– Для чего же муки, милый? – со стоном говорила Анна. – Смотри, другие любятся и веселы, и детки есть, а мы… Только изводимся с тобой.
– Ну, ну! Вот я слышал, в Ипатьевском монастыре пресветлый старец Иннокентий есть. Всякий, говорят, грех разрешает. К нему поедем!
Но и старец Иннокентий не отпустил греха Тугаеву.
Анна терзалась; в ее простом уме слагались ужасы без всяких определенных мыслей, но однажды она вдруг словно просветлела.
Это было в странноприимном доме при Черемнецком монастыре. В просторной горнице лежали они на кровати. Анна не спала, взволнованная печалью мужа, и думала тоскливые думы.
Князь спал тревожным, тяжелым сном. Он стонал, метался во сне и бормотал несвязные речи.
Вдруг он вскочил с исступленным криком. Глаза его расширились, он вытянул вперед руки и закричал:
– Ты? Ты? Опять!..
В ответ на его крик раздался другой. Князь очнулся и растерянно оглянулся. И вдруг замер в новом ужасе.
Анна соскочила с кровати и в одной сорочке стояла в углу горницы, дрожа от страха и с ужасом смотря на князя.
Он сделал к ней шаг вперед, взглянул на нее и встал как вкопанный. В ее взгляде он прочел, что она все знает…
– Ты?.. – с бесконечным ужасом и страданием произнесла Анна.
Он вздрогнул.
– Да, да! Вот он, мой грех! Вот мое окаянство! Анна, милая!
Он упал на пол, и в несвязных словах полилась его ужасная исповедь.
Ах, не встречаться бы им здесь вовеки! Не волен он был в сердце своем! Все мутилось, не в себе он был. Дьяволы томили его, дразнили и мучили! Видит Бог, он боролся…
Анна слушала и трепетала.
Вон он, грех лжи и обмана! До чего дошла она! Ведь и она в той душе загубленной повинна.
– Иди в монастырь! Я тоже уйду!
– Но я люблю тебя, Анна!
– Прочь! Прими руки… окаянный!
– Что?
Князь вскочил как ужаленный и схватился руками за голову.
– Прочь, прочь, прочь! Не скверни меня руками своими! – твердила, дрожа, Анна.
Князь дико вскрикнул, захохотал и бросился из горницы.
– Куда? – остановил его привратник.
– Прочь! – оттолкнул он его с силой и выбежал за ограду.
Была весна в начале. Огромное озеро, что окружало монастырь, почернело и вздулось, готовое сломить лед при первом порыве ветра.
– Проклят, проклят! – бормотал князь, бегом спускаясь на зыбкую поверхность талого льдца.
– Братии, душа гибне! Спасайте! – закричал испуганный привратник.
– Боже, спаси и помилуй!
– Проклят, проклят! – твердил князь, увязая в снегу, попадая в лужи талой воды. Вдруг перед ним мелькнул словно призрак его умершей жены.
– Опять ты! – закричал он исступленно и рванулся вперед.
– Сгиб! – раздался вопль с берега.
При свете луны привратник увидел, как князь на всем бегу словно провалился. Он упал в прорубь. Крик привратника огласил уснувшую обитель.
Несколько иноков выбежали на берег. Отважные монахи бросились следом за князем, дошли до проруби, но не увидели его трупа.
– Затянуло под лед, – толковали они потом.
– Ой, грехи тяжкие!
– Кто княгине-то скажет, милостивцы! – печалился ключник.
А княгиня лежала в горнице без сознания. Ее ум не выдержал такого напряжения, и бедная голова ее закружилась.
Когда она очнулась, подле нее у постели сидел старец.
– Опамятовалась! – с тихой улыбкой сказал он и взглянул на нее с нежным участием.
– Отче, – робко спросила она, – где супруг мой?
Старец помолчал мгновение, а потом тихо и торжественно сказал:
– Господь Бог уготовил тебе тяжкое испытание…
– Где муж? – повторяла Анна.
– Там, – старец поднял глаза кверху, – где нет ни печалей, ни воздыханий, но жизнь бесконечная!..
– Он принял схиму?..
– Навечно…
– Так скоро? Сколько же я лежала?
– Он утоп, дочь моя! – тихо ответил ей старец.
– Как?
Анна поднялась и села, бледная, как плат.
– Утоп по неразумию.
И старец рассказал про смерть ее мужа.
– И тела нет… вот весной лед вскроет, тогда предадим его честному погребению… Что ты, дочушка!
– Божья кара! Божий суд! – вскрикнула Анна и, упав на колени, прижалась лицом к ногам старца.
– Что, доченька, что, милая?..
Она неясно бормотала:
– Грех! И его грех, и мой грех! Оба грешны. Отче, выслушай!
– Ну, говори, доченька! Вот так! Я слушаю. Шепчи мне потиху!
Он опустился рядом с ней на колени и прислонил ухо свое к ее помертвевшим губам.
Анна бессвязно начала свою исповедь, задыхаясь от глухих рыданий.
XТяжкие времена
По Москве опять заходили странные люди. То тут, то там вдруг объявлялось подметное письмо. Голь кабацкая и гультяи толпами собирались и говорили меж собой.
– Ужо им, боярам! Идет молодец на них. С ними, слышь, везде расправу чинят!
– Верно! Слышь, братцы, Астрахань взял, Саратов, Царицын…
– На Казань идет!
– Цыц вы, крамольники! – орали пристава. – Расходитесь! Не то вас!
Толпа разбегалась, а в другом месте уже собиралась вновь и вела свои разговоры.
Слух о Стеньке Разине дошел до Москвы и взволновал ее сверху донизу.
Царь собирал думу и совещался. Вор вернулся после двухлетней пропажи снова в Астрахань и на этот раз взял ее, пролив море крови.
– Тогда выпустили! – с укором говорил Урусов. – Львов да Прозоровский большой беды тогда наделали!
– Тогда, тогда! – с раздражением сказал царь. – Надо думать, что теперь делать!
– Дозволь слово, государь, держать, – произнес боярин Нащокин.
Царь обернулся к нему.
– Допрежь всего всем воеводствам строгие наказы разослать, чтобы держали себя с великим бережением и друг другу помощь бы оказывали, а не супротивничали бы да не сварились бы.
– Так, боярин! – одобрил царь.
– А потом и сидеть себе в упокое, – продолжал боярин, – немыслимо, чтобы вор этот до Москвы дошел.
– Вестимо, немыслимо, – подтвердили все.
– Одно только, в людях смятение, государь, – вставил Троекуров.
– Государь, – сказал патриарх, – по моему разумению малому, надо проклясть этого самого Разина всенародно. Объявить на него анафему, и тогда, верь, народ отшатнется от него и будет он совсем один!
– Это так! – сказал повеселевший царь. – Проклясть его всенародно. Истинно он от дьявола.
– Проклясть! Отлучить! – подхватили бояре, и на думе решили отлучить Стеньку от церкви и наречь ему анафему.
Уже дума собиралась расходиться, когда встал Иоаким и заговорил:
– Милостивцы, прислушайте мое слово!
Царь воззрился на него.
– В народе нонче опять непокойно, опять мятежные думы в головах и на языках сквернословие, а тут же у нас ко всему соблазн великий. Народу якобы на потеху и радость.
Терентий побледнел, и сердце его сжалось предчувствием злого.
– Про что говоришь, отче? – спросил царь. – Не возьму в толк!
– Говорю, государь, про смутьянство, что вслух поносят нас, иереев, и тебя, царское величество, и царевен, и царевичей. Говорю про староверок упорствующих, Феодосью и сестру ее Евдокию. Всем соблазн!..
Царь нахмурился:
– Что же они делают? Али мало им, что в клетях по монастырям сидят?
– Всем, государь, соблазн, – заговорил с жаром Иоаким, – теперь возьми эту Евдокию…
Князь Урусов опустил голову.
– Что она творит? Господи Владыко! Теперь ей наказали мы беспременно в церкви нашего чина службу стоять. Так что ж? Не идет! Ноги, слышь, не служат. Ну, ее на рогожу и волоком тащут, а она-то ругается. А народ видит это и соблазняется.
Царь кивнул.
– Ну а та? Морозова?
– И того хуже! Теперь, слышишь, со старицей Меланьей что ни день видится, письма от нее подметные. Где та старица, ищем и сыскать не можем. А она, боярыня, у себя в железах сидит и поет гласом великим на всю обитель. А то сквернословит! Ей говорят: тихо! А она еще громче. Народ прямо под окнами толпой стоит. В пору палками гнать…
Царь гневно нахмурился:
– Ох, эти мне две супротивницы! Ну что с ними сделаю? Услать их надо куда от Москвы далее, в крепкие железа заковать, за запоры посадить.
Терентий не вытерпел и вдруг сказал:
– За что, государь?
Терентий был белее вешнего снега.
– Веруют так они и за то страждут, – твердо ответил он, – а в чем провинились пуще того? Сделали дело татебное? Воровством, знахарством промышляли? Убийством жили? Гляди, сколько убогих и скорбных приютила у себя боярыня. Не гнушалась в чумное время ходить за больными. Нищих оделяла. Что свеча горела перед Господом! Смилуйся, царь, над нею!
И Терентий вдруг, к общему соблазну, упал в ноги царю.
Царь встал, пылая гневом.
– Что говоришь, безумный! – закричал он. – А супротив меня она не шла? Не поносила меня и святых отцов? Не сказывала, что я по-бесовски верую, а она истинно? Али это не в упрек ныне, своему царю перечить?
Патриарх подал едва заметный знак.
– Как веруешь? Как крестишься? – завопил вдруг Иоаким, бросаясь к Терентию.
Все замерли. Терентий медленно встал и вопросительно взглянул на царя.
Царь отвернулся и глухо повторил:
– Как?
– Так! – звонко и решительно ответил Терентий, подымая два пальца.
Тяжкий вздох пронесся по Грановитой палате.
– Опомнись, князь! – закричал испуганно Шереметев.
Царь махнул рукой.
– Не маленький он!
И, обратившись к Теряеву, грозно сказал:
– Род ваш немало оказал услуг мне и всегда прямил, не то бы огнем спалил я тебя за отступничество! Теперь же иди с глаз моих и жди дома моего решения. Иди!..
Терентий низко поклонился царю и пошел из палаты. Лицо его было светло и радостно.
– Сподобился! – шептал он, ликуя.
Старый князь сидел погруженный в размышления, собираясь идти ко сну, когда в горницу вошел любимец его Антон и остановился в дверях.
– Чего тебе? – спросил князь.
– Государь, Антропка приехал. До твоей милости!
– Какой такой Антропка?
– Запамятовал, государь! Антропка – это стремянный князя Павла!.. Приехал он…