– Милославский, Иван Богданович, – ответил дьяк.
– Муж добрый! – сказал Нащокин. – Не своим родичам чета.
– И пишет он, – заговорил Воротынский вставая, – что от Казани помощи ему не шлют и слать не хотят, а силы у него малые!
– А на Казани кто воеводствует?
– Урусов князь, Петр Семенович, – ответил снова дьяк.
– А кто ж князь Барятинский?
– Воинский голова!
– А тот Барятинский тож мне пишет, – заговорил опять Воротынский, – князь-де Урусов в большом унынии. Войско есть, а он не дает и одного стрельца на помогу иным городам.
– Спосылать туда надо с наказом кого. Да спосылать такого, чтобы в случае чего и сам распорядок сделать мог, человека воинского!
– А где взять такого? – заговорили в Думе.
– А князь Петр? – сказал Куракин.
Царь закивал головой и, улыбаясь, сказал:
– Так, так, князь! Лучше и не придумать! Боярин, – сказал он Нащокину, – заготовь ему грамоты, а завтра он и поедет! Ну, на сегодня и довольно! Авось Господь грозу пронесет и царство успокоит наше! Помолимся!
Патриарх стал читать молитвы, и все набожно крестились, а потом, целуя царскую руку, начали расходиться. Царь пошел в свои покои и приказал позвать к себе Матвеева.
– Отличие тебе от государя, – сказал Куракин, увидев Петра, – позовут тебя ныне во дворец, и царь в Казань тебя пошлет, к князю Урусову, чтобы ты мятежников укрощал!
– Царский слуга! – ответил Петр, но невольно затуманился. Крепко любил он свою жену и деток, обжился в Москве, да и старики уже призора требуют, а тут на войну ехать. Ну, да на все царская воля.
Он пошел к себе на двор и увидел того же Никитина.
Дворянский сын быстро спешился и низко поклонился Петру.
– Государь-барюшка тебя к себе зовет. Наказал ехать не мешкая!
– Подожди немного. Испей меда с дороги. Мне только коня обрядят! Эй, Кряж!
Кряж выскочил и тотчас побежал по приказу Петра в конюшню, а старый Антон хлопотал подле Никитина, угощая его медом.
Петр, не заходя в терем, оделся и вышел снова к Никитину.
– Ну, едем!
Никитин вытер губы и встал.
– Что ж это не по обычаю, – улыбнулся Петр, – чару-то себе возьми! Чай, царский посол!
– Благодарствуй! – радостно ответил Никитин и тотчас спрятал серебряную с финифтью чашу в карман кафтана.
– Едем!
В сопровождении Кряжа они поскакали во дворец.
Царь встретил Петра ласково и сказал ему:
– Вот, чтобы ты не думал, будто я на тебя за Терентия гневен! Дело тебе государское поручаем! Артамон Сергеевич, растолкуй ему!
Матвеев тотчас стал объяснять Петру, что надобно.
Князья Урусов и Барятинский не ладят друг с другом. Так мирить их надо, а коли что, и согнать с места, кого он вздумает. На то ему грамота. За мятежниками следить и беспременно рубить их с казанским войском. Там его много.
– На тебя все надеемся, – окончил Матвеев, – что дальше Казани вора не пустишь!..
– Смотри, нам его самого привези! – улыбаясь, сказал царь.
Петр повалился царю в ноги и раз двадцать ударил лбом об пол.
– Милуешь и ласкаешь холопишку своего! – говорил он в волнении.
– Ну, ну, чего там! Ты нам порадей только, а мы тебя не оставим!..
Царь был к нему особо милостив и взял его с собой в терем. Там он сел с Матвеевым играть в шахматы, а Петр слушал ласковые речи царицы.
– Ты уедешь, князь Петр, – говорила она, – так накажи жене своей: пусть меня не забывает да чаще ездит, а то два дня как и глаз ко мне не казала. Попрекни ее!..
Князь Петр вернулся домой, и в доме Катерина тотчас подняла вой.
– Голубчик, голубь мой сизый, на кого ж ты меня покинешь и деток малых, – начала причитать она, – убьют тебя воры, злые крамольники!
– Петруша, сокол мой ясный, осиротеем мы без тебя! – потягивала старая княгиня.
Дети проснулись и заплакали тоже.
– Нишкни! – закричал наконец старый князь. – Довольно повыли! Глупые бабы, преглупые! Что он, на смерть едет, что ли? Царь-батюшка отличил его, радоваться надо, а они – на!
Петр незаметно от всех смахнул слезы с глаз и ласково сказал:
– Не вой, Катеринушка! Бог даст, вернусь, и еще порадуемся мы с тобой!
– Спать надо, а не выть в полночь-то, – заметил старый князь.
Все стихло. В доме заснули, вернее, притворились спящими, потому что ни старый князь с княгиней, ни Петр с Катериной не сомкнули глаз: одни думали свои думы, другие – миловались перед разлукой и утешали один другого. Не спал также и Кряж. Он знал, что ему не миновать ехать с Петром, и, пробравшись в девичью, в темных сенцах прощался с Лушкой.
Старый князь и радовался, и печалился об объезде сына. С одной стороны, это царское отличие, а с другой – вовсе опустеет дом их. Старший, Терентий, теперь словно и не сын ему, совсем откачнулся. Дочка любимая в монастырь ушла; Петр уедет – и, упаси Бог, вдруг убьют его, что тогда?..
При этой мысли он похолодел даже. Потом встал и начал молиться.
– А ну и я! – прошептала старая княгиня, осторожно спустилась с кровати и стала на колени рядом с мужем.
Она знала теперь все думы своего мужа и вместе с ним делила его грусть и опасения. Сироты они оба!..
XIVНежданная встреча
Петр приехал в Казань как раз накануне того дня, когда князь Урусов согласился наконец дать Барятинскому войско, чтобы идти на Разина.
Узнав, какой важный человек является в лице Петра в Казань, князь Урусов смутился и стал оправдываться.
– Я что ж? – говорил он, угощая Петра. – Я царю прямлю, на том и крест целовал! Ежели Милославский чего и наплел, так я тому не причинен. Очернить всякого можно. Суди сам!.. – И он начал жаловаться.
Самого Разина еще не видно, а воры уже вокруг всей Казани шмыгают. Что ни день, с площади одного-двух в башню волокешь. Тот с подметным письмом, другой посадских мутит, третий татар подымает. Гляди в оба!.. Теперь взять Казань. Она только и чтит Москву да царя! Ежели возьмут Симбирск…
– К чему ж Симбирск-то отдавать? – перебил его Петр.
Урусов задвигал усами, как морж, и закашлялся, словно поперхнулся.
– Я к примеру говорю, – поправился он и продолжал: – Если Симбирск возьмут, вся сила на Казань двинется, а у него и так войска мало, да и народ разбойники: так и глядят – к вору перекинуться. На казаков прямо надежды нет… И все-таки он теперь вот, видя великое утеснение Милославского, шлет ему в помощь Барятинского с войском.
Немало даю ему. Считай: три стрелецких полка, да казаков триста, да две пушки с пушкарями, а у меня всего таких, может, десять тысяч!
И он жалобно начал просить Петра:
– Ты уж, князь, заступись за меня перед царем! Ведь я верой и правдой ему служу, батюшке; а оговорить завсегда можно! Уж порадей! Я тебя, видит бог, не обижу!
Князь успокоил Урусова, а спустя какой-нибудь час говорил с князем Юрием Андреевичем Барятинским.
Князь с усмешкой говорил ему:
– Чего уж тут! Дело прошлое! Теперь дал войско, хоть немного, да и то ладно. А ранее совсем извел меня. Гляди, пожалуйста, от Милославского поначалу один гонец, потом другой, а там третий, прямо через воров пробрался. В Симбирске уже есть нечего, зелье все вывелось, палить нечем, а он все свое. Тут я и закрутил. Не хочешь, так сам пойду! Ну, он и сдался.
Князь Барятинский улыбнулся:
– Это-то верно, что он царю прямит, да труслив больно. Какой уж он воевода. Ему бы на печи лежать только…
– Когда же идти?
– Завтра с полдня и двинусь!
– Ну, и я с тобой, князь!
– Милости просим! За честь сочтем! Хочешь, тебе казаков дам или стрельцов? Со мной брат идет, ну и ты. Вот и поделимся!
Князь с радостью согласился.
В нем сказалась боевая кровь. Вспомнил он свои походы в Польшу, и показалось ему совестным отступиться от боя, если он впереди.
– Готовься, Кряж, воевать будем! – сказал он, вернувшись в свою горницу, которую отвели ему в воеводском доме.
Кряж только тряхнул головой.
– Что ж! Дело доброе! Косточки расправим, по крайности!..
В эту минуту в комнату ввалился князь Урусов.
– Не спишь еще, князь? – сказал он. – Не хочешь ли меду али снеди какой? Повели! Я твой слуга!
– Чарку выпью, пожалуй, – согласился князь. Урусов обрадовался и сам выбежал распорядиться. Петр усмехнулся. Человек обхаживает его, угодить хочет, а все-таки царю по чести отписать надо. Что ж, что он царю прямит? Прямить прями, да и разум нужен. Воевода в таком месте должен быть тверд и умом, и духом.
– Ты моего меда испробуй, – говорил воевода, – вот мед так мед! Такого у царя не сыщешь. Мне его одна бабка-шельмовка варит… Откушай во здравие!..
Петр выпил, и нега разлилась по его членам.
– Добрый мед!
– Да! – вздохнул воевода. – Вот жить бы да радоваться только, а тут одни хлопоты. Сейчас, ты ушел, ко мне двух скоморохов привели. Песни играют самые супротивные, слова говорят такие вздорные и все с посадскими. Взял их на дыбу, а они, волчья сыть, мы, гыт – слуги Степана Тимофеевича! Тьфу! Завтра вешать буду…
Он вздохнул и опять начал свои речи:
– Кругом что море кипит. Так и глядит каждый, как заяц, к ворам убежать. Придет вор, борони Господи, сейчас надо будет посады выжечь, потому от них вся крамола. Теперь уж и на правеж их, дьяволов, не ставлю. Думаю, пождите, придет еще времечко. Да ты спишь, князь? Ну Господь с тобой! Я пойду! Слышь, ты тоже в поход сбираешься?..
– Беспременно! – ответил Петр через силу.
Глаза его уже слипались, и он, едва ушел воевода, успел только раздеться и лечь на лавку, как тотчас захрапел богатырским храпом…
На другой день он вместе с Барятинским выступил в поход.
Князь дал ему целый полк и полсотни казаков.
– Много дела будет, – сказал он, – до Симбирска нам по людям идти придется, и торопиться надо! Слышь, им последние часы идут!
И правда, всю дорогу им приходилось прокладывать по людям. Со всех сторон к Симбирску двигались толпы возмутившихся крестьян и посадских. Шли чуваши, мордва, татары.