— Расскажи о себе, сударыня.
Кратко, сухо, исключительно по существу Собакина рассказала то, что я уже услышал, осталось уточнить кое-какие подробности, просто для проверки на честность.
— А что ты умеешь делать?
Как оказалось, немало. Обучена грамоте, письму, закону Божьему, может вести дом, хорошо знает русскую, татарскую и немецкую кухню. А ещё немного знает кухню итальянскую.
— Итальянскую откуда?
— Батюшка мой был в сопровождении посла в Венецию, тамошняя кухня ему пришлась по душе, вот и научился немного.
Ха! У меня будет пицца, макароны и сыр!!!
— А сыр ты делать умеешь?
— Из коровьего молока три вида, из козьего и из овечьего тоже умею.
— Могу предложить тебе место экономки.
— Что сие значит?
— Будешь обихаживать дом. Но только дом. Всем хозяйством у меня заправляет Осип, кстати, отчёт по дому будешь давать ему. Жить будешь в доме, место сама определишь. Платить буду столько же, сколько получают другие домоправительницы, узнай сколько это. Одежду и питание будешь получать сверх этой суммы. Условие у меня только одно: если хоть одно слово произнесённое в этом дому без моего ведома уйдёт за ворота, то мы расстанемся. Согласна?
Собакина с достоинством кивнула.
Уважаю таких. Только что из канавы, и есть большой шанс угодить туда же, а ведь ведёт себя как королева! Или как настоящая комсомолка. Я ведь настолько старый, что помню ещё настоящих комсомольцев, которым было всё по плечу.
— Ну коли согласна, то ступай к Осипу, заключите ряд, я своей подписью его скреплю.
С той поры я стал кушать вкусно. Казалось бы простая вещь использование при приготовлении еды специй и пряных трав, ан нет! Пришлось сменить трёх поваров, но толку это не принесло: все варили почти так же как в больнице для больных почками и сердцем: без специй и почти без соли. Почти, это потому что повара стремились варить максимально жирно.
Словом, с последним я расстался без малейшей душевной боли, а его место заняла Феофила.
Сегодня на столе была лапша, и посмотрев на неё я снова почувствовал себя прогрессором.
— Феофила, хочу с тобой посоветоваться, как с человеком умеющим хорошо готовить, и как с человеком, который знает людей. Да присядь ты, не суетись.
Экономка присела на краешек стула, пуки сложены на коленях, взгляд несколько исподлобья… Пай-девочка!
— Вот ты приготовила лапшу, кстати очень вкусно, спасибо. А вот скажи мне, если бы продавалась готовая, это было бы лучше?
— Конечно. Столько лишней работы не делать.
— А как ты думаешь, стоит открыть производство по выпуску сухой лапши, чтобы можно было купить, а потом, когда надо, сварить?
— Я думаю, Александр Евгеньевич, что надо сначала устроить маленькое производство, и посмотреть, как будет продаваться лапша. И не неделю-другую, а полгода-год.
— Набрать статистику…
— Прости, не поняла?
— Это значит, что надо посчитать количество покупателей по дням, неделям, месяцам, для того чтобы увидеть, как изменяется спрос.
— Точно так я и подумала.
— А вот как бы ты посмотрела на лапшу, которую стали бы делать в виде ниточек, трубочек, бабочек и как-нибудь ещё?
— А вкус у них одинаковый?
— Ну… да.
— Было бы забавно, но это развлечения для имущих.
— Ага! Получается, что лучше делать такую лапшу… Назовём её макаронами…
Феофила хихикнула.
— Сделанные Макаром?
— Скорее уж сделанные эдаким макаром. Так вот, делать такую, чтобы можно было плотнее упаковать?
— Наверное. Но трубочки и бабочки тоже делать, на них обязательно найдутся покупатели.
— А как ты посмотришь на мясные консервы?
— Я бы посмотрела, да не знаю, что это такое.
— Представь себе тушеное кусочками мясо, которое уложили в жестяную банку, плотно закрыли, и оно будет так храниться несколько лет.
— И не испортится?
— Даже вкуснее станет.
— Знаете, Александр Евгеньевич, а это хорошее средство от голодовок среди народа. И макароны ваши, и мясные консервы.
— А как ты посмотришь на возможность немного подзаработать?
— Ты мне и так много платишь. Что надо я и безденежно сделаю.
— Тогда вот тебе задание: придумай рецептуру лапши, чтобы она быстро сохла, была вкусна после того как её сварят, и по возможности была дешева. Но и дорогие виды тоже разрабатывай.
— Вот так сразу?
— Вот так. Я сегодня отпишу в Обоянь, чтобы они переделали карандашную машину в машину для выделки макарон. Кстати, будут они в виде круглых ниток и трубочек.
— А как же карандаши?
— Для макарон всё равно будут делать новую, но похожую на карандашную.
— Понятно. Ну я пойду? Забот много.
— Иди, Феофила, и не забудь о рецептах.
А на следующий день я стал первым на Руси и в мире человеком, которому наложили гипс.
Глава седьмая,
которая начинается серьёзным разговором, продолжается травмой, а завершается более чем приятно.
Утро началось с приятной неожиданности. Ещё я не собрался на службу, как прибежал служка:
— Барин, там Петя к тебе просится, с жонкой вместе.
— Петя-певун?
— Он самый.
— Ну давай, зови.
Вообще-то сейчас ужасная рань: около шести часов, но на службу мне надо примерно к восьми, и ехать до приказа, расположенного в Кремле минут пятнадцать.
Вслушайтесь в само звучание: пятнадцать минут до Кремля НА ЛОШАДИ!!! Городским поясню, что лошади чаще всего не скачут, а передвигаются лёгкой рысцой или шагом. А это не быстрее быстро идущего или медленно бегущего человека. Маму их пятнадцать раз! Представляете, сколько в том, оставленном мною будущем стоит моё землевладение с недвижимостью? Тихо подозреваю, что на эдакие деньжищи можно было бы с лёгкостью решить все финансовые проблемы Руси, да и Великого княжества Литовского в придачу.
В дверь вошел Петя. Ах, какой это стал мужчина! Ах, какой мужчина! Два метра роста, косая сажень в плечах, золотые кудри и васильковые глаза у него были и раньше. Но к этому добавились алые сапожки с высокими каблуками, совершенно восхитительные штаны, кафтан переливающегося на свету шёлка, а на кафтане — держите меня семеро! — шесть штук карманов, да все с клапанами и с отделкой шнурами и чуть ли не самоцветами. Вылитый Садко, или кто там из былинных героев, в русских операх на сцене Мариинского театра.
Шапку, впрочем, держит в руках и кланяется почтительно.
— Здравствуй, барин! Вот выдалось время тебя проведать, поблагодарить за всё.
— Здравствуй, Петя. Рассказывай, как у тебя дела, чем занят, что даже время выгадывать приходится. Да присаживайся, в ногах правды нет.
— Я, Александр Евгеньевич, не один.
— Уже знаю. И Оленьку приглашай. Эй там, чаю принесите и пряников!
Вошла Оля. Она и в скромненьком своём платье была краса писаная, а наряженная в шелка вообще стала неотразима.
— Ну здравствуй, краса-девица, пока разговор не начался, преподнесу тебе подарок, на свадьбу-то я тебе ничего толком и не подарил.
— Ты, Александр Евгеньевич мне Петю подарил, да через тебя счастье и благополучие к нам пришли.
— То дело прошлое, да и Петя по тебе не один год сох. А теперь прими вот это.
В коробке, которую я подал Оле лежали кружева. Воротники, кружевные ленты, манжеты, какие-то нагруднички, переднички… Десятка два предметов. Это мне прислали из Обояни и Рыльска кружевницы. Работают мастерские, чего уж там! Доходы от них пока небольшие, небогатый вокруг живёт народ, частично я скупаю их продукцию, пока лежит она у меня здесь, но отчего бы не помочь хорошим людям? Оля в такие круги вхожа, что и поглядеть — шапка упадёт, вот и пусть поработает манекеном. Впрочем, ей и самой нравится — вон нырнула в коробку, прикладывает к себе кружева…
— Оля, вон зеркало стоит, полюбуйся в него.
— Где? — взвизгнула Оля и кинулась в указанном направлении.
— Ну. Александр Евгеньевич, никто нам теперь не помешает, можем хоть в голос кричать, Оле не до того — усмехнулся Петя — давай я тебе расскажу зачем пришел.
— Рассказывай. Смотрю, ты при дворе хорошо обтесался, речь какая гладкая.
— С волками жить — по волчьи выть. Однако времени у нас немного, слушай и мотай на ус.
— Слушаю.
— Твоим доносом свалился князь Курбский. Выродков дал делу ход, собрал доказательства, оказалось, что измена ещё дальше пошла — нашли у иезуита письмо из Рима, где поминался Курбский, Очень хорошо поминался. Адашев сейчас под большим подозрением, он с Курбским очень уж приятельствовал. Ниточка ещё и к Шуйским шла, а великий государь давно искал повод посчитаться с этим гнилым семенем ещё за матушку свою и за детские свои обидки. Впрочем, о Шуйских ты и так говорил Ивану Григорьевичу.
— Погляди-ка как всё завернулось! То-то я думаю, почему о Курбском не слыхать ничего.
— И не услышишь. Я присоветовал Ивану Григорьевичу не доводить дело до явного следствия и суда, а сделать всё по-тихому.
— Ого! Ты самому Выродкову советы даёшь?
— Великий государь меня жалует. Я ведь во всех больших домах бываю, у меня теперь с десяток музыкантов и трое певцов на вторых голосах. Меня, как царёва любимца-певуна и за стол сажают, правда хмельного не предлагают, поскольку хмельное плохо на горле сказывается.
— Хмельное плохо сказывается на горле? Ерунда какая-то.
— Это ты и я знаем, а им о том знать необязательно. Слушай дальше: за пирами люди невыдержанными в речах становятся, вот я и мотаю на ус. Сначала я докладывал Ивану Григорьевичу, а теперь великий государь от меня доклады лично выслушивает. Это с тех пор, когда я вызнал в польском посольстве, кто из бояр принимает мзду от католиков.
— А не боишься мне всё это рассказывать? Государственные же секреты.
— Не боюсь. Я ведь за те полгода что тебе служил, присмотрелся что ты за человек.
— И что я за человек?
— Ты как не от мира сего. Здесь все гребут под себя, для семьи и для рода, даже великий государь в первую голову думает о своих вотчинах, а ты — обо всём государстве. И песню твою помню, даже великому государю пел: