– Скажите мне, кто она? – Генрих Соломонович нашел и взял в руки Сашкин рисунок. Посмотрел внимательно. – Почему она? Это реальная женщина? Хотя, зачем я спрашиваю? – тут же мягко усмехнулся. – Я ведь и так знаю точный ответ.
На своем рисунке акварелью Сашка изобразила тетю Нину в кухне ее старенького деревенского дома, сидящую на табурете с ножом в руке над ведром с картошкой и кастрюлей с водой. На какую-то секунду она оторвалась от своего занятия и засмотрелась в окно. Косынка, завязанная узлом на затылке, чуть сползла на бок, на лбу сбежались озадаченные морщинки. И длинная картофельная кожура, свисающая с ножа, вот-вот сорвется в ведро. Осталось одно движение. Так что же ее отвлекло? Почему появилось беспокойство в глазах? Возможно, в саду с привязи оторвалась коза? Или к курятнику подобрался соседский кот, всполошив кур? А может, маленькая Сашка снова без спроса убежала на речку?
– Да, она реальный человек.
– Хорошо. Очень хорошо. Тогда позвольте еще вопрос. Почему вы в этом месте так грубо нанесли тень? Весьма смело, я бы сказал, но находка удачная. Эта жесткость контуров в контрасте с солнечным полднем за окном сразу притягивает взгляд.
– Не знаю, – ответила Сашка, не понимая, к чему клонит старик. – Я так чувствую.
– Вот и я чувствую, – согласился бывший ректор. – Много лет общения со студентами научили меня кое-чему. Видеть и узнавать. Творческой душе свойственны метания и сомнения, я снова повторю: вы удивительно прямолинейны даже в рисунке. Почему?
– По-другому я не умею. Я просто знаю, что нужно так, а не иначе. Вижу и рисую.
– Скорее, не научилась, Александра. Но ваша уверенность вселяет большую надежду, что я не ошибаюсь. Так значит, вы не ставили себе целью, используя необычный прием и технику, поразить преподавателя?
Сашка нахмурилась.
– Нет, конечно! – пожалуй, впервые допустила эмоции в голос. – Я бы не посмела. Я не так уж много знаю о технике и приемах, чтобы кого-то поражать.
Старик покачал головой и сощурил за очками светлый взгляд, наблюдая за девушкой. Рассматривая ее без лишнего вызова, просто как человек, которому интересен другой человек.
– Вы знаете, у нас с вами много общего, – вдруг сказал. – Гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд. Я хочу попросить вас не торопиться с уходом из академии и подумать еще раз. Ваш творческий путь обещает стать очень интересным, а ваш взгляд на рисунок по-своему уникален, хотя пока еще довольно прост. Я готов лично приложить к вашему обучению руку.
Он аккуратно откашлялся и поправил ворот рубашки, ослабив галстук.
– Простите, – на минутку отвлекся, чтобы достать из кармана и поднести ко рту ингалятор. Отдышался минуту и пояснил: – У меня астма и иногда случается спазм от волнения. Ваше решение оказалось для нас с Ольгой Аркадьевной слишком неожиданным.
– Так вот, – продолжил, успокоившись. – Видите ли, Александра, я тоже одинок и, думаю, что могу вам кое-что предложить. Мне кажется, я знаю, в чем кроется ваша проблема. В отсутствии средств к существованию, я прав?
Прав или не прав, какая разница. Сашке вдруг стало противно.
– Я не стану с вами спать ради того, чтобы учиться, – грубовато отрезала она. – И позировать голой никому не буду!
Если мужчина и удивился, то виду не подал. Только постучал тонкими пальцами по костяному набалдашнику трости, собираясь задать вопрос. Усмехнулся в усы.
– А что, по-вашему, будущее художника Шевцовой не стоит покровительства старика?
Сашка ответила уверенно и спокойно.
– Нет. Я могу жить, только оставаясь собой, все остальное не для меня. Да, мне нужна работа и я хочу учиться, но не такой ценой.
– Александра, вы красивая девушка, не спорю, но ваши слова оскорбительны. К своим ученикам я всегда относился и отношусь с должным уважением. А сейчас, учитывая мой возраст, вам тем более не стоит опасаться подвоха с моей стороны.
– Извините, но я должна была сказать.
– Понимаю, – старик вновь погладил бороду. Посмотрел с укоризной поверх очков: – Я бы хотел оставить вас в академии на своем курсе и пригласить ученицей в свой дом. В дом Генриха Вишневского. Как вы на это смотрите?
Как она смотрит на то, что именитый художник готов уделить ей личное время?
У Сашки перехватило горло.
– А что вы хотите взамен?
-12-
Нет, он не предложил ей место натурщицы в своей студии, где лично преподавал студентам-магистрам, как Сашка успела подумать в тот день их близкого знакомства (быстрые деньги, среди самых бедных студентов нередко находились желающие подзаработать, и ей не раз прилетали предложения от парней-старшекурсников). Этот странный старик действительно сделал ее своей ученицей, единственной, кто оказался вхож в его дом. Он предложил ей свои знания в обмен на домашнюю работу, настоял на оплате, и не соврал, когда сказал, что между ними есть много общего. Генрих Соломонович два года назад потерял свою девяностолетнюю мать, и с тех пор так же, как Сашка, был одинок. А еще оказалось, что он в определенном смысле тоже самоучка и постигал искусство рисунка самостоятельно, пока ему в жизни не встретился важный для него человек.
С самого детства Гера рос худеньким, болезненным мальчиком, но ему повезло родиться в обеспеченной семье «дамского доктора», как художник называл своего отца-гинеколога, знаменитого профессора медицины Соломона Вишневского. Единственного сына горячо опекали и холили, родители видели его только врачом, так что к своему призванию Генриху пришлось идти долго, самостоятельно и вопреки родительской воле.
«Гера, опять эти кисточки! Ну сколько можно! Посмотри, что ты наделал. Ты снова изгваздал красками наш фамильный стол. Послушай, сын, что я тебе скажу: ты будешь всю жизнь беден и грязен как черт, никогда не женишься и умрешь с голоду.
– Ну почему, пап?!
– Потому что тебе будет стыдно просить у приличных людей денег за свою мазню и нечем кормить детей…»
– И он оказался прав. Я так и не женился, и мне действительно всегда было неловко просить деньги за свои картины, но провидению виднее, кого, за что и чем вознаградить. Однажды приличные люди сами предложили, и сами дали, так что ошибся в людях Соломон. Я бегал тайком от отца на набережную, пропуская школьные занятия, и учился рисовать у уличного художника, который оказался щедр на свое внимание к тощему еврейскому мальчишке и подарил ему веру в себя. Я многим ему обязан. Именно он объяснил мне, что призвание – это воздух, им надо жить. Дышать, пока есть силы – жадно, во всю мощь легких, оглохнуть к чужим голосам, ослепнуть, онеметь, если надо, но никогда не отрекаться от того, что природа вдохнула в тебя. Вот так, Сашенька.
Заканчивался еще один день и еще один урок, они сидели за столом в красивой кухне, иногда в гостиной, пили чай из дорогих фарфоровых кружек за ореховым столом, позвякивали позолоченными ложками, и Генрих подсовывал девчонке какое-нибудь лакомство. Сначала у Сашки от волнения дрожали руки и потели ладони, горел затылок – а на своем ли она месте? – а потом перестали. Квартира заслуженного деятеля искусств – художника Вишневского, напоминала музей дорогого антиквариата, но так же, как хозяин, сразу приняла ее. Было непросто привыкнуть к мягким коврам и картинам мастера, дорогой мебели, толстым стенам и тишине, но Сашка старалась. Убирала, бегала в химчистку, в прачечную. По выходным – на рынок. Даже к цветам на подоконниках привыкла. Генрих Соломонович оказался довольно простым человеком, очень интеллигентным и тактичным, его характер проявлялся только тогда, когда они оставались в его домашней мастерской, вот там он мог требовать от Сашки невозможного, пока не получал свое. Она готовила ужин, а после засиживалась за работой до полуночи, а то и за полночь, все еще не веря, что под руками лучшие кисти и краски, дорогие холсты и безраздельное внимание учителя. Разве так бывает с волчатами? Но как-то само получилось, что жизнь перенесла ее из убогой комнатушки в совершенно другой мир, и он не оттолкнул ее. Впустив в двери, окутал мягким коконом внимания – ненастойчивым, корректным и очень теплым. В эти два года Сашка забыла обо всем, полностью отдавшись учебе.
И так было легче не думать о нем.
Когда наступит твоя ночь, и мы останемся одни,
Не говори мне свое имя, и не проси: не уходи.
Нас нет. Движенье тел бесцельно,
Где души спят – не видно лиц.
Где похоть правит безраздельно,
Там нет иллюзий и границ.
Есть только руки, паутина и клыки.
В собачьем танце пляшут люди-пауки.
Ты еще хочешь узнать: кто я?
Добро пожаловать в мою зону
Добро пожаловать в (мой) гребаный мир.
Ветер полощет знамена Suspense
На них – твой кумир.
Suspense (с)
POV Игнат
Сердце стучит набатом, тело напряжено, кровь кипит в венах, и мне кажется, что именно здесь и сейчас я живу. Как живет музыка Suspense и звучит мой голос из мощных динамиков порталов по краям высокой, освещенной световыми сканерами и светодиодными прожекторами, сцены, установленной на загородном автодроме, где проходит музыкальное шоу – ежегодный фестиваль «Рок-Fest-аллея».
Перед нами на огромном поле колышется многотысячная толпа, и в небо, вместе с лучами лазеров, рвется ее мощь и рев, а адреналин в крови зашкаливает. Драйв возбуждает, натягивает жилы до предела, и кураж кружит голову. Это наше первое крупное выступление, мы еще далеко не хедлайнеры фестиваля, но о нас говорят, нас знают, и наше имя вторит многоголосье:
– Suspense! Suspense! Люди-пауки!
Я оставляю за собой соло на гитаре, убыстряя ритм, круто взвинчиваю напряжение и отдаю первенство бас-гитаре. Подхватывает Ренат на ударной установке и наконец вступает клавишник.
Я притягиваю к себе микрофон, и мы повторяем куплет, после чего заканчиваем наше выступление на одном дыхании оборвавшимся аккордом. Слушаем, как эхо толпы еще долго вторит: