– Божья воля! – ответил князь.
Он пошел к патриарху. Уже не на коне, а пеший и притом без шапки, перешел он патриарший двор и вошел в палаты. Отрок тотчас повел его к патриарху.
Князь стал на колени, принял благословение и облобызал руку Никону, после чего стал передавать, чему был свидетель.
Никон, высокий сухой старец с властным лицом и жестким взглядом, слушал его, изредка кивая головой.
– В грехах погрязли, – сказал он, – Божья кара! Иди, князь, до Пронского. Скажи, патриарх наказывает царицу с детками увозить спешно! Не мешкай, зараза сия гибельна!
Князь опять склонился под благословение. Патриарх благословил его, и, когда князь уходил, он говорил уже своему дьяку:
– Записывай, я говорить буду!
Чума!.. Словно внезапная гроза с ливнем, разразилось это бедствие над Москвой сразу, без всякого предупреждения.
Правда, потом припомнили, что скот падал, но до страшного 9 августа 1655 года никто не думал о такой беде.
Люди падали в домах, на улицах, на площадях, в лавках. Воевода, сидевший в приказе Малой Чети, вдруг упал и умер в корчах. Палач, стоя подле дыбы, не успел поднять пытаемого и свалился. На Лобном месте повалились стрельцы, и испуганный народ разбежался вместе с палачами, дав преступнику нежданную свободу.
Смерть! Народ растерялся и не знал, где искать спасения: власти растерялись тоже, и только Киприан бесстрашно ходил всюду и, ликуя, кричал:
– Божье попущенье! Гибель никонианцам!
Патриарх написал воззвание к обезумевшему от ужаса народу. «Божья кара! – писал он. – Ей же покориться со смирением».
Он советовал держать посты, молиться и терпеть, но сам спешно уехал из Москвы вместе с царицей и царским семейством в Калязин монастырь.
Князь Теряев тоже услал под Коломну свою мать и жену и собирался услать Эхе с семьей.
Бедлая Эльза не могла прийти в себя от нежданной печали: ее жених, Иван Безглинг, пал первой жертвой заразы.
– Эльза, не плачь, – уговаривал ее Эдуард, – такова судьба.
– Ах, что мне судьба! – говорила она, заливаясь слезами.
Эхе ходил мрачный, хмурый, а дедушка Штрассе рылся в книгах, думая найти средство против страшной заразы, но она уже пробралась в дом Теряевых и выкосила всю семью добрых немцев.
Князь Теряев прямо из дворца, не заехав даже домой, проехал в дом Морозовой и велел провести себя к ней.
Вздрогнула она, побледнела, услыхав его имя, но тотчас поборола страх свой и, шепча молитвы, опять свиделась с ним в молельной.
– Почто занадобилась, Терентий Михайлович? – спросила она, стараясь казаться спокойной.
– Боярыня, – ответил Терентий, не глядя на нее, – в городе зараза, мор. Закажи людям собраться и тебя увезти. Все едут прочь!
– Киприанушка! – воскликнула боярыня, вспомнив его бессвязные речи. – Мор, говоришь? – И лицо ее просветлело.
– Божья кара на никонианцев! – сказала она убежденным голосом. – Чудо, чудо!
– Боярыня, люди мрут и в домах, и на улицах. Уезжай, Бога для.
– Я? – Боярыня даже удивилась. – А почто, Терентий Михайлович? Я замолюсь перед Господом, и он удержит меня. Вероотступникам гибель, а нас помилует, ибо нам иное уготовано!
Теряев изумленно взглянул на нее.
– Зараза не разбирает, – сказал он, – и холоп, и боярин – всяк умирает!
– Так, так! – ответила боярыня. – Но не стать бежать мне от гибели. На все воля Господа! И опять, в беде этой люди нужны: кого утешить, кому помочь, – а я уйду? Для того ли от Господа жизнь дана, чтоб беречь ее ради праздности? Ты едешь прочь?
– Я не смею! Я поставлен царем на дело.
– А я Господом Самим! Его ли ослушаюсь, – сказала вдохновенно Морозова.
Князь Теряев взглянул на нее в изумлении и трепете и низко поклонился.
– Прости, боярыня, меня, неразумного! Святая ты! – сказал он дрогнувшим голосом, а когда вернулся домой, какой ненавистной показалась ему жена, размалеванная, с черными зубами!
Он рад был, провожая ее под Коломну, и с горечью подумал:
– Умереть бы!..
XIXМор
Это была ужасная болезнь. По замечаниям тогдашнего врача Сиденгама, она состояла из корбункулов и воспаления в горле, развиваясь в несколько часов и не зная пощады к пораженному. В одной Москве погибло от нее в ту пору более двадцати тысяч человек!
Князь Пронский, высокий стройный красавец с русой бородой, сидел в своей палате и быстро писал донесение государю, зная, что о том же пишет и князь Теряев, и стараясь поэтому быть точнее в своих донесениях.
Время от времени он вставал, потирал лоб рукой, ходил по палате и снова садился писать. Послание подходило к концу.
«Все приказы, – писал он, оканчивая, – заперты. Дьяки и подьячие умерли, и все бегут из Москвы, опасаясь сей заразы. Только мы без твоего государева приказа покинуть города не смеем».
Он окончил и откинулся к высокой спинке стула.
– Так ладно будет! – сказал он, снова пробежав последние строки и прикрыв рукой глаза. С самого утра он чувствовал себя как-то нудно: устал словно. А правду сказать, и есть с чего утомиться!..
Народ мутится, смирять его нужно, уговаривать. Церкви заперты, попы все померли, отпевать некому, да и хоронить тоже. А убирать трупы надобно, потому смердят по улицам, и от сего наипаче зараза. Хоронить надобно не инако как колодниками: тем все едино – что на плахе умереть, что от заразы. И везде самому быть надо! Спасибо еще князю Теряеву. Молодой, да больно деловитый!..
– Князь Терентий Теряев повидать тебя, княже, хочет, – сказал, входя в покои, отрок.
Князь быстро встал.
– Зови, веди! – сказал он.
Терентий вошел, и они поцеловались.
– С чем, князь?
– Да вот государю отписку сделал. Может, прочесть захочешь?
– А зачем? Я тоже отписал. Вот и пошлем заодно: твое и мое. Сейчас и запечатаем. Давай свое!
Теряев подал и вдруг испуганно вскрикнул:
– Князь, тебе недужно?
– Не… не…
И в тот же миг Пронский упал на пол, облитый темной кровью. Терентий успел отскочить в сторону и громко позвал слуг. Холопы вбежали и в ужасе попятились назад.
Князь посинел. Белки глаз выворотились, и вид его приводил всех в невольное содрогание.
Князь Теряев спешно взял свое и его донесения.
– Берите князя и хороните в саду! – крикнул он холопам, но те не двигались с места, скованные ужасом.
– Пошли, княже, за колодниками, – кланяясь, робко сказал стремянной покойного князя, – а нам умирать неохота!
Князь грозно насупился, но палата вмиг опустела, а два часа спустя во всем доме князя не было ни одного слуги.
– Такова и моя смерть будет! – подумал Терентий и тихо вышел из дома.
Ужасен был вид улиц, по которым проезжал князь на своем аргамаке.
Дома и лавки, растворенные настежь, были пусты; то здесь, то там валялись трупы людей, застигнутых страшной заразой, и обнаженные до пояс колодники, вымазанные дегтем, волокли по улицам трупы, зацепив их баграми, чтобы свалить в общую яму.
Невыносимый смрад стоял в туманном воздухе, сеял мелкий дождь, и среди безмолвия, при виде смерти и общего запустения страх проникал в душу каждого и заставлял думать о Божьем гневе.
– Согрешили, окаянные! – вопил юродивый, бродя из улицы в улицу. – За никонианцев и ревнителей гибнут!
Князь Теряев проехал Кремль и Белый город и стал заворачивать к Москве-реке, когда увидел каких-то людей, которые спешно входили в дом и выходили из него с сундуками и узлами, складывая все на телегу.
– Воры! – решил князь и хотел их остановить, но потом раздумал.
– От своей кражи погибнут, – подумал он с усмешкой.
А люди, накладывая воз, весело переговаривались.
– Все к Сычу волоки, там поделимся. Панфилушка, волоки сундучок-то!
Панфил, бывший холоп воеводы Матюшкина, ухватил огромный сундук и, напрягшись, бросил его в телегу.
– Эка силища у лешего! – проворчал Шаленый.
– Трогай, что ли! – закричал Косарь, и телега, скрипя колесами, двинулась по улице.
Для них чума явилась пособницей их подлого дела. Они бесстрашно входили в зачумленные дома, где еще валялись трупы умерших, и ограбляли все, избегая только носильного платья.
– К золоту да серебру не пристанет, – правильно рассуждал Мирон, их атаман, и они тащили складни, ризы с икон, кубки, посуду и кубышки с деньгами, не боясь ни приказов, ни приказных.
Князь Теряев ехал дальше и вдруг в ужасе остановился, словно окаменев в седле.
Боярыня Морозова, нежная красавица, с головой, повязанной убрусом, сама, своими белыми руками держала голову охладевшего, скорченного трупа, в то время как верный ее слуга Иван и сенные девки несли труп на длинных полотнищах.
Князь пришел в себя и, спешно соскочив с коня, бросился к Морозовой.
– Федосья Прокофьевна, – закричал он, – что делаешь? Али не жаль тебе живота своего!
– Все в руках Господа моего, – с трогательной простотой ответила боярыня, – без Его воли не упадет и волос с головы!
– Но ведь это смерть!
– Попущу ли, чтобы праведный остался без погребения в добычу псам? – ответила она так же просто, и князь не знал, что ей ответить, и растерянно смотрел на нее.
Мрачно ходил он по своим опустевшим покоям и неотстутно думал о молодой красавице.
Что она? Что движет ее поступками? Отчего она не как все? И, думая о ней, князь умилялся.
Теперь, когда объятый ужасом город почти опустел и никто уже не дослеживал друг за другом, князь Терентий почасту навещал Морозову и слушал ее пламенные речи.
Она теперь перестала бояться его, не искушаемая его красотой, и горела к нему чистой любовью, как к своему ученику, а он, как малый ребенок, слушал ее, понемногу заражаясь ее страстными речами.
– К гибели идем, – говорила она, – несмышленые, дети малые, как стадо влекомые антихристом на погибель. В гордости статанинской Никон мнит победить веру Христову и алчет власти. А царь уже весь у него, и бояре совращены и народ ведут к гибели, терзая всякого, кто в вере тверд! Гляд