- Охо-хо. Вот упрямец, и договорить не дал. Боюсь, что на двоих его любви уже не хватит. Понадобиться немногим больше…
Дмитрий Шевцов тоже смотрел вслед парню и в отличие от Игната прекрасно расслышал старика. Но на его лице не дрогнул ни один мускул, когда он задал вопрос. И все же Вишневский уловил в спокойном голосе мужчины стальные предупреждающие нотки. Этот черноглазый однозначно был из тех, кого следовало обходить стороной.
- Что ты имеешь в виду, Генрих?
Генрих Соломонович повернул голову и посмотрел на идеальный зрелый профиль человека, который видел изнанку мира без прикрас и многому в этой жизни знал цену. Глядя на жестко сомкнутые губы Шевцова и начисто выбритые щеки, на заострившиеся от времени скулы, ему внезапно пришла в голову шальная мысль: «А что если нарисовать его?»
Ничего удивительного, Генрих был художником, и вдохновение подобное этому ловил в жизни не раз. И все же случаи подобного наития мог пересчитать по пальцам. Он вдруг увидел штормовое море, темную, просмоленную пиратскую шхуну и морского разбойника на капитанском мостике – рослого, плечистого и бесстрашного. Именно таким черноглазым и опасным, как настоящий отец Саши, мог быть знаменитый Джек Рекхем, придумавший пиратский флаг – прямоугольный черный квадрат с голым черепом и скрещенными под ним двумя саблями. Что если ему нарисовать пирата?
- Ответь, Дима, если бы я сразу сказал, что девочка в положении, вы бы согласились с Игнатом подождать? Еще тогда, когда она только приходила в себя и даже со мной не хотела говорить, а мальчишке необходима была медицинская помощь?
- Что? – брови Шевцова вскинулись в удивлении, но тут же нахмурились. Глаза впились крючьями в старика. – Моя Санька в положении?! Неужели эти твари, неужто они…
- Нет, нет! – замахал руками Вишневский. – Что ты! Им не удалось! Наша девочка смогла себя защитить, не сомневайся! Нет, - художник неожиданно по-доброму смутился, поправив на голове смешную вязаную шапку, - это ребенок их с Игнатом. – Он улыбнулся. - Скоро пять месяцев уже. Вот, смотри, что у меня в кармане есть, - засуетился, расстегивая карман куртки, – снимок! Сейчас делают в клинике при ультразвуковом обследовании. Видишь, здесь уже человечек! И ручки, и ножки есть. Так что ты почти дед…
- Ах ты ж, старый…
- Дима, только попрошу без рук! В конце концов, я тебе в отцы гожусь!
- … дуралей! Иди, что ли, обниму тебя, - Шевцов вдруг рассмеялся. – Вот это сюрприз так сюрприз! Спасибо тебе, Генрих! Как бы мне ни хотелось увидеть Саньку, пожалуй, нам с тобой лучше не соваться и дать им время.
Мужчины неловко обнялись, хотя это скорее Шевцов смял старика, но тот особо не сопротивлялся. И сам довольно закряхтел, похлопывая ладошками по крепким плечам. В телефонных разговорах Дмитрий сразу же перешел с художником на «ты» и потребовал крайне интеллигентного Вишневского ответить тем же, и неожиданно такое панибратство упростило разговоры и сблизило их.
- Я так надеюсь, что Саша вспомнит Игната, - вздохнул Генрих. – Она крайне мало говорила о нем, но то, что я увидел своими глазами в доме Шкуратова, убедило меня, что этот мальчик ей очень дорог.
- Знаю. Давно знаю, – вздохнул Шевцов. – Я помню, как в детстве она его защищала от меня, от своего папки, и правильно делала. У них ведь эта любовь еще в школе началась, представляешь?
Монте-Изола – рай, а не остров, но в этот декабрьский день с озера дул ветер, и мужчины перебрались под крышу теплого кафе. Благо оно, доступное для жителей деревни и туристов, находилось тут же, в каких-то десяти метрах от пристани. Уселись за отдельный столик, заказав кофе и панини. Оба были взволнованы встречей, чтобы как следует пообедать.
- Помню, пухлый такой мальчуган, розовощекий, как творожный пряник. И такой же празднично упакованный. Боялся меня, но не отступал. Я был уверен, что эта симпатия у него быстро пройдет, не того мы поля ягоды. Да и родителям его моя Санька не нравилась. А он все вертелся рядом, смотрел на нее, будто и не было больше никого вокруг. Я прогнать хотел, а потом рукой махнул. Подумал: а вдруг зря я? Он ведь ей нравился, вдруг бы что-то и вышло? Так и простоял под окнами не один год, а потом…
- А что было потом? – Вишневский размотал и снял с шеи легкий шарф. Прислонил аккуратно к столу дорогую трость.
- А потом я пропал. На долгих пять лет исчез из жизни дочери. Простить себе не могу. Знаешь, Генрих, вот если бы можно было вернуться назад, в мое детство, я бы себя пристрелил без жалости. Чтобы сам не мучился и других не мучил. Мне ведь, сколько себя помню, всегда приходилось выживать. Сначала в детдоме, потом на улице, в армии, а потом… неважно, - Шевцов крепче сжал пальцы, обхватив чашку. Поднял темные ресницы, открыв карий взгляд. - Никому до таких, как я, дела не было, понимаешь? И в грязь мокнуть можно, и в дерьмо. Один хрен! Все равно никто не спросит и никто не ответит. Вот и я учил Саньку выживать, как сам понимал. Чтобы ни одна мразь обидеть не могла! Хотел сделать ее мир лучше, чем был у меня, чем видел сам. А в итоге все что смог, это купить квартиру и заливать водкой то, что оставалось со мной во сне. Когда вернулся и узнал обо всем, думал, землю переверну, а Саньку и тебя найду. Моя она, люблю ее, как никого не любил, а все равно скажу: если бы отцом был ты, Генрих, ее жизнь была бы лучше – чище и светлее. И Санька была бы другой, счастливее. Так что в долгу я у тебя. Спасибо за все, старик.
- Э-э, - Генрих растерялся. Смутился неожиданно под прямым взглядом. - Ну что ты, Дима. Я ведь и сам очень привязан к Саше, - сказал. - Можно сказать, что… - он с опаской посмотрел на мужчину. – Она мне как внучка. Любимая внучка, понимаешь?
Шевцов усмехнулся. Они успели выпить с художником по паре глотков кофе и закусить остывшим сырным панини, прежде чем он все-таки ответил.
- Понимаю. Я знаю свою Саньку лучше себя самого. Она любит тебя, иначе ты бы и следа ее не увидел, так что не объясняй больше. Я и сам вижу, как ты к ней относишься, не слепой, и мне этого достаточно.
- Да уж.
- И все же, Генрих, - сказал мужчина, - как бы мы с тобой нашу Саньку ни любили, нам придется уступить ее Игнату. Она должна его вспомнить ради себя и ребенка, а мы должны помочь.
И снова художник согласился, хотя и не без грусти в голосе. Качнул седой головой.
- Это да. Верно ты говоришь.
Дмитрий Шевцов редко ошибался, вот и сейчас интуиция заставила мужчину встать со стула и потянуться за курткой профессора. Набросить ее Генриху на плечи и самому влезть в свою.
- Ну что, старина, пошли, что ли? Не могу больше ждать! Нутром чувствую: нам пора!
Высокий зеленый холм, усыпавшие его подножие двух и трехэтажные дома, небольшие дворики и узкие длинные улочки, мощеные гладким камнем, с множеством кривых проулков и тупиков. Простая и удивительная архитектура тихого Монте-Изола, которая неподготовленного туриста может свести с ума.
Игнат бежал, и в этом лабиринте незнакомых улочек, хитросплетении поворотов и каменных ступеней, сердце безошибочно вело его к Альке, указывая учащенным биением правильный путь.
Он увидел ее за стеклом небольшого магазинчика и остановился. Впился жадным взглядом в худенькую фигуру девушки у витрины, в тонкий знакомый профиль, который вспоминал бесконечное число раз. Она вышла из лавки молочника с бумажным пакетом в руке, притворила дверь и медленно пошла по улочке. Побрела, какая-то неживая, словно застывшая тень себя прошлой, в легком осеннем пальто и туфлях-лодочках. Поправила рукой волосы, которые волной падали на плечи из-под простенькой блеклой шапки. Они заметно отрасли и Игнат вдруг улыбнулся, вспомнив, какие они у Сашки красивые. Вспомнил свои пальцы в ее густых, шелковых прядях. Как перебирал их и гладил, как пил губами теплоту у нежного девичьего виска. Он подумал о том, что Сашкиным каштановым волосам и серым глазам подойдет цвет осенней листвы – еще яркой, солнечной, не потускневшей под зимним ветром.
Игнат затаил дыхание, глядя на девушку. Мимо прошла пожилая пара, но она даже не взглянула на них. Лишь слабо кивнула на вежливое приветствие.
Саша Шевцова, девчонка-соседка из его детства. Он до сих пор помнил день, когда впервые ее увидел. Когда впервые взял за руку и поцеловал. Когда узнал секрет: почему для всех она Чайка.
Нет, она не могла его забыть, не могла.
Ноги не слушались. Тяжелые и ватные, они будто приросли к земле, но грудь расширяло счастливое дыхание и хотелось кричать. Оттого, что Сашка здесь, что он наконец-то может ее видеть … и может обнять. Может жить, потому что жизнь без нее бессмысленна.
- Аля, - губы выдохнули негромко. Игнат позвал осторожно, боясь напугать. Скорее потому, что не мог молчать. - Аля!
Она не должна была услышать. В лицо парню дул несильный ветер, относя звуки голоса к озеру, но прямая спина девушки вдруг напряглась, а шаг сбился. Сашка остановилась и замерла.
Игнат шагнул навстречу.
- Аля…
Медленно, так медленно, словно время в этот момент застыло, Саша повернула голову. Не сразу взглянула, будто эхо услышала. Но, наконец, оглянулась.
У Игната от радости закричало сердце, едва он увидел любимые черты. На лице парня расцвела улыбка, от которой тысячи девчонок еще сойдут с ума, но принадлежать она будет всегда только одной. Только ей. Его сероглазому Алому.
Однако серые, пустые глаза скользнули по нему невидящим взглядом и закрылись. Он никак не мог ожидать, что она вдруг отвернется и сделает несколько шагов. Вновь споткнется и простоит так томительные секунды, пока пакет не выпадет из рук, а у ног разольется молоко.
- Алька!
Он помнил о предупреждении Генриха, но не мог не идти к ней, повторяя ее имя.
Она вдруг стремительно обернулась, схватилась рукой за воротник у горла, вздохнула, силясь что-то сказать… и не смогла. Распахнутый взгляд застила пелена, губы задрожали, а в глазах встали слезы. Лицо всегда сильной Сашки исказила такая боль, что последние разделяющие их метры Игнат пробежал. Ослабевшие ноги подкосились, и она упала бы, если бы он не удержал. Не обнял крепко, прижав к себе.