– Это ты так думаешь.
– Нет, не думаю. Я уверена.
– Что ж, значит нам придется тебя уговорить, – произносит парень с опасной заминкой. – Не в том ты положении, сучка, чтобы ломаться. Ты – пешка, и сделаешь все так, как тебе скажут.
Голос Тарханова звучит с угрозой, линия рта подрагивает, и в ответ на эту угрозу в моем теле напрягается каждая мышца. Сейчас мне практически безразлично, выйду ли я из этого бокса живой. Их игры отобрали у меня все, что было, и лишили надежды. Внутри клокочет столько ярости, что даже хочется выплеснуть ее наружу. Проверить, на самом ли деле я такое чудовище, каким себя ощущаю. Смогу ли выпустить наружу то, что уже шевелится во мне, мечтая получить свободу?
– Ну попробуй, – принимаю вызов. – Только предупреждаю: тебе это будет дорого стоить. Можешь начать с монет, я беру наличными.
Неожиданно позади Хана смеется Штырь, и это мешает ему меня ударить, а мне ответить.
– Парни, да она реально отмороженная сука! Чего вы ждете? Пару палок в рот, и сама станет дерьмо с руки жрать! Они все жрут, как миленькие!
– Заткнись! – шипит сквозь зубы старший Чвырь. Обращается к другу, показывая, что тот здесь главный. – Хан, не хотелось бы лицо портить. Может, подержим несколько дней на игле и договоримся? На хату к Артуру отвезем, он проследит.
– Нет времени, Влад. Надо закончить с ней сейчас, иначе девочка не поймет, что происходит, а мы упустим шанс. – В руке Тарханова чиркает зажигалка, и по помещению ползет сладковатый запах марихуаны. Я так сосредоточена, что вижу на этой руке вздыбленные темные волоски и бугристые линии вен. Чувствую, как учащенно бьется его пульс и поднимается выше дыхание.
Возбуждение и злость – опасный коктейль, но Хану он определенно по вкусу. Травка добавит остроты ощущений, и он предвкушает развязку моего унижения. Возбуждается, скользя по мне сощуренным взглядом. Определенно ему нравится то, что он видит, кроме отсутствия страха в моих глазах. Только последний факт и сдерживает его. Ублюдок.
Внезапно громко всхлипывает Майка.
– Ой! Кажется, я таблетки рассыпала. И кокс. Черт, я не хотела! Артур, Влад, я все верну! Клянусь, все сделаю! На все…
Я слышу звук пощечины и голос Артура.
– Тварь! Влад, она и правда испортила товар. Твою мать! Здесь же на три сотни зеленью, а то и больше!
– Давай с нее. Штырь!
Шестерку Чвырева не приходится просить дважды. Он хватает девчонку за локоть и бросает животом на капот машины, которая стоит здесь же в боксе. Задрав к поясу юбку, сдергивает трусы. Подбивает коленом под бедра, расставляя ноги.
– Сука, если ты окажешься сухая, я тебя порву! Лучше постарайся, чтобы мне понравилось. Выше задницу! – хватает Майку за волосы, задирая голову. – Я сказал – выше!
Он наваливается сверху, и нет никакой чертовой прелюдии, есть только грубое проникновение и механический секс. И шлепки. Шлепки. Шлепки!
Я никогда еще не находилась так близко к этой стороне жизни Майки, к тому черному омуту, в котором она живет, и меня парализует. Не от прерывистых звуков громкого дыхания Штыря, а от равнодушных темных глаз Пчелы, которые запрещают мне вмешиваться.
– Давай, шалава, шевелись! Ты же не дохлая. Вот так… Пошла вон!
– Я верну вам! Клянусь! Все верну! Влад!
Старший Чвырев ловит девчонку за шею, так и не дав ей одернуть юбку, и ставит на колени.
– Конечно, вернешь. Куда ж ты денешься. И подруга твоя никуда не денется. Вот только научим ее быть сговорчивее и договоримся.
Он разворачивает Майку к себе за волосы, расстегивает ширинку и толкает лицом в пах.
– Работай, сука! – наваливается плечами и затылком на стену, протащив ее по полу. Сдергивает штаны с собственной задницы, расставляя ноги. – Иначе пожалеешь! Клянусь, я тебя сам в расход пущу, если завтра не будет картины. Обеих пущу! И старика достанем. Не думайте, сучки, что у вас получится выкрутиться. Это только начало, до утра мы еще успеем вас распять. Лизать у меня с земли кокс будете, если захочу.
– Сволочь, чертов Чвырь! – вырывается у меня.
– Это жизнь, Чайка, – оскаливается Артур, заслоняя собой брата и надвигаясь ближе. – Пока еще не твоя. Но тебя я тоже поставлю на колени. За мной еще со школы должок тянется, Шевцова, пора бы его вернуть. Будешь умницей, я тебя себе оставлю, обещаю, пока не надоешь.
Он расстегивает ремень брюк, но Тарханов смеется. Передает другу косяк, подходя ко мне.
– Постой, пацан, не шустри. Не лезь перед Ханом. Я сам ее хочу. Ну давай, девочка, – снимает с себя футболку и бросает в сторону, – открой рот и покажи зубки. Такие ли они у тебя острые, какими кажутся. Что у тебя под курткой? Давай вместе посмотрим. Раздевайся! – шипит. – Ну!
Я медленно стягиваю с плеч куртку, оставив ее накинутой на руку, и парень не выдерживает:
– На колени, сука! Я тебя научу, как бояться! Ты у меня раком ползать будешь с разорванной глоткой! Надо будет, и зубы выбью! Нагибай ее, Артур, хватит церемониться!
Они оба протягивают ко мне руки… и чудовище вырывается наружу.
Все происходит быстро. В какую-то секунду времени, которая становится выбором между жизнью и смертью, я оживаю. Когда-то отец заставлял меня проделывать на нем подобное много раз, словно знал, что защита пригодится. И сейчас мои действия доведены практически до автоматизма.
Сначала без сознания падает Чвырев, когда кастет врезается в висок парня и рассекает кожу до кости. Затем разворот, удар ногой в пах, кулаком в подбородок, в печень, и вот уже Хан утыкается лбом в пол, заливаясь кровью. Рывок за волосы вверх и он стоит на коленях ко мне спиной, а я крепко обхватываю его шею, поймав в капкан согнутой в локте руки. Без жалости давлю на кадык, задрав ему голову, толкаю колено в позвоночник, пока из Хана не вырывается полузадушенный хрип.
– Да, урод, это мои зубки. Вот теперь поговорим.
Наши взгляды встречаются, но я знаю, что он будет молчать, даже если пройдет вечность.
Лезвие ножа застыло у самого века, направленное в распахнутый от боли глаз – черное и острое в моей безжалостной руке. Пальцы, словно железные, сомкнуты на рукоятке, жилы натянуты. Я чувствую, как под напряженным запястьем судорожно дергается кадык и сжимается горло Хана. Вижу, как синеет лицо. Сейчас я бы с легкостью полоснула по этому горлу ножом. Это ничего не стоит. Здесь, в боксе – ничего. Тот, кто не ценит чужую жизнь, не в праве бояться за свою.
– Я сделаю это, не сомневайся, – обещаю. – Если твои друзья сделают хоть один шаг, я ударю насмерть. Не рыпайся, Штырь, и стой там, где стоишь. Я не шучу!
У стены застыл старший Чвырев со спущенными штанами, от него отползла Майка, и это наталкивает меня на мысль. Я бью Тарханова коленом в спину.
– Расстегивай ширинку, ублюдок!
Он не спешит исполнять мое желание, а я не тороплю. Медленно провожу лезвием по лбу над бровью и виском, давая глазу затечь кровью. Приставив нож к горлу, задеваю его острием, вспарывая кожу – вороненая сталь очень убедительна.
– Молодец, – хвалю, когда пряжка ремня звякает об пол. – Так будет легче добраться и отрезать твой член, если ты не скажешь, где монеты и орден.
Влад все-таки натягивает штаны. Смотрит на своего брата, и у него от ярости ходят скулы и дрожат руки.
– Я убью тебя!
– Поверь, только после того, как я убью Хана. Но ты можешь попытаться, урод. Пожалуй, – признаюсь, криво оскалившись, – я этого даже хочу.
– Ты чокнутая сука!
– И это говорит мне торговец смертью, который собирался нас распять.
– Сумасшедшая!
– Запомни это, если решишь еще раз вспомнить о Чайке.
Штырь не был бы шестеркой, если бы по жизни оказался умнее. Растерянность прошла, и парень, матерясь сквозь зубы, пытается обойти машину, чтобы меня достать, но я предвижу его бросок и ударяю Хана ножом в плечо. Мгновенно и глубоко. Шутки закончились. Как только мы все оказались здесь, началась жизнь, а точнее – борьба за нее. Перевес сил не в мою пользу, но я справлюсь. Чудовище во мне знает, что справится, и сейчас истекает слюной. Слишком долго его взращивали на голодном пайке.
Из Тарханова вырывается хриплый стон боли на грани шока:
– Штырь, твою мать…
Но я не даю ему потерять сознание. Выгибаю коленом позвоночник. Натягиваю волосы, царапая кастетом кожу, приставив к лицу нож.
– Монеты, где они? Говори, ублюдок, я устала ждать! И учти, лучше бы им оказаться здесь, так просто я тебя не отпущу. Может, сдохнешь! Хоть одной тварью на земле станет меньше!
– В машине… – кровь из раны на плече заливает тело Хана, и он хрипит: – Штырь, найди кейс. Сука, я тебя убью, – тоже обещает вслед за другом. – Все равно не уйдешь.
– Это мы еще посмотрим. Шевелись, Железяка! – оглядываюсь на Штыря. – Иначе и тебя достану! Бросай на пол! – командую, когда кейс оказывается в руках парня. – Ну!
В дверь бокса кто-то бьется и что-то кричит. Небольшой кожаный футляр скользит по полу, и в это мгновение я так сосредоточена, нахожусь на таком адреналиновом взводе, что не реагирую на звуки смутно знакомого голоса. Есть только движение кейса и цель.
– Пусти, гад! Ненавижу! – и все же вскрик Майки отвлекает меня.
Она кидается к двери и открывает ее. Все происходит в короткую секунду времени, когда позиции участников стремительно меняются, но не меняются роли. Вот еще Чвырь стоит у стены, а я над Ханом. А вот уже Майка хрипит и хнычет в руках Влада от боли, падает на пол, отброшенная кулаком, и я бросаюсь на него. Пропустив удар в ключицу, тут же вскакиваю, стремительно увернувшись от захвата, и бью сволочь кастетом в зубы. Еще и еще, дробя их и разрывая рот. Чтобы не скалился, сволочь. Никогда не скалился! Стираю кожу на пальцах до крови – плевать! Своя или чужая, нет разницы!
Сзади слышится какая-то возня и драка. Неважно. Я оказалась быстрее, добралась до Чвырева первой, и не могу остановиться, зная, что он не пощадил бы меня. Окажись я слабее, они бы с Ханом еще долго куражились, напитываясь нашим унижением и болью, а может, и смертью. Легко бы уничтожили нас – меня, Майку, Генриха. Всех, кто ниже «человека» в их понимании.