– Пыль ищете? – ухмыльнулась Марфа. – Напрасно. Ни пылинки не найдете. Тут еженедельно уборка идет: каждую картиночку с зольным щелоком намывают, как и прочие мебели в доме.
– Картины моют с зольным щелоком?! – раздался возмущенный голос Никиты, который вошел в портретную через другую дверь. – Это кто же такую глупость сотворить распорядился?
– Барыня Варвара Михайловна, – потупилась Марфа, приняв сокрушенный вид, однако в ее голосе Асе послышалось Ликино ехидство. Ну да, все-таки не зря Марфа столько времени находилась в услужении у своей барышни!
– Эх, с прапрадедом что сделали?! – сокрушенно воскликнул вдруг Никита, подходя к изображению широкоплечего человека. Различить было возможно только эти широкие плечи да косматую шапку – все прочее сливалось с фоном, о чертах лица вообще оставалось только догадываться. – Ася, помнишь ли портрет Никиты Григорьевича? Меня его именем назвали… Какой был удалец-молодец, сказывали, самого государя Петра Алексеевича некогда от смерти спас, когда разбойники на царскую карету напали!
– Ах, конечно, помню, – кивнула Ася, подходя ближе к портрету и стараясь сдержать дрожь, которая пробрала ее при упоминании о разбойниках и о карете. Всмотрелась во тьму, покрывшую черты лица. – И еще помню, что Никита Григорьевич был изображен одетым в соболью шубу, крытую красным бархатом, причем бархат этот был прописан до самой малой ворсиночки! А жемчуга его супруги розовым светом сияли… Удивительная была красавица, теперь уж не разглядишь лица. Как же печально, что испорчены портреты!
– Дозвольте слово молвить, – подала голос Марфа, – я слышала, будто по монастырям живут мастера, которые старые иконы обновляют. Ежели бы найти таковых да привезти сюда, они небось и портретам вернули бы прежнюю красоту. Конечно, монастыри за таких мастеров деньги просят лютые, но да можно расстараться, наверное…
– Ах, умница, – хлопнула в ладоши Ася, – я и не слыхивала о таких мастерах! Да чтобы заполучить подобного умельца, небось никаких денег не пожалеешь!
– Если они есть, – буркнул Никита мрачно.
Ася покраснела. Сейчас самое время сказать: мол, сыграем свадьбу, милый мой Никитушка, вот тебе и деньги! Старое обновим, новое создадим! Но слова не шли с языка. Да тут еще Марфа – вот уж воистину, простота хуже воровства! – знай подливала масла в огонь, тараторя умиленно:
– Ах, смотрю я на вас, барин Никита Гаврилович, да на вас, милая барышня Анастасия Васильевна, смотрю – и душенька моя радуется! Как же баре славно придумали: рисуют портреты дедов-отцов, а потом их дети да внуки смотрят и гордятся родовой своей. Вот народятся у вас детки, вы их сюда приведете и станете про своих пращуров рассказывать, и ваши портреты здесь повесят, чтобы правнуки да праправнуки ими любовались…
Вдруг послышался детский смех, и Ася, оглянувшись, увидела мальчика, вбежавшего в комнату.
Было ему года два, не больше, но широкая улыбка, бойкий взгляд и звонкий голос выдавали в нем общего любимца, которому дозволено все и который знает о том, как его любят окружающие. Одет он был в белые порточки и рубашонку, затейливо расшитую у ворота. За мальчиком едва поспешала молодая дородная белолицая женщина с прекрасными золотистыми волосами и голубыми глазами. Впрочем, ее красивое лицо было испуганным, пухлые красные ладони знай всплескивали сокрушенно:
– Ах, Сёмушка! Куда ж ты понесся, родимый!
– Ты, Анисья, видать, с ума сошла! – гневно окликнула Марфа. – Не велено в господские покои дворовой детворе, разве не знаешь? Варвара Михайловна недовольны этим! Тебе место в прачечной, и дитяти велено быть при тебе! Ты погляди, как барин Никита Гаврилович разгневались!
Ася покосилась на Никиту. Сказать по правде, он вовсе не выглядел разгневанным – напротив, смотрел на мальчугана с улыбкой.
– Ой, простите великодушно, – зачастила Анисья, догоняя быстроногого малыша и подхватывая его на руки. – За ним ведь не уследишь, за постреленком этаким!
«Так вот почему у нее такие руки красные, – подумала Ася. – Она прачка!»
– Уж не твой ли Сёмушка разбойников в лесу увидал, которые на нашу карету напали? – спросила с улыбкой. – Марфа прачку Анисью упомянула и ее сына. Ежели это он наш спаситель, его не бранить, а похвалить надобно.
Анисья замерла, переводя испуганные глаза с Никиты на Асю и Марфу. Она несколько раз приоткрыла рот, словно собиралась что-то сказать, но как будто не решалась.
Никита нахмурился.
– Что вы, барышня Анастасия Васильевна, – вмешалась Марфа. – Вы, видать, не расслышали, что я вам рассказывала. Сёмушка, гляньте, еще малой совсем, где ему одному по лесу блукать! А ту прачку, сынок которой видел разбойников, не Анисьей, а Аксиньей звали, царство ей небесное! – Слезы так и хлынули из ее глаз. – Сыночка же звали Серегой, упокой, Господи, душу его безвинную. Их нынче отпевают с нашими крестьянушками несчастными. Помните, Антонида упомянула?
Ася проглотила комок, вдруг вставший в горле:
– Какой ужас… какой ужас!
– Да, и верно – ужас, – пробормотал Никита. – Ну, впрочем, довольно об этом. Ты иди, Анисья, иди и Сёмушку унеси. Больше смотри не шляйся, где не велено.
Анисья подхватила малыша и ринулась за дверь.
Никита смотрел ей вслед, и Ася заметила, как мимолетная ласковая улыбка скользнула по его лицу.
Сердце дрогнуло…
Вспомнилась неприятная сцена, разыгравшаяся, когда Варвара Михайловна расспрашивала Асю про гибель Юрия. Гаврила Семенович страшно разгневался на ее слова, украдкой слезу смахнул. Асе же пришли в голову старые сплетни: Юрий, дескать, незаконный сын Широкова, матушку его Гаврила Семенович некогда сильно любил, а на Варваре Михайловне женился только из-за денег.
Никита смотрел на ребенка с такой нежностью, какой Ася никогда не видела на его лице. И даже когда он давным-давно так странно и волнующе поцеловал Асю, в этом не было ни капли нежности. Но сейчас – сейчас это было словно бы лицо другого человека!
А что, если… а что, если этот Сёмушка – сын Никиты?
Ну что тут скажешь! Анисья красавица, Сёмушка чудесное дитя, а на Асе Никита женится из-за денег.
Защемило сердце тоской, ревностью, жалостью, и Ася подумала, что на пороге совместной жизни они с Никитой словно бы замерли лицом к лицу, однако глаза друг от друга отводят и каждый прячет за спиной свою тайну. Да, у них у обоих есть тайны, и нужно открыть их друг другу, непременно нужно! Только так можно прийти к прежнему согласию.
Ася уже была готова рассказать жениху о случившемся, но сначала необходимо точно узнать об участи Федора Ивановича. Ни он, ни Ася не виновны в том, что с ними случилось, ей не в чем каяться перед Никитой, а ему… Ему тоже не в чем каяться, ведь жизнь есть жизнь.
– Ой, сбегаю-ка я к Лукерье Ильиничне, – перебил ее мысли голос вездесущей Марфы. – Погляжу, нарядилась ли она?
И хлопотунья вылетела из портретной, словно ее метлой вымели.
Ася взглянула на Никиту. Он тоже посмотрел на нее – испытующе, даже с некоторой опаской. Потом приблизился, вздохнул, склонился к ее лицу, уже почти коснулся губ, но замер, как бы не решаясь, как бы ожидая от нее ответного движения…
Однако Ася словно окаменела, а окаменеть ее заставила неожиданная мысль о том, что они с Федором Ивановичем обвенчаны-то обвенчаны, и его кольцо у нее на пальце, однако губ друг друга они даже не коснулись ни разу…
От этой мысли бросило вдруг в жар, Ася отпрянула от Никиты, чувствуя, как загорелись ее щеки; опустила глаза.
– Ах ты глупышка, – ласково шепнул Никита, – неужели боишься? Боишься меня? Как можно?! Да ведь ты для меня…
Он не договорил.
В портретную влетела Марфа: глаза по пятаку, рожица перепуганная:
– Лукерья Ильинична просят… просят к себе. Извольте, барин, и вы, барышня, они вас ждут-с.
Никита распахнул дверь, вошел. Ася – за ним; следом Марфа.
Лика, с тщательно завитыми локонами, в пух разряженная, в сине-зеленом платье с огромным белоснежным воротом, искусно расшитым крошечными синими и зелеными розочками, истерически рыдала, забившись в угол и закрыв лицо руками.
– Лика, ну что опять случилось?.. – раздраженно проговорил Никита.
Лика отняла руки от зареванного лица и закричала, сбиваясь на визг:
– Что случилось?! Это ты, ты меня спрашиваешь?! Притащил сюда свою шлюху, чтобы надо мной поиздеваться?!
Ася остолбенела. Это ее Лика называет шлюхой?! За что?!
– Молчи! – рявкнул Никита. – Да как ты смеешь?!
Ася в ужасе прижала руки к щекам, словно получила от Лики пощечину, и жалобно пробормотала:
– Лика, за что ты меня так?! Я тебе очень благодарна, ведь, если бы не ты, Никита бы меня не нашел, не спас…
– За что, спрашиваешь?! – пронзительно взвизгнула Лика. – Да ведь все из-за тебя, из-за этих твоих проклятых денег! Из-за них Юрия убили, Прова с Гриней убили!
Лика приостановилась перевести дух, Ася хотела спросить, кто такие эти Пров и Гриня и почему она виновата в их смерти, но Лика завизжала снова:
– За что я тебя? А за что ты меня?! Ты всё получаешь: и все наследства, и Никиту, а я… а мне Юрий был обещан! А теперь?! За что, за что, почему его убили?! Он бы сам тебя спас… Кто его пристрелил, как собаку? Кто? Ты, Аська? Или он? – Она ткнула пальцем в сторону Никиты. – А может быть, она? – Лика с ненавистью указала на Марфу.
Та зарыдала в голос, принялась креститься и крестить так страшно оскорбившую ее любимую барышню.
– Пойдем, Ася, отсюда, – хмуро проговорил Никита. – Лика совсем с ума от горя сошла.
Он буквально поволок Асю к выходу, но она задержалась на пороге, оглянулась и увидела, как хлопотунья Марфа поправляет занавеску, из-под которой виднелось красное кружево: наверное, там висели Ликины платья. Да, вроде бы платье с такой оборкой было среди тех, которые Ася подарила ей еще в Нижграде.
Воспоминание оборвалось: Никита вытолкнул Асю из комнаты, прикрыл за собой дверь, но они успели услышать ласковый говорок Марфы: