое-кого из журналистов и говорил:
– Чего-то у нас шлагбаум не поднимается, смазать бы надо.
Журналисты оказались людьми понятливыми, и в ефрейторский карман стали опускаться купюры разных стран и разных достоинств. А ефрейтор в широте душевной пропускал всех.
Вся беда, что он-то пропускал, а Вася Симонов – ни в какую. Вот такой принципиальный.
Ну, понятно, скандал начался грандиозный.
– Ты че, охренел, Симыч?! – орал ефрейтор. – Я сказал – пропустить!
– Стой, ни с места! Стрелять буду! – спокойно отвечал Вася.
– Да я с них бабки слупил, – процедил Васе подлетевший Василенко. – Теперь неудобно.
– Ты слупил, ты и возвращай, – не моргнул глазом Вася.
Ну не гад?
Василенко уже готов был исколошматить зарвавшегося «черпака», но вовремя вспомнил об успехах Васи в боевой подготовке и отступил. Как теперь было отдавать деньги людям? Он же не помнил, кто сколько внес!
Словом, позор на седую «дедовскую» голову.
Так бы и остались «дед» Василенко и досрочный «черпак» Симонов вечными врагами, но вечного нет ничего.
На следующий день к вечеру уже все журналисты были с отметками в пропусках. И Вася уже придумывал новую гадость.
А к ночи вдруг появилась та самая знаменитая журналистка со своей командой.
– Что, знакомых ищешь? – улыбнулась журналистка. – Обожаю бюрократов.
Вася проверил документы и пропустил журналистку, подумав, что не такие уж они сволочи, эти борзописцы.
Но тут что-то стало медленно проворачиваться в его голове, и он вдруг сообразил, что повода для такой уж любви журналистке не давал. И потом – как можно искать знакомых в пропуске.
Вася обернулся – журналистка со своей командой уже пропадала в темноте.
– Стой! – сказал Вася неуверенно.
Журналистка тут же остановилась.
– Что, Васенька? – спросила она неожиданно.
– Стой, – повторил Вася. – Предъявите документы.
– Ты че, Васек? – выкатил глаза ефрейтор. – Ты ж только что…
Договорить ефрейтор не успел. Пуля прошила ему шею, а Вася, падая вместе с мертвым «дедом» на землю, искупался в горячей ефрейторской крови.
Симонов успел пустить очередь в метнувшегося к кустам оператора, увидел, что сама журналистка бежит к Васе, закрывая голову руками.
И тут же град пуль выбил из земли вокруг Симонова целую завесу пыли.
В этой завесе он и перекатился в сторону.
Он не стрелял. Он внимательно высматривал огоньки ствольных выхлопов и насчитал их три.
Значит, оператора, или кто он там, Вася таки завалил.
Журналистка тихо скулила где-то в стороне – значит, жива.
Вася шмальнул в ближайший огонек – тот погас. Но теперь пули из двух других стволов снова ложились вокруг.
Во второй огонек Вася швырнул гранату.
Короткий, захлебывающийся крик и – тишина.
И тишина.
Третий огонек не светился. Там была какая-то опытная сволочь. Она давала Васе возможность выдать себя.
Еще недели две назад Вася стал бы палить без разбору по кустам, но теперь, нахлебавшись служебной несправедливости по самое не могу, он был спокоен и расчетлив. Он тоже ждал.
Журналистка снова заскулила. Теперь более оптимистично.
«Только бы не высовывалась, – подумал Вася. – Снесут прическу-то».
Журналистка словно услышала его. Только с точностью до наоборот. Она как раз и вылезла из укрытия.