Немец Штрассе, а потом за последнее время Матвеев, этот европейски образованный человек, успели разрушить глупые предрассудки в уме Петра.
– Как твоя милость! – ответил Кряж. – Люди ложь, и я тож, а только сказывают!
– Что же сказывают?
– Всякие дела он делает… – И Кряж начал передавать удивительные вещи о том, как колдун открывал воров, как уничтожал присуху, как заговаривал руду, как одной бабе Куприхе показал мужа, который в ту пору под Вильной бился.
Петр слушал, и в его сердце начинало вкрадываться сомнение.
А что, если все это правда? Недаром же отцы и деды этому верили, недаром же умные люди, составляя уложения, о колдунах помянули. Вон Тугаев носил же в поход заговоренную кольчугу, и что ж? Ни пуля, ни меч его не тронули…
– Хорошо, Кряж, найди его и уговорись с ним! – сказал Петр и прибавил: – Может, и выйдет что.
– Выйдет! Он нам ее во как укажет! – оживляясь, сказал Кряж.
Они приехали в усадьбу, и Петр отдался своей забаве. На псарне от оглядел любимых псов, потом зашел в соколиное отделение и осмотрел своих соколов.
Молодой парень Фаддей, его сокольничий, с сознанием своего достоинства ходил следом за своим господином и спешно отвечал на его вопросы.
Понятно, у Петра не было такой охоты, как у царя (кроме шаха персидского – единственной в мире). Но и у него она была поставлена на широкую ногу.
Длинная, низкая комната была справа и слева уставлена клетками, большими ящиками, обитыми внутри войлоками, и в каждой клетке на перячине сидел сокол с серебряной цепкою на ноге.
Тут же висели соколиные колпачки, рукавицы для сокольников. В конце этой комнаты мальчишка укрощал недавно купленного сокола, несчастная птица проходила первое испытание. Она сидела на перекладине с подвязанным крылом и с колпаком на голове, и мальчишка ежеминутно то дергал ее за привязанную к ноге веревку, то шумел над ее ухом гремушкой. Эта мука должна была продолжаться трое суток. Птица без пищи, без сна, при постоянной тревоге совершенно теряла голову и уже тогда поступала в обучение к сокольнику.
– Добрая будет птица! – сказал Петр, любуясь статями сокола.
Он был почти белый. Крепкий клюв его был круто загнут, и широкая грудь обличала силу.
– Хоть царю впору! – усмехнулся сокольничий.
– Ну, проедемся, попускаем!
– Кого возьмем, господин?
– Бери Гамаюна да Обноска. Прихвати еще Пестрого. Осрамил он меня тогда, а я все в него верю. Коршунов приманил?
– Вечор падаль у оврага выбросили. Надо полагать, слетелись!
– Ну, так едем!
Охота на коршунов с соколами была любимейшей того времени и имела характер чистого спорта. Мало было занимательного, когда могучий сокол с налета бил мирную птицу: утку, гуся или цаплю, а то и того хуже – малую птаху, но когда он охотился на такого же хищника, охота принимала увлекательный характер. Коршун, да еще из матерых, не давался без боя, и нередко плохой сокол оставался побежденным в этой воздушной битве. Опытный коршун вдруг перевертывался на спину и бил сокола прямо в грудь; в свою очередь и опытный сокол знал эту повадку и летел не камнем на коршуна, а сбоку – стрелой, а то и снизу, как камень из пращи.
И пока происходила эта битва в воздухе, охотники следили за ней с замирающим сердцем. Особенно если выпускались соколы разных хозяев и происходило соревнование.
Петр вдоволь натешился охотой и радостный вернулся домой. Пестрый вправду постоял за себя и бил коршунов с одной схватки.
– Ужо царю покажу! – говорил радостно Петр.
В горнице его поджидал Кряж. При входе князя он подвинулся к нему с таинственным видом и сказал:
– Коли милость твоя не побоится нечисти, так он наказал к часу до полуночи быть на дороге подле разбитого дуба. Там он ждать будет.
– Это колдун-то?
– Он!
В голосе Кряжа послышалось невольное почтение. Петр взглянул на него:
– Что это ты? Словно тебя лихоманка трясет?
– Страшно! Я до поры того и не думал. Сова у него, ворон, кости сушеные, и сам он с бородой. У-ух!
Петр засмеялся:
– Эх ты, Аника-воин! Значит, не пойдешь со мной?
– Как можно! – ответил Кряж. – А что боязно – это точно. Он не то что лях. Он со всякой нечистью свой человек.
– Ну вот и послушаем, что он врать станет.
Кряж покачал головой:
– Меня сразу признал. От князя, говорит, сердце болит, по милой сохнет, а где голубица, того не знает ни он, ни я, а лишь сатана! Да как захохочет. Приходите, говорит, молодчики!..
Петр вздрогнул. Неужто он уже и дело знает, зачем зовут его.
– Сам сболтнул?
– Да рази меня на этом месте!.. – побожился Кряж.
– Ну, ин! Попытаем его. Возьми с собой кистень малый да рублев десять, что ли. Пойдем!
– С нами крестная сила! – пробормотал Кряж, лязгая от страха зубами.
– Ну, и иди вперед!
– С нами крестная сила! – сказал торопливо Кряж. – Свят, свят, свят! Да воскреснет Бог!..
– Оставь! – остановил его Петр. – Ты только гляди, не сбейся.
– Чего сбиться-то! Верста.
Они действительно шли недолго. Кряж вдруг остановился и сказал:
– Вона! Тут! Господи помилуй! Свят, свят, свят!
Луна на мгновенье выплыла из-за облаков и осветила глухую местность. От дороги направо на небольшой полянке стоял огромный коренастый дуб, сломанный грозой, за ним мрачно стеной чернел густой лес. Кругом было пустынно, глухо, и только ветер гудел на разные тоны, шумя в лесу между ветвями.
– Значит, у этого дуба, – сказал Петр и решительно двинулся вперед.
Едва он прошел несколько шагов, как от зеленой массы дуба отделилась человеческая фигура и двинулась ему навстречу. Петр остановился и невольно положил руку на рукоять поясного ножа.
– Это я, Еремейко, не бойсь, княже! – раздался в темноте глухой голос. – Коли пришел, вражьей силы не страшась, чего лихих людей бояться? Хи-хи-хи!
«Заприметил», с удивлением подумал Петр и ответил:
– Я и не боюсь ни людей, ни бесов, ни наваждения!
– А зачем пришел? – спросил назвавший себя Еремейкой.
– Говорят, ты всякую пропажу находишь, а у меня есть такая!
– Нахожу, соколик, нахожу! Хи-хи-хи! А ты что старику дашь за это? Ась?
– Не обижу! Колдуй!
– Сейчас, сейчас, милостивец! Крест-то на тебе? Ась?
– На мне!
– Скинь его, скинь! Отдай Кряжу, что ли, он подержит! Ну, ну, соколик!
Князь колебался одно мгновение.
Э, была не была!
– Кряж!
– Чего? – отозвался Кряж издали.
Петр усмехнулся и сам пошел на голос Кряжа. Он шагах во ста сидел под кустом и звонко лязгал зубами.
– На крест тебе мой, и жди меня!
Петр вернулся к дубу снова.
– Ну, старик, колдуй! – сказал он.
IVКолдовство
– Сейчас, сейчас, княже! – сказал, хихикая, старик. – Не торопись только!
Он присел на корточки, и князь услыхал стук огнива о кремень. В темноте посыпались красные искры и на миг осветили желтое лицо старика, раздувающего тряпицу. Еще мгновенье, и князь увидел вспыхнувшее пламя костра, очевидно, сложенного раньше, и над ним на треножнике котелок. Пламя разгорелось. Старик встал на ноги.
– Слушай, – сказал он князю, – я очерчу круг, и ты смотри из него не выступай. Что бы ни было, стой, а то всем нам худо будет!
Князь кивнул головой, а старик, взяв палку, стал очерчивать по земле круг, бормоча себе под нос заклинания.
– Шиха, эхан, рова! чух, чух! крыда, эхан, щоха! чух, чух! Маяла да на когала! Сагала, сагала! – слышал князь его бормотания.
Костер разгорелся. В котелке что-то шипело, клокотало. Старик окончил чертить круг, стоял над котелком и ломался – и в сердце князя начинал пробираться суеверный страх.
Вдруг старик выпрямился, подняв кверху руки, и громко завопил:
– О вилла, вилла, дам, юхала! Гираба, нахора, юхала! Карабша, гултай, юхала!
В лесу раздался жалобный плач филина, где-то, словно ребенок, закричал заяц, пронесся ветер, шумя ветвями. Князю показалось, что вокруг него стонут, гогочут и кричал на сотни голосов. Он схватил рукоять ножа и судорожно сжал ее.
Старик стукнул о котелок палкой и, быстро сняв его, поставил на землю перед князем. Костер медленно угасал.
– Смотри, смотри! – прохрипел колдун князю и, воздев кверху руки, стал приседать, прыгать и выть диким голосом свои заклинания: – Кумара! Них, них, запалам, бада. Эшохоло, лаваса, шиббода! Кумара! Ааа-ооо-иии-эээ-ууу-еее!
В тишине ночи плачем, воем и стоном разносился его крик. Перед князем стоял котелок, бурля и шипя. Князь глядел на него и видел, как из него, словно туман, поднимается белый пар.
Вдруг князь задрожал и побледнел.
Пар поднимался выше, выше и мало-помалу принимал очертания воздушной легкой фигуры.
– Анеля! – воскликнул князь.
– Ха-ха-ха! – закричал где-то филин.
– Гаятун, гаятун! – выл старик, а очертания приняли явственную форму Анели, и она, казалось, тянула белые, прозрачные руки к князю. Вдруг рядом появилась усатая рожа поляка. Грубая темная фигура обхватила призрак Анели и помчала ее вдаль. Все смешалось. Князь тяжело перевел дух и опять вскрикнул. Пар клубился, охватил его всего как туманом, и из струй начали рисоваться новые картины.
Сшибка. Дерутся. Льется кровь. Русские? Нет, это казаки с ляхами. И снова Анеля! Какой-то усатый казак в красном жупане с черным чубом мчит ее на коне…
Полуосвещенный покой. Горит лампада. Кругом диваны, подушки, ковры… кто-то сидит в белой чалме, и опять Анеля… в голубых шальварах, с белым покрывалом на голове. Она падает перед человеком в чалме на колени. Она кричит. Что это? Двое черных эфиопов бегут, бросаются на Анелю, рвут на ней одежды, и вот она нагая, с волосами до самых пят…
– Анеля! – снова закричал князь, и опять все исчезло.
…Крики, пожар, суматоха, злые разбойничьи лица, молодая девушка с черной распущенной косой и витязь, секущий мечом в обе стороны…
…Брачный пир… витязь и девушка…
– Шью, шью, бан! Ба, ба, бан, ю! – выл хриплый голос старика.