– Клянемся и на том крест целовать готовы!
Князь взглянул на жену.
– А ты, старая, иди наверх и на глаза мне не кажись до времени. Стара ты, чтобы учить тебя, а поучить бы надо. Я теперь до царя поеду, ты, Терентий, за людьми пригляди, а ты, Петр, пока что накажи всем, чтобы языками не звонили. Да что, – сказал он с горечью, – все знают, чай!
Он тяжелой поступью вышел из горницы и, казалось, сразу обратился в старика.
Княгиня со стоном поплелась наверх.
Терентий ушел, а Петр бессильно опустился на лавку.
Вчера он был счастлив, а сегодня как пыль разлетелись его мечты.
Мыслимо ли, чтобы князь Куракин отдал дочь свою за него, из опозоренной семьи.
– Ай, Анна!
Глаза его злобно вспыхнули.
Кабы он знал их обидчика!..
А люди тем временем искали по всему дому, по саду, в воде и нигде не находили следов пропавшей княжны.
Как потерянная ходила Дарья и вздрагивала, как испуганный заяц, при всяком оклике. Она боялась взглянуть на Федьку Кряжа, чтобы не выдать себя нечаянным воплем, а Федька ходил везде как ни в чем не бывало и только покрикивал на людишек.
А тем временем верные холопы Тугаева мчали княжну по дороге на Рязань, где на сороковой версте от Москвы стояла одинокая усадьба князя.
Там он думал схоронить княжну до поры до времени – и она, послушная, пораженная случившимся, в полубесчувственном состоянии сидела в тряской колымаге.
XIОпозоренные
Царь Алексей Михайлович с глазу на глаз выслушал жалобы Михаила Терентьевича, князя Теряева, и скорбно покачал головой.
– Чего же бабы твои глядели, – с укором сказал он, – что допустили такое бесчестие?
– Ох, и не скажу, государь! Придет беда, все виноваты, а до того и в голову никому! Ведь монастырским уставом жили бабы-то у меня. Разве что сноха вот к царевнам на верх езживала, а то никуда! А молю тебя, царь, коли я или дети мои сыщут нашего обидчика, отдай его нам на суд.
– Твоя воля на то, Михайло! – сказал он. – Твоя обида, твой и суд. А теперь вот что, друже, – и голос его принял ласковый тон, – не говори ты никому про такое дело зазорное, а говори, что сгинула, что злые люди скрали. Клич кликни, чтобы искать кто вызвался. И опять, – окончил он, – нечто тебе ведомо, что она вольной волей убегла?
– Не, государь! – ответил князь, и лицо его просветлело.
– А коли нет, так и на имени твоем порухи нет. Жаль девку, а коли найдется, все ладом кончится. Обидчика ищи, отдам его тебе со всеми животами! – И царь отпустил князя.
Он вернулся домой успокоенный и тотчас позвал к себе сыновей, запершись в горнице, они с час времени толковали про срамное дело и потом, уговорившись, разошлись.
В тот же день ввечеру по городу ходили бирючи[20] от князя и громким голосом выкрикивали:
– Князя Теряева дочку скрали, и тому, кто вора укажет и ее сыщет, от князя награда положена в сорок рублев!..
– Князя Теряева дочку скрали, слышь! – пошли по Москве толки, и все сочувственно вздыхали и жалели старого князя.
Друг за другом ехали к нему князья и бояре и утешали его.
Князь Голицын, первый щеголь того времени, зять молодого князя Терентия, сказал ему:
– Ты не хмурься, царь сказал, что нет порухи на вашем имени, и я не в обиде, искать же сестру не буду!
Терентий презрительно взглянул на него.
– Честь тебе и роду вашему, – сказал он гордо, – что породнились с нами, а ты не в обиде!
Голицын вспыхнул:
– Наш род старше вашего!
– Да ты глуп больно! – ответил Терентий и отошел от него.
Князь злобно посмотрел ему вслед и промолвил:
– Добро! Попомню я тебе это!
Петр рыскал по городу, мыкая свое горе; ему казалось, что теперь Катерина Куракина не посмеет и думать о нем. По виду только все сочувствуют, а сами завтра же загнушаются ими.
Рыская по городу, он заехал и в полк.
Там он встретил Тугаева. Петру показалось, что Тугаев побледнел при виде его и словно бы хотел скрыться.
«Началось!» – подумал Петр и с горечью сказал:
– Али, Ильич, меня чураться хочешь?
– Что ты? Что ты? – испуганно произнес Тугаев. – Я к тебе еще больше с дружбой своей. Беда у вас?
– Ой, беда! – ответил Петр, опускаясь на лавку. – Коли бы встретил я обидчика нашего, кажись, руками бы горло перервал ему!
Тугаев вздрогнул.
– Серчает батюшка? – тихо спросил он.
Петр махнул рукой.
– Чего ж? Нешто сердцем горю помочь? Известно, сторожей передрали, девок тоже, да что в этом!
– А ее… – Тугаев запнулся, – сестру-то твою… прокляли?
– Нет, – ответил Петр, – может, она силком взята! Разве можно такое на душу брать! Ты чего? – изумленно спросил он Тугаева, который вдруг бросился ему на шею.
Тугаев не мог совладать со своей радостью при этой вести. Всем ведомо, что не будет счастья и покоя, если проклянут отец с матерью, и он замирал от страха за любимую Анну. И вдруг – нет этого страха!
– Брат ты мой названый, друг любезный, – заговорил он, обнимая Петра, – и горько мне за вас, и хотел бы я помочь вам в беде вашей!
Петр просветлел.
– Ищи сестру! – сказал он и, опять затуманившись, прибавил: – А мне горе какое! Тебе как брату родному поведаю! – И он рассказал про свою внезапно вспыхнувшую любовь к княжне Куракиной и про свои разрушенные надежды.
– Их род и так стариннее нашего: местами не потягаешься, а тут еще как-никак, а все ж поруха на имени!
Тугаев вспыхнул.
– Николи этого быть не может! – громко сказал он. – Слышь, царь обелил вас, а он куражиться будет, нет, Петр, не бойся! Хочешь, я сватом пойду к князю?
Петр повеселел.
– Сегодня узнаю!
И вечером он виделся с княжной и, жарко целуясь, говорил с ней.
– Что же? Не отречешься от меня за такой срам в доме нашем?
Княжна нежно прильнула к нему.
– А в чем срам? И батюшка говорит, что грех да беда на кого не живут! Слышь, твоего отца, сказывают, в детстве скоморохи скрали? Правда?
– Правда, моя рыбка! – ответил радостно Петр и спросил: – Так говорить батюшке, засылать сватов?
– Шли! – прошептала она, жмурясь от его поцелуев.
И Петр повеселел.
Терентий по-иному взглянул на это дело, поразившее его ужасом. Он увидел в этом перст Божий, наказующий их за отступничество, за никонианство поганое. И в этом мнении его укрепили Морозова и Аввакум.
– Со всеми такое будет, – говорил Аввакум с пророческим жаром, – иному позор, иному болезнь тяжкая, смерть, иному пожар или увечье, а всем голод, мор, смятение! Идет антихрист и несет с собой печали и скорби, а Господь распаляется гневом! Так-то, миленький! – окончил он и ласково прибавил: – А ты в семье своей за всех молельщик, молись за их пакостность и проси у Господа отпущения им, а сам исподволь, полегонечку наущай их, указуй, наставляй!
И Терентий, вернувшись домой, с жаром молился, чтобы Господь отпустил их роду вину отступничества.
– Не ведали, что творили! Отпусти им, Господи! – твердил он, усердно отдавая поклоны.
В то же время на службах и на дворе княжеского дома шли непрерывные разговоры. Говорили о наказанных холопах и девках, говорили об объявленной княжей награде и обсуждали возможность побега или кражи.
– Известно, убегла, – шептали холопы, – нешто такую девку скрадешь? Да она крика такого поднимет! Ух!
– Ну, вы! – покрикивал на слуг дворецкий. – Не больно языками-то трепите. Того гляди, прижгут их вам!
Антон побежал в общую службу и сказал:
– Перька, Мишук, идите в клеть и Дашку волоките. Князь ей снова допрос чинить хочет!
– Опять драть, значит! – вздохнув, сказал Кряж.
Петька и Мишук вышли, взяв ключ от Антона, и через несколько минут вернулись бледные и дрожащие.
– Что ж одни? – нетерпеливо спросил их Антон.
– Нету ее, – пробормотал Петр, – убегла!
– Как?
– Убегла! Стенка подкопана, и ее нет! Все обшарили!
Антон холопнул руками о полы своего кафтана и опрометью бросился к князю.
– С чего ж ей бежать было? – заговорили промеж себя холопы.
– Не иначе как ботожья побоялась!
– Сказал! Потому бежала, что пособницей княжне была, вот и сказ весь.
– И будет же ей! – пробормотали более робкие.
В избу снова вбежал Антон.
– Погоня! – закричал он. – Петька, Мишка, Осип, Влас и ты, Григорий, все на коней и по разным сторонам. Чтобы до ночи была она тут. Князь приказал!
Холопы быстро выбежали и стали седлать коней.
Князь ходил по горнице большими шагами и то и дело схватывался за волосы.
Позор! Теперь уже нет сомнения, что княжна убежала, коли объявилась и ее помощница.
– Нашли? Привели? Вернулся кто? – спрашивал он у Антона через каждые пять-десять минут, на что Антон неизменно отвечал:
– Нет еще, государь!
Поздно ночью вернулись друг за другом посланные в погоню холопы. Вернулись усталые, на измученных конях, все с одной вестью, что нигде и следа Дашкиного не видно. И нещадно бил их за эту весть батогами разъяренный князь, бормоча:
– Все вы, собаки, заодно с ними были!..
XIIВ Коломне и городе
Было начало июля 1660 года. Царь Алексей Михайлович проснулся веселый и радостный. Ясный день еще более развеселил его.
– Ишь, благодать какая, Господи Боже мой! – сказал он своему постельничему. – Небо-то, что лазурь. Кажется, видишь самого Господа и ангелов, славословящих Его! Ишь, солнышко!
И он с улыбкой зажмурился от жгучего летнего солнца.
Отстояв службу и выслушав по обычаю доклады, он усмехнулся и сказал окружавшим его боярам:
– Не можем здесь оставаться! Из терема на волю хочется. Чтобы завтра, Борис Иванович, – обратился он к Морозову, своему шурину, – нам в Коломенское ехать. Снаряди поезд!
Старик Морозов низко поклонился.
– Как милость твоя прикажет, – ответил он.
Царь кивнул.
– До сентября уедем! Пусть и царевны едут с нами, чего им тут киснуть. В городе останутся… – Царь оглядел бояр и сказал: – Ну ты, Михайло, у тебя горе, так оно и на руку. Не печалиться тебе на наших глазах. Да еще Куракины!