– Многая лета! – захохотал коренастый, вскидывая пистолет.
– Эй, батька, пиши в книгу, слышь? Пиши чего надо! – приказал главарь разбойников.
Попик плюхнул прямо на алтарь церковную книгу, вытащил откуда-то походную чернильницу, отвинтил крышку, извлек из складок своей рясы руку и заскрипел перышком.
– Готово ли? – нетерпеливо спросил коренастый. – Эй, Гри… эй, Кузя, выйди-ка, посмотри, как там и что. Мерещится мне или кто-то мелькнул в окошке?
Кузя вышел. У Данилова с надеждой дрогнуло сердце. А что, если это спасшийся Улген?!
– Все слажено, – довольно пискнул попик, дуя на страничку, чтобы чернила быстрее просохли. – Сделал дело – гуляй смело!
– Гулять-то гуляй, только помни: коли молвишь слово лишнее, сболтнешь кому о том, что здесь было, живо тебе святой Петр брякнет своими ключами, понял? – пригрозил коренастый, а потом протянул с ленивой ухмылкой: – Ах да! Мое-то дело еще не кончено!
И небрежно, как бы мимоходом, он спустил курок пистолета, который был направлен на Данилова.
Тот схватился за грудь и рухнул на затоптанный пол… рядом, вскрикнув, повалилась Ася.
Федор Иванович пока был в сознании, даже думать мог. Второго выстрела он не слышал – значит, Ася всего лишь в обмороке, а не убита. Она еще поживет!
Данилову стало легче от этой мысли. А может быть, стало легче потому, что кровь, вытекая из груди, уносила с собой жизнь? Тело сделалось словно бескостным, невесомым, перед глазами все поплыло. Снизу, с пола, на который он упал, окружающее казалось искаженным, неправдоподобным.
Коренастый шагнул к лежащим, вздернул Асю под мышки, потащил куда-то – ноги ее волочились по полу, голова свешивалась безжизненно, она исчезла из поля зрения Данилова, как ни пытался он повернуться, чтобы проводить ее прощальным взглядом…
Вдруг повеяло резким прохладным ветром, заметалось пламя факелов, что-то просвистело пронзительно раз и другой.
Главарь и Гриня упали. Потом грянул ружейный выстрел – и на пол рухнул человек, который все это время держался в углу: тот самый, у которого были бумаги Данилова… Юрий!
Да, Федор Иванович еще успел увидеть это, а потом мир померк в его глазах.
Часть вторая. Портэфёй Федора Данилова
Ох, как больно, как же болит все! В бок словно бы кол воткнули, руки ноют, а голова… ох, голова раскалывается.
– Асенька, деточка моя, да как же тебе досталось, бедняжечке!
Что-то прохладное, мягкое легло на лоб, и немного легче стало.
– Попьешь, деточка моя? Губы у тебя пересохли. Попей водичку со смородиновым листом. Попей, лапушка, я помню, как ты ее любила! – журчал ласковый женский голос.
Кто же это помнит, что Ася любила холодную воду с толченым смородиновым листом и капелькой меда? Такую воду няня делала, няня Настасея! Это она?!
– Нянюшка, Настасеюшка, – чуть шевеля губами, шепнула Ася, – это ты, нянюшка моя? Но как же ты здесь оказалась? Ты же умерла… Или я тоже умерла и мы теперь вместе? Как хорошо…
– Христос с тобой, деточка, – заохала женщина. – Опомнись, неужто не узнаешь, я ведь Антонида! Антонида, нянька Никитушкина да Костеньки покойного, царство ему небесное! Я и научила твою Настасею, упокой, Господи, ее душу, делать смородиновую водичку. Так что попей, пока холодненькая.
Ася, не открывая глаз, припала губами к краю сосуда. Стекло, бокал стеклянный… В Широкополье были такие бокалы, она их с детства помнила, их берегли пуще зеницы ока. Неужели она и впрямь в Широкополье? Но как попала сюда?
– Да пей же ты, чего замерла? Неужто невкусно?
Глотнула.
Незабываемый вкус! Там, в своем Хворостинине, оставшись одна, Ася почему-то такую воду себе не делала. Она вообще не жила, а избывала годы тусклого ожидания. Ждала выздоровления матушки – не дождалась. Ждала возвращения отца – не дождалась. Ждала приезда Никиты – не дождалась. Но приехал Федор Иванович – и все изменилось: он словно бы живой водой спрыснул Асину жизнь!
Федор Иванович…
Что-то кроваво-темное закружилось вперед глазами, кроваво-темное с огненными сполохами. Что это? Она не помнит, не хочет вспоминать!
Ася испуганно открыла глаза и уставилась в толстощекое, румяное лицо с темными глазами, которые напоминали изюминки, посаженные в тесто.
– Антонида, миленькая! Это и правда ты!
Пухлые, мягкие руки обняли Асю осторожно-осторожно, словно облаком ее окутали:
– Ох, беда бедучая, какая беда!
Ася отстранилась, разглядывая Антониду. Она все такая же необъятная, уютная, теплая. Настасея была сухонькая, маленькая, с седым кукишком на затылке, спрятанным под платком. У Антониды черная с проседью коса короной. Постепенно Ася переросла Настасею, однако Антониду перерасти было невозможно, особенно в ширину. В ее обязанности среди прочего входило нагревать кресло для вечно зябнущей барыни. Правда, в кресло это Антонида втискивалась с трудом, а выдергивать ее оттуда приходилось с помощью двух дворовых.
Вспомнив все это, Ася слабо улыбнулась. Как хорошо окунуться в другие воспоминания, не страшные, а такие же мягкие и теплые, как руки Антониды! Нырнуть в блаженное прошлое и остаться там навсегда!
Но настоящее скрипнуло дверью, нарушило это блаженство, и Ася снова испуганно зажмурилась.
Раздался вкрадчивый шепоток:
– Антонида, тебя барыня зовет. Иди, а я тут посижу.
– Да я ж только что от барыни, чего ей опять надобно? – проворчала недовольно Антонида, которая на правах постоянной грелки позволяла иногда себе проявления недовольства, за которые любой другой дворовый был бы если не порот, то заушину, затрещину или пощечину непременно схлопотал бы.
– Ой, Антонида, ну не может барыня без тебя обойтись, неужели не знаешь? – прошептала пришедшая. – Иди, иди!
– Ох, резвушка ты наша, врешь небось? – ласково усмехнулась Антонида и проворчала так же добродушно: – Ну да ладно, схожу!
По полу чуть слышно зашлепали босые ноги Антониды: при всем своем непомерном весе двигалась старая нянька на удивление легко и почти бесшумно.
Дверь стукнула, закрывшись за ней. Потом заскрипели чьи-то лапоточки, приближаясь к Асиной кровати, и раздался веселый голос, показавшийся знакомым:
– Барышня, просыпайтесь! Ну не надоело ли бревном лежать? Так ведь вся жизнь мимо пройдет. А жених-то ждет не дождется, когда вы очухаетесь!
Ася задрожала. Ужасные воспоминания о случившемся с такой внезапностью рухнули на нее, что, если бы она сейчас не лежала, а стояла, то не выдержала бы их тяжести и упала.
Страшные бородатые рожи вокруг кареты… потерявший сознание Данилов с кровоточащим лбом, который разбойники ни за что не позволяли Асе перевязать… долгий и утомительный путь под охраной низенького коренастого мужичка – такого же бородатого и в такой же низко надвинутой на лоб шапке, как остальные, обладающего таким же хриплым, словно насмерть застуженным голосом, как у остальных… потом церковь, избиение Аси этим мужичком, чтобы принудить ее к согласию на венчание, – и, наконец, нечто совершенно немыслимое, непредставимое, кощунственное: насильственное венчание Федора Ивановича и Аси. Вот гнусный попик делает запись в церковной книге, а потом, потом… выстрел, залитая кровью грудь Данилова – и беспамятство, в которое Ася провалилась с облегчением, словно надеялась, что случившееся было всего лишь кошмарным сном и он закончится, он исчезнет, стоит лишь проснуться.
Ох, как же хочется убежать от этих воспоминаний!
Она резко открыла глаза. Улыбчивое кареглазое, румяное личико, темно-русая коса перекинута через плечо, высокая грудь – да ведь это Марфа! Марфа, горничная Лики Болотниковой! Марфа, внезапно захворавшая и оставшаяся в Нижграде!
Ася обрадовалась. Ей нравилась Марфа – веселая, приветливая; к тому же, глядя на нее, Ася почему-то вспоминала детство, проведенное в Широкополье. Наверняка видела Марфу здесь раньше: мало ли крепостных мальчишек и девчонок сновало вокруг барчуков, иногда ввязываясь в их игры!
– Марфа, так ты, значит, выздоровела! И сюда успела добраться! Давно ли ты в Широкополье?
– Уж другой денек, – пожала девушка сдобными плечиками. – Да что обо мне?! О вас все здесь тревожатся! Места себе не находят!
– Как я в Широкополье попала?
– А я почем знаю? – снова пожала плечами Марфа, перекидывая вперед косу и заплетая распустившийся конец. – Я когда добралась сюда на подводе, которая вино городское на свадебный пир из Нижграда везла, вы уже здесь были. Лежали как мертвая! Ох, натерпелись, видать! Антонида, что вас обихаживала, обмолвилась, все-де тулово ваше в синяках. Кто ж это вас так испинал, а?
– Разбойник, – буркнула Ася и вздрогнула, вспоминая глаза, с ненавистью смотревшие на нее из-под низко надвинутой шапки. Боль снова пронзила тело, она едва сдержала стон. «Кто ж это вас так испинал?» Страшно, страшно…
– Вам бы лучше у барина молодого, у Никиты Гавриловича, поспрошать, как вы здесь оказались. Он-то знает! – Голос Марфы звучал лукаво.
– Да, конечно, спрошу, – пробормотала Ася. – А где Никита Гаврилович? Как бы с ним повидаться?
– Молодой барин с полицейским приставом говорят. Сюда, по слухам, отряд солдат прислать собираются. Что же это за дела такие, что же это разбойники так разошлись, а?! Ну ограбили карету, ну и ушли бы в лес, как в старые времена водилось, а эти что учинили?! Зачем-то в церкву вас притащили… Ну вот для чего, а?
Марфа таращилась с живейшим любопытством, но Ася отвела глаза.
Что она могла сказать? Что пленников притащили в церковь, чтобы обвенчать Асю с Федором Ивановичем? Но в самом деле – зачем, для чего?!
Да какая разница, зачем и для чего? Об этом и думать не стоит, чего голову зря ломать! Главное, что Ася понимает прекрасно: надежды на свадьбу с Никитой напрасны. Ася теперь жена другого человека. Пусть их венчали кое-как, через пень-колоду, но запись в церковной метрической книге оставлена. А что написано пером, не вырубишь топором!
Да, она теперь жена другого… Или уже вдова?!