На огромной равнине раскинулось оно боевым станом. Кругом на несколько верст пестрели палатки, стояли возы, длинными рядами тянулись коновязи и, словно сказочные чудовища, стояли длинные пушки на десяти, двенадцати и шестнадцати колесах. В середине стана высились четыре палатки князя Трубецкого с хоругвью, данной в поход самим патриархом.
– Что ж это, – ворчал каждый день князь Щетинин, – время идет да идет. Гляди, уже две недели, как стоим!
– А тебе не терпится, – ухмылялся боярин Долматов.
– Не то! А Смоленск поди крепится теперь. Нам бы на него в одночасье, а тут жди!
– Войска мало!
Князь только сердито взглядывал на боярина и отходил недовольный.
Собственно, и князь Трубецкой начинал уже тяготиться бездействием в ожидании царя. Главная беда была в том, что в полках от праздности стали заводиться пьянство, ссоры и буйство.
Стрельцы начинали выказывать строптивость, своевольничать, и не будь их головы, Матвеева, никому бы не управиться с ними.
– Без тебя хоть волком вой, Артамон Сергеевич! – говорил ему князь.
Матвеев улыбался ясной улыбкой и говорил:
– Ведомо, народ озорливый, да зато и не лукавый. Все в открышку. А в бою – не будет равного!!
– А как это ты с ними управляешься? – удивлялись все другие начальники.
– А правдой! Созову их в круг. Так, мол, и так. Негоже! Когда усовещу словом, тогда и казнить велю. Лишь бы по правде, а не в сердцах…
– Едет! – сказал раз Трубецкому высланный им в дорогу гонец.
Князь тотчас поднял всех начальников. Торопливо стали строить войска, выставили знамена.
Князь с Щетининым, Долматовым и Карповым выехали далеко из лагеря и стали на дороге в пыли на колени, едва завидели приближающегося царя.
Он быстро, как ветер, донесся до них на своем аргамаке, соскочил с коня и дружественно облобызался с военачальниками.
– Что, заждались? – весело спрашивал он, окруженный ими.
– Твоя государева воля, – ответил князь Щетинин, – а боимся, что ляхи зело укрепились в Смоленске.
– Выбьем! – уверенно ответил царь и весело взглянул вперед, где вся равнина словно поросла блестящими копьями и алебардами.
– Экая силища у нас, да во славу Божью Смоленска не взять! – смеясь, снова повторил он и сел на коня.
Едва приблизились они к лагерю, как раздались приветственные залпы из пищалей, заиграли трубы, загудели барабаны, зазвенели литавры и, покрывая тот шум, вся равнина огласилась криками радости.
Вяземцы стояли на коленях, держа на головах блюдо с хлебом-солью и золотыми монетами.
Царь был доволен и весел.
– Ну вот, отдохнем, да и на ляхов, – говорил он своим нетерпеливым полководцам, – а успех нам будет. Патриарх за нас молится…
Ему отвели помещение в самой Вязьме, и в городе на радостях видеть царя жгли смоляные бочки, угощали нищих и поили ратных людей.
В Вязьму друг за другом прибыли и наемные войска. Генерал Лориан привел с собой 1000 пехотинцев, генерал Спемль – 1500 конных драгун да Кильзикей 1000 гусар на великолепных конях, в отличном вооружении.
– Милости просим, – встречал генералов радушно царь, – будем вместе бить ляхов, только одно прошу: не затевайте ссор промеж собой!
И потом наедине он говорил то же князю Трубецкому:
– Пуще всего этого двоедушия не терпи. Быть без мест сказано, и как кто супротив тебя будет, мне говори! А то не будет ладу, как при батюшке под Смоленском!
Через три дня войско выступило в поход.
Давно в Вязьме не видали такой несметной, такой грозной рати. Конные, пешие стройными рядами шли, шли и шли, один полк сливался с другим, и, кажется, конца не виделось этой лавине вооруженных людей. И лица у всех горели одушевлением.
Наконец-то их ведут после долгих роздыхов и проволочек прямо в бой на ляхов, которые в ту пору были так же ненавистны русскому, как ныне французам немец.
XIIIПод Смоленском
Царь захотел первым увидеть Смоленск и ударил плетью своего коня. За ним понеслись военачальники, Морозовы, Милославский, Теряев с сыном и целый отряд боярских детей. Царь въехал на высокий курган крутого днепровского берега и осадил коня. Ярко горело утреннее солнышко, весело освещая окрестности, золотыми иглами сверкало оно в водах Днепра, но и под его веселыми лучами огромный Смоленск казался угрюмым и мрачным, великим и грозным, как старый воин, покрытый рубцами и шрамами недалеких битв.
Окруженный окопами и рвами, далее – рядом городков, еще далее высокой каменной стеной с башнями и бойницами, стоял он неуклюжий, широкий и грозно безмолвный.
Так и чувствовалось, что там, за стенами, здесь, в городках и окопах, притаилась немалая сила. Дай знак, и засверкает из окопов огонь, из бойниц и башен полетят смертоносные ядра и земля задрожит от грохота пушек.
Царь долго безмолвно смотрел на город, потом отыскал глазами князя Теряева и спросил его:
– Помнишь, князь, места эти?
Князь тяжело переводил дух от волнения.
– Мне ли не помнить, государь, – глухо ответил он, – этих мест. Вот словно бы сейчас переживаю все день за днем.
И, указывая плетью на окрестности, он стал рассказывать, где были наши окопы. Вот здесь стоял Шеин, здесь Измайлов, на этом холме Прозоровский, а здесь фон Дамм и Лесли. Мертвой петлей окружили город, брешь в стене уже пробили, напасть бы и взять!.. Уже торжествовали победу, и вдруг – помощь… Явился Сигизмунд со своим войском… Сразу все…
Вот был день, когда поляки в город пробились!.. Днепр потек кровью, а не водой, земля дрожала, убитые лежали грудами, и за ними бились поляки, и все переменилось. Стали наших теснить. Одно за другим оставляли мы свои укрепления, сбились все в одну кучу… мороз, голод, позорная сдача…
И при этих тяжких воспоминаниях слезы выступили на глазах князя Теряева.
Все ему вспомнилось.
Ох, Смоленск, Смоленск, горемычный город земли Русской, в боях иссеченный боец! Много ли еще городов таких, как ты? Вся твоя жизнь кровью записана на страницах истории. В тяжкое Смутное время, стоя на рубеже меж Русью и Польшей, переходил ты из рук в руки всегда после кровавого боя, всегда обращенный в пепелище, залитый весь кровью. Недолго потом оставался ты в руках русских: взяли тебя снова поляки, несмотря на геройскую защиту Шеина. Вскорости тот же Шеин пришел за тобой и громил твои стены, морил голодом твоих защитников, проливая потоками кровь русскую и поляков. Царь Алексей отнял тебя и закрепил навеки за Русью.
Сто пятьдесят лет цвел ты, рос и украшался, пока не наступил страшный двенадцатый год, и снова ты был обращен в развалины и пепелища, и снова залился кровью…
И нет в черте твоей пяди земли, не напоенной кровью своих и врагов.
Слава тебе, железом и огнем крещенный Смоленск!
Царь поднял голову и глухо спросил князя:
– Что же, не изменник Шеин, если он до самых стен дошел и остановился?
– Нет, – твердо ответил князь, – всегда он прямил царю своему, а тут замешкался, да и рознь вокруг, свара промеж начальников. Строптив был боярин и на Москве врагов имел много!
Царь кивнул головой.
– Нет ничего хуже розни! – тихо промолвил он и прибавил, набожно крестясь: – Упокой душу, Господи, раба твоего Михаила!
Князь следом за ним перекрестился.
А тем временем войско уже приближалось, наполняя воздух гулом словно отдаленной грозы.
На стенах Смоленска замелькали черные точки. В воздухе чувствовался бой. Коршуны и вороны стаей кружились над равниной.
К князю Трубецкому то и дело подъезжали начальники частей, и он отдавал им приказания, как размещаться.
– Сегодня совет соберем, – сказал царь, – и поведем осаду.
Все разъехались устраивать свое временное жилище.
Князю Теряеву Антон со своим отрядом уже разбил палатку.
Князь вошел, помолился на красный угол и тотчас лег на войлоки, настланные для постели. Через несколько минут в палатку вошел ясный как день, радостный Петр.
– Вот и повоюем! – сказал он весело. – А то все охота да охота!
Отец взглянул на него и тихо улыбнулся.
Вот таким же юношей он был, может быть, даже на этом самом месте. Так же рвался в бой, тем же пылом горела его душа. И где все это?
Яркой картиной встали перед ним воспоминания пережитого. Богатырь Эхе, Антон, Мирон, бедный Алеша, сложивший в бою свою бесталанную голову, и, наконец, загубленная Людмила.
Он тяжело перевел дыхание.
– Батюшка, – ласково промолвил Петр, опускаясь подле отца на колени, – чего закручинился?
– Так, сын, молодость вспомнил; бури пережитые.
– Скажи, батюшка, про свои битвы.
Князь тихо усмехнулся.
– Тебе все давно Эхе пересказал, – ответил он и прибавил: – Сходи, погляди, хорошо ли наши молодцы устроились.
Петр послушно встал, взял плеть в руки и вышел из палатки.
У входа поджидал его Кряж. Его усатое лицо сияло радостью.
– Чего ты такой радостный? – спросил его Петр.
– А как же иначе-то. Теперя, значит, беспременно в бою будем!
Петр кивнул ему головой.
– Где наши стали?
– А пойдем, государь, я доведу!
Они пошли по лагерю. Войска не успели еще установиться, и всюду кипела работа. Стрельцы устанавливались своим обычаем: ставили четвероугольником обоз: длинные телеги со съестным и боевым припасом, а в середине правильными рядами выстраивали свои палатки, землянки и шалаши из ветвей и сучьев. Стрелецкий голова Артамон Сергеевич сам ходил по лагерю и то бранился, то шутил, то подгонял ленивых, а тем временем в больших котлах уже варилось пшено для горячей похлебки.
– Князю Петру здравствовать! – весело сказал Матвеев, увидев Теряева.
Петр поклонился ему в пояс.
– Куда путь держишь?
– А вот посмотреть, как наши молодцы устроились.
– Добро, добро, – похвалил его Матвеев, – первое дело о малом человеке подумать, о холопе своем. Все мы холопы перед Господом Богом! – строго окончил он и прибавил: – Коли удосужишься, зайди, покалякаем!
– Спасибо на ласке! – ответил Петр и пошел дальше.