– Нет, ничего не надо! Только укрой меня. Мне страшно.
Она обняла его, прижала его лицо к своей груди, и он мало-помалу забылся тяжелым сном. Не спала теперь Анна Михайловна. «Что с ним такое, – думала она. – Неужели Господь так карает нас за ложь перед батюшкой с матушкой?» И она решила перед ними покаяться. Хотя и знала она, что наступит день, ночные страхи ее развеются и у нее не хватит духу привести в исполнение свое решение, но все же теперь она успокоилась и забылась сном рядом с мужем.
Невесела была их жизнь. Они почти никуда не выезжали, и у них почти никого не бывало. Она все время проводила в неустанной работе у себя в терему или ездила по монастырям, развозя дорогие вклады и молясь всем святым и угодникам. Он ездил только в свой полк, виделся только с Петром, постоянно был угрюм и мрачен, а иногда вдруг седлал коня, брал своего стремянного и уезжал из города на два, на три дня.
– И у Аннушки нашей нелады какие-то! – с горечью говорила княгиня Ольга Петровна своему мужу.
– Не говори! Только один Петр меня и радует.
– Терентий в староверцы отошел, а те словно отрезались. Другие времена настали! Так тяжко, что и сказать нельзя! Веселиться бы, радоваться, а они ровно в схиму готовятся…
Князь Тугаев не находил себе покоя. «Хоть бы перед кем покаяться, перед кем-нибудь душу излить! Впору иной раз идти на пожар, поклониться народу да и покаяться!»
Однажды в таком настроении он медленно ехал берегом Москвы-реки, когда встретился с князем Терентием, который возвращался от Морозовой. Уже давно влекло Тугаева к этому странному человеку, который казался ему загадочным. Он подъехал к нему и окликнул. Терентий поднял голову.
– А? Ты, князь? – сказал он Тугаеву, радушно с ним здороваясь. – Куда?
– А так! Промяться выехал, – ответил Тугаев и вдруг сказал: – Дозволь, Терентий Михайлович, с тобой перемолвиться словом!
Терентий взглянул на него и молча кивнул головой. Они поехали рядом. Тугаев тихо заговорил:
– Жить мне тяжко, Терентий Михайлович. На душе у меня туча черная. Извелся я совсем, измучился!..
Князь Терентий молча посмотрел на него, и во взгляде его сверкнул луч участия.
Тугаев оживился и продолжал:
– Тайна у меня на душе. Давит она меня и мучает. Хочу тебе душу свою открыть…
Терентий произнес:
– Только потом не кайся. Иногда так-то бывает. Выложит человек перед человеком свою душу, а потом и сам не рад, и прежний друг в одночасье злым врагом делается. Подумай, а потом говори.
Тугаев встряхнул головой и с решимостью ответил:
– Все тебе как на духу поведаю! – и дрогнувшим голосом начал свою страшную исповедь…
Сперва рассказал он, как повенчали его, не смысля, по обету родительскому с нелюбимой женой. Как страдал он с ней и мучился, взяв на плечи свои непосильный крест. Как сломал он походы и сдружился с Петром. Как вернулся и увидел сестру их Анну, как полюбил ее. Как виделись они. Как колдовал он у Еремейки и что сделалось потом.
Голос его дрожал и доходил до шепота.
Князь Теряев давно уже остановил коня, и они стояли посреди дороги, оба взволнованные, бледные от ужаса внезапно раскрытой тайны.
– И нет мне теперь покоя, – тихо проговорил Тугаев, – и вижу я загубленные жизни, и свою, и Анны! И не знаю выхода. Вот я встретил тебя, поведал как на духу тайну свою и теперь в твоей власти! Хочешь, иди в приказ и скажи о моем окаянстве!..
Терентий скорбно покачал головой и ответил:
– Господи! Господи! Греха-то сколько! Не знамение ли это антихриста? Что могут сделать люди с тобой? Бог наказует тебя! Загубил ты две жизни, двух жен своих; над душой сестры моей насмеялся. У людей нет на тебя наказания. Иди в монастырь и там свой грех замаливай!
– Тяжко мне! Тяжко, – застонал Тугаев и склонил голову на шею лошади.
Терентия охватила жалость к этому человеку. Он положил руку на его плечо и сказал ему задушевным голосом:
– Бог простит! Он все видит, и ни одна покаянная слеза твоя не упадет даром. Время теперь страшное, пришел антихрист со слугами своими, и благо тому, кто вовремя успел принести покаяние! Иди в монастырь, не мешкай…
Тугаев встрепенулся и, взглянув на Терентия, сказал:
– Спасибо тебе, князь! Указал ты мне путь истинный!..
Князь сложил двуперстно руку и осенил Тугаева крестным знамением.
– Мир с тобой, мой бедный брат! – сказал он. – Иди и поборай дьявола!..
Князь порывисто поцеловал Терентию плечо и погнал коня во всю его конскую мочь…
VIIГроза
На другой день после этой беседы князь и княгиня Тугаевы, простившись со стариками Теряевыми, тронулись в дальний путь.
– С чего надумались? – спрашивал у князя Петр. – Теперь у нас самое веселье. Вскорости весна начнется, охоты!
– Не до того нам, – ответил Тугаев, – поездим по святым монастырям, за грехи свои помолимся. До сей поры одна Аннушка ездила, а теперь и я с ней.
И они поехали в двух повозках, взяв с собой только десяток слуг.
– Дела! – говорил жизнерадостный Петр своей жене. – Людям бы веселиться, ан на них грусть-тоска так и лезет! С чего?
– Грехи, надо быть, одолели, – задумчиво отвечала Катерина.
– У них-то грехи?..
Катерина тихо кивнула головой.
– Наверху-то слухи ходят, что жена его первая неспроста померла!
Петр вздрогнул, и глаза его сверкнули гневом.
– Катерина! – грозно сказал он. – При мне таких слов не говори! Не учил я тебя еще; как бы не начал!..
Дела!
Это слово теперь переносилось с уст на уста. С новым встретилось старое в лице боярыни Морозовой и все с напряжением и тревогой следили за ее неравной борьбой.
– Боярыня, – говорил Терентий Морозовой, – во дворце царь что ни день ждет тебя с поклоном. Чего не идешь ты? Грозу на себя кликаешь!..
– Сестрица, голубушка, – говорила ей княгиня Урусова, – муж сказывал, царь больно на тебя серчает. Иди скорее, поклонись!..
Морозова улыбалась им обоим в ответ.
– Ах вы, мои заступники! Миленькие вы мои! Как же, подумайте, золотые, я к царю поеду? Приеду, войду, тут меня архиереи благословлять троеперстно станут, приму ли на душу такое поругание? Войду, говорить стану. Поначалу царя благоверным наречи. Благоверным! Подумайте, милостивцы. А какой же он благоверный, коли он слуга антихриста? А там ему и руку целовать надо. Тьфу! Не возьму на душу греха такого!
Терентий молчал, чувствуя правоту ее, а княгиня, сестра ее, умиляясь, говорила:
– Не оставлю я тебя, страстотерпица! С тобой муку приму!
– Мати Феодора, отпусти нас! – просили трусливые инокини.
– Подождите, милые! Придет беда, сама укажу вам, а теперь скучно мне без вас будет!
– Царский посол! – доложила однажды испуганная Меланья.
– Что ж, путь войдет, – ответила Морозова, и в горницу к ней вошел боярин Троекуров, лицом красный как свекла, толстый как боров, с рыжей бородой и рыжими бровями кустиками.
– Уф! – заговорил он, отираясь платком. – Что ж это ты, боярыня, супротивничаешь? Ась?
– Ты хоть лоб-то перекрести, слуга антихристов, – спокойно заметила ему Морозова.
– Лоб? Ах ты! Вот вошел, и сейчас лукавый попутал!
Боярин истово помолился на образ и снова обратился к Морозовой.
– Что ж это ты строишь, мать? – грозно заговорил он. – Царь поженился, в радостях, а ты хоть бы челом ему побила, на радости поздравила. Вишь, на свадьбу не поехала и теперь кочевряжишься!..
Боярыня слушала его с кроткой улыбкой.
Он был ровесник ее покойного мужа, пировал на ее свадьбе, помнил ее красу и величие и теперь приходил прямо в раж.
– Эх, живи боярин Глеб Иванович! Взял бы он плеть шелковую… Ты что думаешь себе? Перед царем ты козявка малая. Царь повелит, и тебя на цепях притащат! Чего молчишь, гордячка? Али не дело говорю? Вот что! Царь прислал меня, чтобы я тебя честью уговорил. Так сказывай теперь: приедешь к царю или нет?
– Нет!
– Как? – Боярин даже попятился и сел с размаху на коник.
– Так, Степан Трофимович, нечего мне у царя твоего делать. Он так думает, а я так! Зла царю я не делаю и дивлюсь только, за что такой гнев на мое убожество!
– Тьфу! – обозлился Троекуров. – Ради Ивашки одумайся!
– А что могут младенцу сделать?
– Ну-ну! Однако и заноза ты, Прокофьевна! Теперь уж на себя пеняй, распрекрасная!
– Челом тебе, боярин! Чего в случае, помяни меня, убогую, в молитвах!
– Помяну, помяну! – пробормотал боярин, уходя от Морозовой, и, тяжко вздыхая, влез на своего коня.
После него был с таким же увещанием князь Урусов, муж ее сестры.
– Эх, сестрица, – говорил он ей, – что тебе? Съездила, поклонилась, а там опять у тебя и келейницы, и юродивые, и весь обиход. Веруй себе по-своему!
– Ах, князь, князь, – с укором сказала ему Морозова, – чему учишь? А? Господа моего обмануть учишь! Разве от Него скроюсь?!
Князь сконфузился и ни с чем вернулся к царю.
Царь сидел в думе. С ним, кроме бояр, сидели патриарх, его духовник, архиереи и настоятель Чудовского монастыря.
Царь выслушал доклад Урусова и гневно нахмурился.
– Тяжело ей бороться со мной, – глухо сказал он, – один кто из нас беспременно одолеет!
Терентий побледнел в страхе.
– Ну-ну! Будем ее из дому изгонять и на суд ваш, пастыри, отдадим. Пусть уж напрямо скажет, како верует?..
– Давно говорили тебе, государь, про это, – вкрадчиво сказал чудовский архимандрит Иоаким, – гордыню ее с корнем вырвать надобно, как сорную траву из злака!
– Так и будет! – решительно сказал царь, вставая. – Не то она только всю Москву мне мутит! Ин быть по сему. Ты, старец, – обратился он к Иоакиму, – и сыск над ней учинишь! К тебе дьяка дам!
Терентий, себя не помня, выскочил из дворца и помчался к Морозовой.
– Берегись, боярыня! Царь на тебя распалился лютым гневом и на тебя людей посылает! Спасайся!
Морозова просияла и словно выросла. Она протянула руки Терентию и братски его поцеловала.