Тонкая натура эстета в Геннадии чувствовала их исключительность, как слух музыканта различал в какофонии звуков верно звучащие ноты. Истинные таланты. Гении. Самородки, порой проступившие сквозь грязь не благодаря обществу, а вопреки. Они заставляли его поклоняться им и ненавидеть. Чувствовать ущербность человека, способного видеть красоту особым взглядом, но не способным ее создавать. Греть душу трепетом восхищения и сгорать желчью от зависти.
За что такая несправедливость к тому, кого всегда тянуло к прекрасному? Почему? Дать ему зрение, и не дать искры.
Посредственно рисовал, посредственно играл на пианино, посредственно пел. Не серость, но и не алмаз. Так, шероховатый янтарь не пойми какого сорта.
И все-таки в нем жил талант, хотя он и не сразу его распознал. Генка Шкуратов умел в один щелчок пальцев располагать к себе людей. Там, где другим требовались усилия, ему с легкостью открывались двери и души. Что вы говорите? Завоевать доверие? Да это же проще простого!
Открытое симпатичное лицо с крупными чертами. Большие голубые глаза, высокий лоб, четкая речь. Он умел делать так, что его замечали. Становиться вдруг особенным не за какие-либо заслуги, а просто так. Смотреть в глаза и получать отклик. Плести собственную историю по-своему неординарного человека.
Конечно, попадались те, кто видел его насквозь, но таких людей было немного. С годами он только отточил свое мастерство.
С того момента прошло много лет, Шкуратов успел разбогатеть, войти в художественный мир как меценат и покровитель молодых талантов. Открыть галерею, реставрационную мастерскую. А также досконально изучить черный рынок и поднатореть в скупке и продаже краденых полотен и предметов искусства. Пожалуй, его знали далеко за пределами страны, в разных прослойках общества, и ему это очень льстило.
«Идальго и Бернардита. Поцелуй под яблоней». Этот шедевр начала двадцатого века испанского экспрессиониста Эрнесто де Кесада попал к Шкуратову случайно. История случилась грязная, пришлось заметать следы, и теперь он хранил полотно пуще зеницы ока. Поврежденная в передрягах и переездах войны (трофей Второй мировой) картина пострадала, но, бесспорно, оставалась шедевром, за который музеи Европы и частные коллекционеры выложили бы суммы с шестью нулями, предложи им кто-нибудь приобрести «Поцелуй». Геннадий ждал не один год, выискивал талантливого копииста, кому бы смог поручить восстановить картину и написать копию, и лишь когда увидел работы Генриха Вишневского, понял – время пришло.
Он уже предвкушал момент, когда появится копия. В не менее талантливом исполнении, чем оригинал. Слухи не заставят себя ждать, и о том, что картина на самом деле существует, заговорит весь мир. Цена на черном рынке взлетит в несколько раз, вот тогда Геннадий проснется королем.
Просто чудо, что этот старый болван обратился к нему за помощью. Шкуратов готов был рассмеяться судьбе в лицо. Теперь он разжился еще и «Боярыней Ямщиковой».
Шкуратов приехал в свой загородный дом и, оставив охрану за дверьми, показался в холле. Сбросив туфли, прошел босиком по паркету на летнюю террасу, а уже оттуда заглянул в мастерскую, расположенную в отдельной пристройке.
– Здравствуйте, Генрих Соломонович, – вежливо поздоровался со своим пленником, который угрюмо ссутулился на стуле у окна и даже не повернул головы в его сторону. – Как прошел день? Вижу, вы так и не вняли моей просьбе. Ай-яй-яй. Ведь образованный же человек, а никакой продуктивности! Жаль, очень жаль.
На ореховом столе стояли дорогие шахматы, и Шкуратов, задержавшись возле игральной доски, сделал ход конем.
– Ты смотри. Шах!
Руслана Тарханова который день била странная злость. Синяки на шее пожелтели, швы на лице болели, но всякий раз, когда он видел в зеркале свое отражение, ярость на дне его души шевелилась сладким волнением. Он заново переживал ночь в «Альтарэсе», вспоминал, как легко девчонка поставила его на колени, как мертвым захватом держала за шею, прижавшись стройным телом к спине, и тут же чувствовал напряжение в паху. Натягивался так, что, проклиная ее, сбрасывал напряжение, помогая себе здоровой рукой, – с некоторого времени он стал левшой.
Вот же сучка! Красивая стерва. В боксе, где он находился с Чвыревыми, было недостаточно светло, но порода в ней чувствовалась, он в таких делах не ошибался. И шлюхой не была, не зря Артур так напрягся, когда он предупредил его, что разберется с ней сам. Только бы удалось поймать, он бы показал ей, как умеет обуздывать и подчинять. Он бы ее затрахал, а потом убил. Еще никто с ним так не обращался. Как с вещью, как с грязью, как с тем, кто слабее.
Сука. Сука! Ну уж нет, это право он оставит за собой: вернуть ей долг.
И все-таки мужчина в нем помнил: его победили, и это приводило в ярость сильнее всего.
Кровь хлынула в пах. Он втянул воздух сквозь зубы и с силой сжал волосы на затылке девушки перед ним.
Шлюха, стоя на коленях, улыбнулась.
– Руслан, тебе хорошо?
Выставив задницу, вобрала его в себя губами и притворно заурчала, царапая мужские бедра. Дешевка! Он заставил ее отработать деньги и вышвырнул вон. Никаких разговоров. Руслан Тарханов презирал этих продажных тварей.
Он вспомнил разговор с Артуром и его рассказ. Значит, Шевцова Александра. Чайка. Гугл выдал значение имени: защитница и надежда. Ему определенно нравилось это имя. Только бы ее отыскать. Но, отобрав монеты, девчонка как сквозь землю провалилась.
Жаль, что правая рука все еще плохо слушалась из-за колотой раны, иначе бы он разбил кулак о стену.
Да уж, они все изрядно налажали, и чтобы вернуть доверие хозяина, придется мордой рыть землю. Но он ее найдет, обязательно найдет.
Игнат собрал вещи и привез Сашку на снятую им квартиру. Обнял ее, все еще неживую и застывшую, за плечи. Повернув к себе, нашел серый взгляд.
– Алый, мы все решим вместе, хорошо? Попробуем помочь твоему Генриху. Верь мне, что-нибудь обязательно придумаем!
В лице парня читалась уверенность и решимость, и Сашка, не выдержав, закрыла глаза, уткнувшись лбом ему в грудь.
– Пух, я, наверно, сошла с ума, если втягиваю тебя во все это. Ты должен быть в городе, а не со мной. Я не могу об этом не думать.
– Я должен быть там, где считаю нужным, и точка. Но ты права, пока к тебе лучше не привлекать внимания, и завтра я уеду. Начну с репетиций. Мои парни не понимают, что происходит, надо их успокоить. Вернусь через пару дней, надеюсь, с новостями. У отца Рыжего есть связи в полиции и не только, он тот еще жук. Попробуем через него узнать, что случилось со стариком. Только не геройствуй тут без меня и не сбегай, ладно?
– Обещай мне! – неожиданно твердо потребовал следующим утром, когда все-таки решился уехать. – Алька! Иначе я останусь тебя сторожить.
Ответ стоил Сашке большого труда, но она сказала, понимая, как ему важно услышать:
– Обещаю.
Ему действительно следовало вернуться в большой мир, к родителям и музыке. К учебе, к друзьям, к поклонникам. К тем, кто его ждал. Она не могла мучить Игната неопределенностью. Он сделал для нее больше, чем она заслуживала, и не собирался останавливаться. Ее молчание было для него мукой. Ее отстраненность была для него мукой, он даже во сне оплетал Сашку своим телом и дышал ею.
– Алька, ты знаешь, что пахнешь яблоками и солнцем? – целовал ее затылок у края роста волос. Там, где золотился луч, пробиваясь сквозь шторы. – Теплым солнцем.
– Пух, ты ужасный романтик, – отвечала Сашка, не открывая глаз. Был полдень, и они только что проснулись. – Солнце не имеет запаха.
– Мое очень даже имеет, – упрямо настаивал Игнат, широко улыбаясь. Привстав на локте, игриво кусал ее плечо и вел носом вдоль линии шеи. – Я все-таки заставлю тебя смеяться. Не веришь? – опрокидывал ее на спину, нависая сверху.
Тела соприкасались, серые глаза открывались и встречались с синими. Сколько лет прошло с первой встречи, а эти двое не уставали смотреть друг на друга. Сашкины пальцы тянулись к Игнату и вплетались в пряди темно-русых волос.
– Савин, ты не виноват, что я не боюсь щекотки. – И все-таки улыбка появлялась на ее красивых губах. Все смелее, все шире, все искренней.
Еще чуть-чуть, и она обязательно засмеется. Вот только разберутся со всем, и засмеется.
«Запомни, Алька, ты больше не одна». Эти слова Пуха, сказанные на пороге чужой квартиры, окончательно сломали замки в душе Сашки. Открыли кладезь сомнений, которые одновременно мучили ее и давали надежду. Он не для нее, так почему она? Что Игнат видел в ней такого особенного? За что ее любил?
Она остановилась в незнакомой прихожей возле чужого зеркала и внимательно посмотрела на себя. На серую тень девушки, которая всегда была нужна Игнату.
Наверно, для него ей стоит стать красивее.
Сашка подняла голову и закрыла лицо руками: нет, она точно сошла с ума.
К тому, что произошло на следующий день, оказалась не готова. Не то чтобы забылась, нет. Конечно, понимала, что нужно быть осторожнее, но отозвалось обычное человеческое сочувствие.
В дверь квартиры позвонила женщина и назвалась соседкой. Голос за дверью звучал взволнованно, незнакомка сказала, что ее ребенок заболел и ей необходимо отлучиться в аптеку, а оставить малыша не с кем.
– Да тут Любовь Егоровна жила до вас, она нас с Димкой всю жизнь знает! Столько раз выручала! Мы вдвоем с сыном дома, кроме вас ни к кому из соседей достучаться не могу! Помогите, а? Присмотрите за Димочкой! Пожалуйста, всего десять минут! Ближайшая аптека сразу за углом. Бедняжка, наверно, съел что-то не то. Да, я в соседней квартире живу, девушка, вы не волнуйтесь!
Димка. Как ножом по сердцу полоснуло от звуков имени отца.
Открыла дверь, вышла, поздоровалась. Не волновалась, увидев встревоженную незнакомку, разве что за ребенка. Вот только увидеть его не успела. Вошла в квартиру, переступила порог комнаты, и чьи-то руки тут же крепко обхватили сзади за плечи. Дернув под шеей, опрокинули на спину, накрыв нос и рот льняным полотенцем с хлороформом. В ноздри ударил концентрированный запах хлора.