— Это что за чудо?
— Это, великий государь, мясные консервы, я докладывал тебе о них.
Царь понимающе кивнул.
— Макароны в жестяных банках каждая по килограмму, сушёное мясо, тоже в жестяных банках, разные каши с мясом, тоже в сушёном виде, в жестянках.
— А эти сушёные каши, они съедобны?
— Очень даже съедобны. Открываешь банку весом в полкилограмма, заливаешь водой, варишь, и получается больше чем полтора килограмма очень вкусной и сытной каши. А это еда для трёх-четырёх воинов в тяжёлом походе.
— Кто же творит такое чудо?
— Феофила Богдановна Собакина. Ох, прости, великий государь, оговорился. Теперь она Кылыч. На её фабриках выделывают все эти чудесные вещи.
— Интересно. И какие каши делаются?
— Пшённая, перловая, гречневая, овсяная, гороховая. И мясо бывает разное, о том на банке и написано, какое мясо использовано: свинина, говядина, баранина, птица. Это чтобы ненароком не обидеть кого, если у него запрет какой имеется. Как у магометан, например.
— Разумно.
— А ещё есть такие же каши, но готовые, которые нужно только открыть и разогреть.
— Интересно. А как смотрит посол Илхами Кылыч на то, что его жена работает?
— Илхами-каймакам безмерно любит Феофилу Богдановну, и видит, что ей нужно работать, чтобы быть в добром и благополучном состоянии души.
— Но продолжай, Давыд Васильевич, что там с ополчением?
— После допроса взятых в плен дворян, что шли из Шуи, выяснилось, что они даже не были оповещены о выплате воинских окладов.
— Как интересно! Получается, что иуда Шуйский спровоцировал их на мятеж, а потом собрался вознаградить давно заслуженным жалованьем? Да он ещё и скупой, к то тому что дурной! Продолжай.
— Последнее, что я хотел сказать, это то, что пора, великий государь, переходить на регулярное войско и постепенно ликвидировать мелкие помещичьи хозяйства. Самых рачительных из помещиков ставить во главе госхозов, а остальных включать в войско на твёрдый оклад. Они ещё и в ножки поклонятся тебе за такое решение. Ну и пора по всем государевым землям переходить на новое хозяйствование.
— Я выслушал тебя, Давыд Васильевич, и обдумав вынесу своё решение.
— У тебя, великий государь, сейчас отличный повод забрать в государственную казну чуть ли не пятую часть боярских земель.
В дверь вошел дворецкий и объявил о прибытии митрополита Макария.
— На этом нашу сегодняшнюю встречу закончим. — объявил царь — мне о многом надо побеседовать с митрополитом наедине.
Мы поклонились и вышли.
Глава четырнадцатая
Дома меня встретила встревоженная Липа:
— Что происходит, Саша? Говорят, за Воскресенской заставой стреляли!
— Не волнуйся, Липушка! Всё плохое что могло быть, случилось, но уже исправлено.
— Что случилось-то? Да не молчи ты, мучитель мой!
— Шуйский поднял мятеж против великого государя…
— Неужели он добился успеха? — перебила меня Липа.
— Мятеж не может кончиться удачей. В противном случае его зовут иначе — прибег я к испытанной мудрости классика.
— Но ты-то каким боком оказался причастен к мятежу?
— А я причастен к подавлению мятежа. Не беспокойся, лада моя, я почти все события просидел в безопасном месте вместе с Петей-певуном.
— Ну и как ты попал в то «безопасное место»? — самым ехидным своим голосом осведомилась Липа.
— Слушай, я есть хочу, как медведь бороться! Даже не есть, а жрать! Покушал я только на завтрак, а там всё и завертелось. Давай, ты меня покормишь, а я за это тебе всё и расскажу. Идёт?
— Афанасий Юстинович, ну-ка быстрее командуй, чтобы накрывали на стол! — бросилась руководить Липа — И вина пусть подадут, вижу я, что господину нашему нужно оно.
Пока я умылся и переоделся в домашнюю одежду, всё было уже готово. Липа, едва не подпрыгивая от нетерпения, сидела у краешка стола, и когда я вошёл, бросилась ко мне, под локоток сопроводила в красный угол, сама стала подавать мне кушанья, и, что любопытно, пока я ел, не проронила ни единого слова, кроме самых необходимых… Поразительной выдержки личность, мне до неё расти и расти.
Наконец я насытился, и удовлетворённо переполз в кресло.
— После вкусного обеда, по закону Архимеда полагается поспать. — объявил я усаживаясь.
В глазах Липы возник опасный огонёк:
— Муженёк мой, а ты ничего не хочешь рассказать? Или я своею собственной рукой себя вдовой сделаю, клянусь!
— Ладно, уж и пошутить нельзя…
— Говори же быстрее, ну чего ты тянешь?
Кратко, без лишних слов и с минимумом эмоций, я изложил события сегодняшнего дня. О своём сидении в подвале едва упомянул, а сага о битве за дверь вообще уложилась в десяток слов, но не такова Липа, чтобы так легко успокаиваться:
— Ладно, как ты там в подвале сидел, я у Пети выспрошу, как только его увижу, а увижу я его завтра с утра пораньше. Вместе с Олей его распотрошу. И не дай бог, узнаю, что там было опасно, а ты не признался в этом… Захлестну. Ей богу, захлестну!
Ага, сделал я для себя пометку: как только освобожусь, тут же пошлю посыльного к Пете, с просьбой не слишком вдаваться в подробности. Впрочем, на это надежды мало: Петя творческая личность, увлечётся и всё разболтает. Надо отвлекать и успокаивать.
— Липушка, а хочешь я тебе новую песню спою?
— Конечно хочу.
— Ну так пусть принесут баян.
Липа распорядилась, и баян был тут же доставлен.
— Я дверь открытой оставила, людям тоже хочется послушать. — предупредила она.
— Пусть слушают, мне не жаль. — заметил я разворачивая меха.
Мне тебя сравнить бы надо
С песней соловьиною,
С тихим утром, с майским садом,
С гибкою рябиною,
С вешнею черемухой,
Даль мою туманную,
Самую далекую,
Самую желанную.
Липа зашла ко мне со спины и прижалась, обвив шею руками.
Как это все случилось,
В какие вечера?
Три года ты мне снилась,
А встретилась вчера.
Не знаю больше сна я,
Мечту свою храню,
Тебя, моя родная,
Ни с кем я не сравню,
По моей шее скатились слезинки. Щекотно!
Ах, Липушка, эта песня имеет такую историю, проверена таким количеством людей, что не может тебе не понравиться, да и пою я её потому что это и моя любимая песня. Одна из сотен любимых.
— Я знаю, что ты эту песню сочинял для Феофилы — зашептала Липа мне на ухо, едва я закончил пение — Но я на неё не сержусь, потому что только благодаря ей я живу с тобой.
— Глупенькая маленькая девочка… Девочка с чистой душой… А хочешь, я спою песню только для тебя, и больше никому её не буду петь?
— Хочу.
Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то повенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная моя женщина!
Руки на моей шее сомкнулись теснее, но раз петь не мешает, то и ладно. В сущности, я знаю о чём ты думаешь, чудесная девочка из чужого для меня времени и чужого мира, и я постараюсь не обмануть твои ожидания, хотя главного дать так и не смогу. Старый я, весь выгорел за столько-то лет, и слишком старательно строил я панцирь, защищаясь от любви таких же как ты прекрасных и чистых девочек.
В этом сила классики: она настоялась, выбросила в осадок всё ненужное, ушло, испарилось всё легковесное, осталась суть. Душа. Чувство. То, что и через века будет тревожить сердца ещё не рождённых слушателей.
Что прибавится — не убавится,
Что не сбудется — то позабудется…
Отчего же ты плачешь, красавица?
Или это мне только чудится?
Опять по шее потекли капли. Нет, не капли, а два обжигающих ручейка.
— Это ты глупый, муж мой драгоценный. Нельзя такую песню от людей скрывать. Пусть поют. Только пусть знают, что это — для меня.
— Хорошо. Пусть будет так, как ты скажешь.
— И песню для меня, на именинах Анны Романовны, ты споёшь сам. Пусть весь мир знает, какая я счастливая.
Подумала, и добавила:
— Давай сюда свой трофейный топор, я его отдам ювелирам, чтобы в рамку на стену его оформили как следует.
Очередное заседание со столоначальниками прошло совершенно спокойно, деловито, я бы сказал, скучно. До начала заседания я рассказал о мятеже, и о своём участии в его подавлении, особенно задержался на своём героическом сидении в подвале. Ну и со всеми возможными подробностями, и, как положено, предельно серьёзным тоном, описал нашу с Петей эпическую битву за дверь. Присутствующим понравилось, все очень смеялись. Учитывая то, что большинство моих столоначальников имело военный и боевой опыт, и сами умели заливать охотничьи байки целыми терабайтами, то их оценка была весьма высока. Сообщение о карьерном взлёте Николая Ивановича было воспринято с одобрением, что говорило о двух вещах: о заслуженном в этом коллективе авторитете начальника особого отдела и о том, что он сумел наладить со всеми хорошие чисто человеческие отношения. Это тоже говорило в плюс первому начальнику нового приказа.
— Нового начальника особого отдела нам пришлют, а пока за него на хозяйстве будет заместитель Николая Ивановича, Панкрат Ефимович Дерцель. Прошу любить и жаловать.
Панкрат Ефимович поднялся, покивал во все стороны, и заседание началось. В сущности, все выступающие выдвигая проблему предлагали и способы её решения, оставалось обсудить с товарищами какой из способов более выгодный в данной ситуации.
— И, напоследок, прошу рассказать, что там у нас со строительством машин по обработке льна.
Поднялся Александр Викторович, столоначальник по лёгкой промышленности.
— Собственно, для получения станков по льнообработке, мы поставили в городе Старица завод. С рабочими проблем нет совсем: желающий поступить на работу записываются в список. Беда с мастерами, и чтобы её решить, устроили школу для детей, школу для рабочих, лучших учеников которой отправляем в училище, со сроком обучения в полтора года. Первый выпуск мы уже отправили на производство, руководители подразделений очень довольны. Теперь собственно о станках. Есть у меня три немца: один английский и два саксонца, они видели в своих странах кое-какие машины, правда, англичанин только машину по обработке шерсти, но его опыт тоже полезен. Ну а главными на этой работе являются мои мастера, которым я и передал твои, Александр Евгеньевич, рисунки. Первую машину, для очёсывания снопов льна, перетирания семенных коробочек и очистки семян льна уже запустили в производство. Она одна заменяет труд до пятидесяти человек. Готовим к производству молотилку- веялку, для переработки льновороха и клеверной пыжины. Она тоже заменит собой тьму народу. А главным своим достижением считаем изготовление натурного макета мяльно-трепального агрега