— Так дело того стоит. Афанасий Юстинович! — крикнул я.
Через секунду, как будто под дверью стоял, появился мой… нет, не ключник. Камердинер, во как!
— Чего изволите, Александр Евгеньевич?
— Вот этот человек, Израиль Моисеевич Воропаев, будет жить здесь. Выделишь ему две комнаты для житья, смотри только, не занимай комнаты Феофилы Богдановны. И ещё одно: лучше если комнаты будут недалеко от туалета и ванны, и посмотри как устроить лестницу более пологой. Это первое. Второе: выбери место для лаборатории Израиля Моисеевича, это крайне важно. Лаборатория должна быть в кирпичном здании, перекрытие тоже должно быть негорючим. Обязательно чтобы было светло и сухо, и желательно чтобы это было на первом этаже. Всё ясно?
Афанасий Юстинович пожевал губами, подумал. Он вообще человек очень обстоятельный. Только потом высказался:
— А на сколько человек должна быть лаборатория?
— Для начала на пять- шесть.
— А потом?
— Потом может разрастись до десяти- двадцати, как бы не больше.
— Хорошо, барин. На пять- шесть человек помещение есть, но полагаю, что нужно сразу начинать строить новое здание для лаборатории.
— Совершенно верно. И сразу должно быть место под паровую машину.
— Понял тебя, Александр Евгеньевич. Завтра с утра распоряжусь о начале строительства, а пока определю на место нового твоего сотрудника.
Афанасий и Израиль ушли, вместо них появился отец Савл, и я встал приветствуя его.
— Рад видеть тебя, батюшка.
— Благослови тебя бог, сыне. Вижу ты радостный, что случилось?
— Есть такое явление божьей природы, называемое электричеством…
— Помню, как ты в темноте искры показывал, при расчёсывании волос, и именно это слово называл.
— Совершенно верно. Вот приехал человек, прочитавший мою книгу, и придумавший каким образом сгустить это электричество настолько, что оно начнёт проявлять свою силу, и даже совершать полезную работу.
— Какую, к примеру?
— Например, очень тяжело очистить медь. Для этого приходится выполнять множество операций, и много меди при этом уходит в шлак. А используя электричество, можно получать больше меди, и гораздо лучшего качества.
— Благое дело. И этот человек знает, как сие сделать?
— Израиль Моисеевич на правильном пути, отец Савл. Поэтому я даю ему жильё, лабораторию и помогу подобрать сотрудников.
— Сколько живу, столько удивляюсь как чудесен и разнообразен божий мир. А с тобой я стал удивляться ещё чаще. Давно я хотел с тобой поговорить серьёзно, и время это пришло. Знаешь ли, что я неспроста подле тебя оказался?
— Скажем так, я подозревал это.
— Тобой, Саша, заинтересовались высокие иерархи церкви, и не только нашей. И если святая православная церковь тебе зла не желает, хотя поначалу и был соблазн привлечь тебя на спрос, может и под пыткой, то католики мечтают тебя выкрасть, а коли не получится, то умертвить.
— Знаю, был свидетелем тому.
— Не всё ты знаешь. Это было одно из трёх десятков покушений. Я, Саша, подле тебя от самого митрополита Макария. Вызнаю что вокруг тебя происходит, и по мере сил обороняю тебя.
— Зачем ты мне это говоришь?
— Видишь ли сыне, полагаю я, что совсем немного мне осталось. Пора помирать приближается, смертушка скребётся в сердце…
— Жаль. Искренне жаль.
— Не жалей. Я хорошо пожил, и погулял, и повоевал, и государю послужил, и господу. А под закат жизни довелось мне, с твоей помощью, ещё и чудес божьей природы причаститься. Но хочу я тебя предостеречь на будущее от общения с католиками и сектантами, что отделяются от католиков.
— Знаю я о грязи и вреде, идущем с Запада, отец Савл.
— Это хорошо что знаешь. На моё место придёт новый человек от митрополита, он будет заниматься тем же, но опасайся всех, сыне. Иногда проверяй и моего сменщика, а ну как поддался соблазну, а соблазнов в мире и для простого человека слишком много, а для принявшего сан — стократ больше.
— Я думал, что принявши сан люди отрешаются от суетного.
— И принявшие сан так думают, да враг рода человеческого не дремлет. Кого на сластолюбии подловит, кого на чревоугодии, а кого и на тщеславии, как отца Петра. Он ехал на Москву тебя мукам предать, тщеславие своё потешить, через иудин грех в иерархии подняться. Не ты ли ему помог остановиться?
— Не скажу.
— И не говори, Саша, и мне не надо, и кому другому тоже не стоит. Фактов никаких нет, доносы, что пришли к митрополиту я изъял, а доносчиков отправил сибиряков божьему слову обучать. А грех твой и я перед вседержителем замаливать стану, сам ты никогда не забудешь.
— Вот так просто и отпускаешь мне грех убийства священника?
— Не так просто. Ты державе Русской нужен, народу православному, пусть и знает о тебе из всего народа только тысяча- другая человек. Через тебя держава подниматься начала. Уже то, что четыре года как не было походов крымского царя на Москву стоит многих твоих грехов.
— Вот сижу рядом с тобой, и непереносимо стыдно мне. Я ведь тебе столько лгал на исповедях…
— И правильно лгал. Не знаю уже, но кажется мне, что признайся ты мне тогда, в начале нашего знакомства, я бы тебя в монастырские подвалы на спрос потянул бы, а тем Руси сделал бы очень худо. — отец Савл усмехнулся — теперь и я на исповеди солгу, да не просто так, а на предсмертной. Ведь спросят меня о тебе, непременно спросят. Поэтому и поеду в монастырь так, чтобы лишь до кельи своей добраться, да чтобы соборовать успели. Прощай, Саша, пора мне.
— Прощай, отец Савл, прости меня за всё.
— Бог простит, а я тебя благословляю на труды во благо Руси.
Мы обнялись, и я повёл отца Савла к своему кабриолету, только что въехал во двор. То Денис привёз Феофилу.
— Благослови тебя господь, Феофила. — сказал от женщине, подошедшей для благословления — Оставляю я вас, поскольку пришла мне пора мне отправляться в дальний путь.
— Вернёшься ли ты, отче?
— Оттуда не возвращаются.
Феофила расплакалась и убежала в дом, а я ещё раз обнялся с отцом Савлом и помог ему взобраться в кабриолет. Больше мы не виделись, и на его похороны меня не пригласили: в монастыре это закрытое мероприятие.
А на следующий день ко мне пришел отец Гурий, и поселился в комнате, которую занимал отец Савл.
Спустя два с половиной года.
— Скажи мне князь Александр Евгеньевич, для чего пригодны эти бляшки? — спросил царь, разглядывая образцы никеля, привезённые мной из Печенги.
— На многое, великий государь. Во-первых, это легирующая добавка в сталь.
— Да, припоминаю, ты говорил об этом.
— Во-вторых, этим металлом можно покрывать сталь, чтобы она не ржавела. Например, можно отникелировать доспехи твоего почётного караула, будет очень красиво.
— Действительно. Поручи своим людям сделать это. Но продолжай.
— И наконец, великий государь, я знаю, что твоя казна несёт неисчислимые убытки от фальшивомонетчиков, чеканящих медную монету.
— То так.
— Я предлагаю пустить в обращение монеты вот из такого сплава. — и я выложил перед царём диски в размер монет, из «мещанского серебра», мельхиора. — У фальшивомонетчиков такого металла в помине нет и не будет, поскольку весь никель идёт через твои рудники и заводы, и значит доверие к твоей монете резко возрастёт. Признаюсь, что я уже отдал распоряжение строить машину для чеканки монет. Собственно, пресс, рассчитанный на три пуда монет в сутки уже построен, дело за малым: надо чтобы ты утвердил внешний вид новых монет и дал указ на их производство. Впрочем, если ты решишь иначе, пресс всё равно нужен для других нужд.
— Велю, разумное ты дело предлагаешь. А где планируешь разместить монетный пресс?
— Там, где ты повелишь. Я полагаю, что это место должно хорошо охраняться и обороняться, то есть нужна крепость, например Кремль. Ну и нужно вооружённое подразделение бойцов, преданных тебе как псы. А над прессом и всеми работами связанными с чеканкой монеты, начальствовать должны люди из приказа Большой казны или иного ведомства, на которое ты укажешь. А Горнозаводской приказ будет поставлять оборудование и ремонтировать его по мере надобности.
— И ещё велю тебе построить прессы для выделки золотой и серебряной монеты. Тоже поставишь приказу Большой казны. Пришла пора обеспечить себя собственной монетой. Я дам приказ сделать эскизы монет, а чеканы ты сумеешь изготовить?
— Конечно сумею. Не слишком трудное это дело, великий государь.
— Ну ладно, ступай, князь.
Возвращался я домой мимо рынка. Порадовался, что там идёт бойкая торговля картошкой, как на еду, так и посевной материал. Особо порадовал рекламный слоган: «Ольшанские семена уважают все племена. Кто картошку из Ольшанки сажает, тот весь год сытый бывает». Неказистые стишки, но народ на них ведётся, и это радует. Ещё заметил, что продаётся кукуруза как в початках, так в зерне и в виде крупы. Посмеялся, когда вёрткий жук попытался мне впарить бутылку подсолнечного масла за полтинник, мотивируя это необыкновенно мощным воздействием сего масла на мужскую силу вкушающего. И помидоры увидел, причём во всех видах: солёные, маринованные, в виде томатной пасты и сушёные. Сушёных я прикупил полкило, на рынке метрическая система потихоньку вытесняла старую, хотя царь на этот счёт указов не издавал.
Дома меня ждал вкусный обед и жена, Олимпиада Никитична, урождённая Ржевская, дочь воеводы Никиты Григорьевича Ржевского. Её мне, можно сказать, сосватала Феофила. Она познакомилась с Олимпиадой, когда та привела в её школу младшую сестрёнку. И то сказать, Олимпиада Никитична невеста незавидная: одна радость что рюрикового рода, да кто из князей не может похвастаться родством с Рюриком? Зато тоща, перестарок, аж целых двадцать два года девушке, и приданого почти что и нет. Так что, когда я заслал сватов к Никите Григорьевичу, руки мне он, как в анекдоте, конечно не целовал, но своё родительское «Да» сказал с радостью.
И мы стали мирно и дружно жить. Меня подскрёбывали воспоминания о Феофиле, и том неслучившемся, что могло у нас быть, но… как в той песне поётся, не могут короли жениться по любви. Вон и Феофила тоже вышла замуж. Взял её после долгой осады турецкий посол Илхами Кылыч, получивший специальный фирман своего повелителя на этот брак. У Феофилы и Илхами