Ася вспомнила, как мечтала, чтобы ее собственное приданое вернуло былой блеск Широкополью… Но мечты эти лопнули, будто дождевые пузыри, покрывавшие лужу. Их с Никитой свадьба не сможет состояться. Ведь теперь Ася жена другого человека.
Или все-таки вдова?..
Опять стиснула сердце тревога: что случилось с Федором Ивановичем? Марфа говорит, что его не оказалось в церкви, но куда он пропал? Он был не убит, а только ранен? Отлежался, очнулся и смог уйти? Один? А как же…
Не только сердце, не только душа – все существо Аси исполнилось боли даже не от догадки, а лишь от намека на догадку, что Федор Иванович мог ее бросить. Он ведь и опекун, и муж ее, он должен заботиться о ней, он слово отцу давал!
Ася стиснула правый кулак, чтобы ощупать кольцо. Его кольцо…
Стало легче, но пугающая мысль заставила вздрогнуть: а кто убил тех, чьи мертвые тела нашел в церкви Никита? Ведь там лежали и Юрий, и разбойники… С разбойниками-то кто расправился?!
А что, если Федор Иванович очнулся, каким-то образом добрался до оружия, прикончил врагов и ушел, решив, что Ася умерла? Поэтому оставил ее?
Но за что он убил Юрия?!
– Да что же там все-таки происходило, Асенька? – врезался в ее размышления писклявый голосок Варвары Михайловны. – Расскажи, наконец! Зачем вас в церковь приволокли? Ах, знаешь ли ты, что эти злодеи убили нашего Юрашеньку? Вот горюшко, да?! Ты видела, как это случилось? – с жадным любопытством спросила Варвара Михайловна.
Гаврила Семенович опустил голову. Показалось или в самом деле по его щеке слезинка прокатилась?
– Нет, ничего я не знаю, ничего не видела, – с трудом выговорила Ася.
– Экая ты мимозыря[50], матушка моя! – раздраженно бросила Варвара Михайловна. – Глаза тебе на что дадены? Уж я-то все хорошенько разглядела бы, окажись на твоем месте! Ну неужто не видела хотя бы, мучился ли бедный Юраша, сразу ли богу душу отдал?
– Молчи, дура старая! – гаркнул Широков.
Лицо его побагровело, исказилось, словно от боли, на щеках и в самом деле блестели влажные дорожки, и Ася внезапно вспомнила, как давно еще, совсем девочкой, случайно услышала болтовню двух широкопольских дворовых баб о том, будто Юрий – вовсе не племянник Гаврилы Семеновича, а незаконный сын его. Якобы у Гаврилы Семеновича некогда была полюбовница из дворни, белошвейка Феклуша. Она и родила мальчика, крещенного Юрием. Причем самое удивительное, многие годы любовники хороводились, но все обходилось без последствий, а когда Варвара Михайловна родила Константина и ходила беременная Никитой, тут Юрашка возьми да и вылупись на свет. То есть, даже став мужем и отцом, Гаврила Семенович со своей белошвейкой по-прежнему миловался. В самом деле крепко ее любил, а на Варваре Михайловне, всем известно, только ради денег женился, своих ему мало было… Потом Феклуша умерла, а Гаврила Семенович начал выдавать Юрия за своего племянника. Отчество и фамилию ему дали и в самом деле по имени и фамилии давно умершего мужа сестры Гаврилы Семеновича. Сестра Широкова тоже умерла – причем в родах, вместе с младенчиком, – так что возражать против этой лжи было некому. А в Широкополье, если кто невзначай обмолвливался о том, чей Юрий на самом деле сын, того секли нещадно, до крови, до беспамятства! Так вся эта история и забылась, вернее, замолчалась. Помнили о ней только пожилые люди; молодая дворня и не знала, поди, кто такой Юрий, а если знала, благоразумно держала язык за зубами.
Сейчас Ася смотрела на Гаврилу Семеновича с жалостью. Если эти сплетни правдивы, то, конечно, больно ему было узнать о смерти Юрия, да еще если Варвара Михайловна нарочно бередит его рану…
Ася и сама очень жалела Юрия, которому была благодарна за спасение от ужасной мадам Сюзанны. Да и вообще в памяти от общения с ним осталось только хорошее, особенно если детство вспомнить.
Однажды бегали втроем: она, Никита и Юрка-Юрашка – на деревню, где рекрутов провожали. Ой и рев там стоял, ох и вой! Ася и Юраша тоже разрюмились[51], а Никита вдруг взялся объяснять, почему у одних деревенских парней бриты лбы, а у других затылки. Оказывается, лбы брили принятым на военную службу, а затылок – кто для службы не годился.
– Дурак! – вскричал вдруг Юраша, всхлипывая. – Нашел время умничать!
Ася испугалась, что Никита сейчас полезет в драку: ведь это чуть ли не впервые Юраша осмелился поднять голос против хозяйского сына, – однако Никита стоял с дрожащими губами, и видно было, что едва не плачет. Вот почему он «умничал» – слезы пытался сдержать!
И вдруг в комнату, словно вызванный воспоминанием, вбежал Никита!
У Аси дрогнуло сердце. Никита, свет ее очей, мечта ее жизни! Какой же он красавец! Эти светлые, не то голубые, не то зеленые глаза, эти пышные русые волосы, эти точеные черты, эти резко прорисованные губы… ах, как же она помнила их прикосновение к своим губам!
Красавец, красавец, прекрасный царевич, принц из сказки про Сандрильону! Но одет небрежно, как и подобает молодому помещику: не тщится выглядеть щеголем, как тщился бедный Юрий.
– Ася! – вскричал Никита, бросаясь к ней. – Асенька, милая! Слава богу, жива! Слава богу, очнулась!
– Антонида, тащи скорей образа! – всполошенно завопила Варвара Михайловна. – Благословим жениха и невесту!
– Нет, нет, не сейчас! – вскричала Ася, испуганно выставляя вперед ладони, словно пытаясь защититься. – Я не могу пока… не могу! Дурно мне!
И рухнула лицом в подушки.
– Да смилуйтесь, маменька, – усмехнулся Никита, отходя от кровати. – Не надобно спешить, дайте моей невесте в себя прийти. Теперь она никуда от меня не денется, правда, Асенька?
– Да, да, – шепнула та, еще крепче утыкаясь в подушку.
А что она могла еще сказать?! Прямо сейчас признаться в случившемся? Но сил на это у нее не было…
– Антонида, вывези маменьку, – велел Никита. – Асе надобно успокоиться. Пойдемте и мы с вами, батюшка. Асенька, ты поспи! Поспишь – и легче станет.
Тихо закрылась дверь за уходящими.
Ася почувствовала, что подушка стала влажной, но головы не подняла, слов прощания не проронила. Ну да, опять хлынули слезы, она опять плачет, но теперь о Никите, теперь – оплакивая свою мечту.
Господи, да кому и зачем понадобилось изуродовать ее жизнь и жизнь Федора Ивановича?! Ведь они чужие люди, которые были связаны всего лишь исполнением воли Василия Ивановича Хворостинина, всего лишь чувством долга, они вынужденно стали супругами, между ними нет любви… конечно, нет! – но почему так замерло у Аси сердце, когда Данилов крикнул ей: «Скажи “да”, милая моя, милая!»
Конечно, он крикнул это только от жалости. Федор Иванович всегда казался Асе загадочным, даже волшебным существом. Конечно, она ему не нужна, она только докучная помеха, Ася это знает и понимает. Но… но если Федор Иванович жив, они с Асей навеки связаны!
Куда, ну куда пропал Федор Иванович Данилов?! Неужели Асе никогда не узнать о судьбе своего венчанного супруга и оставаться соломенной вдовой?
И тут же стыд ожег щеки – ожег до боли. «А что, ты хочешь стать обычной вдовой? Желаешь смерти Федору Ивановичу?» – гневно спросила себя. Нет уж, пусть уж лучше она жизнь в одиночестве проживет, чем ему погибнуть. Но если он все-таки жив, пусть весть о себе подаст. Бог с ней, с Асиной судьбой, если не нужна Федору Ивановичу, вернет ему свободу, на развод согласится, только бы он был жив! Только бы он спасся, ведь она от него ничего не видела, кроме добра! А еще Федор Иванович был напоминанием об отце…
«Батюшка! – взмолилась Ася мысленно. – Родненький! Помоги, научи, что делать, как быть? Если Федор Иванович там, у тебя, подай мне весть. А если его там нет… тоже весть подай!»
Ася повернулась на спину, вздохнула свободней. Известно, что легче становится, когда свою заботу и свою боль переложишь на другие плечи. Вот и ей полегчало… Теперь эту боль и заботу разделил с дочкой батюшка родимый. И вообще, с чего Ася решила, что Федор Иванович непременно должен погибнуть? Да он тайгу прошел, да он со своим Ульяном не раз в глаза смерти смотрел, и смерть от него пугливо отворачивалась! Может быть, и сейчас отвернется?
Ася вдруг села резко, схватилась за сердце.
Никита не назвал среди найденных в церкви мертвых не только Федора Ивановича, но и Ульяна! Да и никак Ульян не мог там оказаться: Ася точно помнит, что его и близко не было, когда пленников в церковь вводили…
Почему так странно свистнул Данилов, когда на них напали разбойники? А вдруг это был сигнал для Ульяна спрятаться? И тот послушно метнулся в лес, затаился там, а потом ворвался в церковь, подхватил бесчувственного Данилова и скрылся с ним… только сначала убил разбойников и Юрия, который невесть почему там оказался.
Ульян убил Юрия? Нет, он не мог, не мог!
Да почем Асе знать, мог или нет, откуда ей известно, на что тунгусы способны, может быть, они люты, аки звери?
Нет, Ульян не был лютым, не был зверем! Ася помнила, с какой ласковой улыбкой он крутил над ее головой какой-то древний браслет – якобы колдовской. Шаманский, как тунгусы говорят. И приговаривал что-то непонятное, однако Федор Иванович потом перевел: «Шаман и его волшебство сопровождают человека от рождения и до смерти!» Ульян желал Асе добра, поминая в своей шаманской ворожбе каких-то непонятных существ. Ася запомнила только несколько слов из его заклинания: «Мудан дэ Буга Санарин»[52]. Они звучали как имена неведомых богов… Могучих, но добрых! Ну разве мог Ульян, который ворожил на Асино счастье, ни за что ни про что Юрия застрелить?!
Нет, не надо думать об этом. Лучше верить, что Ульян спас Федора Ивановича, привел его в чувство, скоро вылечит его, а потом Федор Иванович приедет в Широкополье и сообщит всем, что Ася теперь его жена. И они, Данилов, Никита и Ася, вместе решат, что делать дальше.
А пока… пока лучше молчать, никому не говорить ни о случившемся, ни о своих догадках. Чтоб не сглазить!