Кранц посмотрел на Ястребова торжествующим взглядом. Он чувствовал, что теперь наступило время для реванша за недавние насмешки.
-- На вашу волчицу весь город жалуется, -- сказал он, -- она изо всех силков куропаток вытаскивает!..
Ястребов, не отвечая, продолжал возиться у костра. Куропатки в буквальном смысле слова ходили по улицам Нижнепропадинска, и любимым занятием мальчишек было ставить на них силки. Волчица повадилась таскать этих куропаток и в последнее время даже заметно стала жиреть на лёгкой добыче.
-- Отец Трифон жалуется, что на прошлой неделе она бросилась на него, -- продолжал Кранц.
-- Врёт он! -- сердито возразил Ястребов, ловко поддевая вскипевший чайник на новую палку и устанавливая его с подветренной стороны костра, чтобы пламя не било на крышку.
Действительно, пресловутая волчица была труслива как хорёк и убегала от последней собаки, проходившей мимо неё, не говоря о людях. Это не мешало пропадинским жителям питать к ней и её хозяину суеверный страх. Они считали Ястребова шаманом и утверждали, что он приручил волчицу какими-то таинственными чарами и теперь разъезжает на ней каждую ночь по окрестным болотам.
-- Я слышал, что вашу волчицу хотят отравить! -- приставал Кранц.
-- Пусть попробуют! -- буркнул Ястребов, принимаясь мыть сковородку при помощи пучка свежей травы, мало-помалу окрасившей её в красивую зелёную краску.
Лицо его насупилось сердитее прежнего. Несмотря на все грехи волчицы, он не мог выносить, чтобы посторонние люди вмешивались в его отношения к ней.
Он опять вернулся к костру и уже собирался жарить мясо, но Кранц, взявший на себя роль распорядителя, предупредил его.
-- Вы, что же это, хотите приготовить мясо под зелёным соусом? -- засмеялся он. -- Смотрите, господа! Он весь сок из травы оставил на сковородке. Так нельзя!
-- Правда! -- поддержала его Марья Николаевна. -- Давайте лучше на рожнах!
Ястребов послушно принялся строгать длинные и тонкие палочки и нанизывать на них маленькие кусочки мяса. Рыбковский, ходивший по берегу, возвратился с букетом, составленным из красивых белых и розовых цветочков кипрея с небольшими плотными тёмно-зелёными листочками, перемешанных с мелкими бледно-голубыми колокольчиками и маленькими белыми звёздочками буквиц.
-- Ах, какая прелесть! -- воскликнула Марья Николаевна. -- Где это вы набрали?
-- Тут много! -- ответил Рыбковский, отдавая букет. -- После чаю пойдём собирать, я вам покажу. Я знаю место, где растут незабудки, настоящие незабудки как у нас на полях.
Ястребов снял с рожна последние куски зарумянившегося жаркого. Сложив всё жаркое на большую железную тарелку, он поставил её на ковре перед Марьей Николаевной, но вместо того, чтобы усесться рядом со всеми, повернулся и неторопливо отправился по тропинке, уходившей в лес.
-- Куда вы? -- окликнула Марья Николаевна.
-- На охоту! -- отвечал Ястребов, не оборачиваясь и продолжая свой путь.
-- Стойте, стойте! -- кричала Марья Николаевна, видя, что его высокая фигура готова скрыться между кустами. -- Вы разве не будете есть с нами?
-- Что еда? -- донеслось уж из кустов. -- Сами ешьте!
Ястребов с юности поставил себе правилом поступать не так как другие люди и мало-помалу до такой степени привык выбирать своеобразный способ действий, что теперь ему трудно было подойти под общий уровень даже в самых ничтожных пустяках. Он ел, одевался и спал иначе, чем люди, которые составляли его общество. В каждом отдельном случае он как будто задавал себе вопрос: "Как поступил бы на моём месте обыкновенный средний человек?" -- и поступал как раз наоборот. Логики в его поступках не было. Весною, когда чай дешевле, он вдруг отказывался от чаю, а осенью, напротив, платил по рублю за четверть кирпича и выпивал его в два приёма. В февральские сорокаградусные морозы он ходил на охоту без тёплой шапки и рукавиц, а летом, напротив, надевал меховую шапку. Он никогда не читал книг и не держал свечей в своей избушке и долгие зимние ночи просиживал один в четырёх стенах, по-видимому, не тяготясь одиночеством и не прибегая даже ко сну, чтобы скоротать время. Впрочем, он не чуждался и общества товарищей, но имел обыкновение покидать его так же неожиданно, как он сделал это теперь.
Однако, другие мало обратили внимания на его уход. Они уселись на траве вокруг ковра и дружно уничтожали привезённые припасы.
-- Хороши французы! -- сказал Ратинович, прожёвывая кусок.
Рыбковский поднял голову как боевой конь, почуявший запах пороха.
Почта пришла с неделю тому назад и принесла ворох газет и журналов. Они успели уже по десяти раз поспорить о каждом предмете, но не могли наспориться досыта. Это были люди различных мировоззрений, и словесные препирательства между ними иногда разрешались довольно крупными стычками. Они так увлекались, что нередко, в пылу желания одолеть противника, менялись ролями, и один защищал, а другой опровергал совсем несоответственно своей "программе".
-- Хороши французы! -- повторил Ратинович, беря ещё кусок жаркого. -- Мужчины колотят женщин палками и по их телам пробираются к выходу.
Он говорил об известном парижском пожаре в улице Жана Гужона.
-- Это всё буржуазия, -- прохрипел Броцкий, -- правящие классы.
-- Я о них именно и говорю, -- подтвердил Ратинович, -- однако, какое беспримерное падение Франции...
-- Не в том дело, -- сказал Рыбковский, нахмурившись, -- тут есть другая сторона, важнее...
-- Какая? -- задорно спросил Ратинович.
-- Как болезненно задевает за нервы эта катастрофа, -- продолжал Рыбковский, -- из всех трагических происшествий последнего времени это самое трагичное...
Ратинович хотел возразить, но Рыбковский успел опередить его.
-- Это пустое, что буржуазия! -- торопливо говорил он. -- Пустое даже, что французы. Не в том дело! Это ведь люди, наконец, просто люди!
-- Ну так что же? -- успел вставить Ратинович.
-- Помните барыню, которой разбили руки молотком, -- продолжал Рыбковский, не обращая внимания на вопрос, -- или тех дам, которые подрывались под стену?.. Пятнадцать минут! Ужасно, нестерпимо читать! Как крысы в западне!.. Подумать, что за четверть часа до того они, может быть, не находили для себя достаточно утончёнными самые изысканные предметы роскоши. Как мало времени нужно, чтобы весь лоск культуры сошёл, и явилась трепещущая тварь, обезумевшая от желания сохранить шкуру.
-- Ну, не все таковы, -- упрямо возразил Броцкий, -- рабочие классы проникнуты иным духом!
-- Как уверенно вы говорите! -- едко сказал Рыбковский. -- Как будто не бывало паники в простонародной толпе. Кажется, есть примеры... отечественные... Припомните Ходынку...
-- Я говорил о Франции! -- с угрюмым видом возразил Броцкий. -- Рабочие вели себя геройски! Только интеллигентные классы способны на такие штуки.
-- Интеллигенция! -- подхватил Ратинович. -- Интеллигентность -- это ширма, за которую прячутся утробные инстинкты. Только физический труд закаляет человека.
Марья Николаевна молча слушала. Она не любила вмешиваться в эти запутанные споры, где никак нельзя было разобрать, кто прав, кто виноват.
Спор перешёл на назначение интеллигенции и возобновился с удвоенной силой.
-- Разве может быть какое-либо движение без интеллигенции? -- кричал Рыбковский. -- Каждая общественная партия должна выделить из себя интеллигенцию, иначе она превратится в беспастушное стадо.
-- В том-то и дело, что интеллигенция сословна! Интеллигенция интеллигенции -- розь! -- кричал Ратинович.
-- Интеллигенция -- сама по себе сословие, -- возражал Рыбковский, -- у неё есть множество однородных интересов, независимо от интересов желудка, на которых вы так настаиваете!..
-- На интересах желудка зиждется весь свет! -- сказал Броцкий.
-- Интеллигенция является носителем всего прогресса, -- продолжал Рыбковский, -- это буфер, ослабляющий общественные столкновения.
-- А reptilien-литература что? -- спросил Ратинович. -- Разве не интеллигенция?..
-- А вы-то сами что? -- спросил, обозлившись, Рыбковский.
-- Как я-то сам? -- с удивлением переспросил Ратинович. -- Разве я -- reptilien-литература?
-- Нет, -- сказал Рыбковский, -- но так как вы отрицаете интеллигенцию, то я хотел спросить, к какому классу вы причисляете себя самого?
-- Что я, -- просто сказал Ратинович, -- не обо мне речь, а о том, что посильнее меня! Меня на этом не собьёте!..
Спор затянулся. Ожесточение спорящих не ослабевало.
Пёстрые куропатки, несколько раз с коканьем подлетавшие к самому месту пиршества, испуганно улетали прочь. Вдогонку им неслись резкие фразы, отрывистые как хлопанье бича и не связанные между собою никакой внутренней связью.
Спорящие перешли на теоретическую почву. Отсюда было недалеко и до личностей, ибо, странно сказать, вопрос о принципах миросозерцания гораздо больше возбуждает страсти, чем вопрос об их практическом применении к действительности, и человек готов скорее простить противнику дурной поступок, чем теоретическое разногласие по вопросу о факторах и процессах.
Но Марья Николаевна, посмотрев на реку, прервала спор.
-- Господа, -- сказала она, -- не пора ли домой? Смотрите, поднимается ветер. Пока мы тут спорим, ещё разыграется непогода, заставить сидеть здесь.
-- А Ястребов? -- сказал Ратинович. -- Он как переедет?
-- Надо его подождать! -- сказал Кранц.
Он был близким приятелем отсутствующего Ястребова и как бы представлял здесь его интересы.
Рыбковский пытливо посмотрел на воду. В качестве старожила он лучше всех знал изменчивый нрав реки и ветра.
-- Это полуночник идёт, -- сказал он, -- хочет разыграться, кажется. Если будем ждать, раньше ночи не перепустит на ту сторону.
-- А он никому не говорил, когда вернётся? -- безнадёжным голосом спросила Марья Николаевна, разумея Ястребова.
-- Как же, скажет он! -- проворчал Броцкий. -- Видите, сколько куропаток! Он теперь целые сутки прошляется!