спляшу, – предложила она уныло.
Бурбон снисходительно кивнул и начал медленней перебирать струны. Госпожа Маркизова принялась важно выступать по сцене в «променаде» (носок, носок, стопа)[74], поводя красивыми, хоть и чрезмерно полными руками. Бурбон, который уже имел представление о будущих мизансценах[75], указывал ей направление.
Тем временем актер Крюков, игравший сапожника Гвоздикова, попросил переписчицу прояснить ему парочку неясных мест. Девушка села рядом с ним.
– Очень мне эта роль нравится, – признался Крюков.
– Отчего же?
– Да ведь у меня отец сапожничал в Самаре, ну и меня к этому ремеслу готовил. Я ему помогал, а в пятнадцать лет сбежал с бродячим театром, – усмехнулся Крюков. – Влюбился, сами понимаете, в одну куколку раскрашенную. А потом затянуло. Теперь жизни иной себе не мыслю, а все одно – приятно в руки будет взять знакомый инструмент. Уж я на сцене столь достоверную работу изображу, что зритель залюбуется!
– Обязательно залюбуется! – снова улыбнулась переписчица и принялась начитывать ему реплики.
Леха Хромоног уныло поглядывал на девушку и вдруг заметил, что туда же таращится и Поль – причем с таким же тоскливым, безнадежным выражением.
В это мгновение Поль перехватил его взгляд.
Несколько секунд актеры смотрели друг на друга свирепо, но вот Поль невесело усмехнулся:
– Похоже, зря мы с тобой глаза в ту сторону косим.
– Зря, – с нескрываемым сожалением ответил Хромоног.
Поль посмотрел на переписчицу, которая слушала Крюкова-Гвоздикова, и пробормотал с той же невеселой улыбкой:
– Откуда ты взял ее, такую безотказную?
Леха так и взвился:
– А вот попробуй к ней подкатить – узнаешь, какая она безотказная!
– Неужто ты подкатывался – и узнал? – свел брови Поль.
Хромоног взглянул на него снисходительно:
– Я к ней? Да Христос с тобой! Эх, знал бы ты… – На этих словах Леха осекся, подумал немного и пробормотал: – Она мне как сестра, вот те крест святой, что не вру. – Он трижды обмахнулся крестом. – И в мыслях ничего охального не было!
Поль посмотрел испытующе. Не то чтобы он не верил Лехе – верил! Но чувствовал: тот что-то скрывает. И спросил:
– Ты ее давно знаешь?
– Давным-давно! – кивнул Леха, не моргнув при этом честным голубым глазом, хотя и совершено бесстыже соврал. Все-таки о нескольких неделях, минувших со времени его первой встречи с этой странной девушкой, вряд ли можно сказать, что это случилось давным-давно. Зато он знал ее настоящее имя. И еще многое знал о ней! Но об этом, а заодно и о том, где и как они встретились вновь, он никогда и никому не намерен был рассказывать, хотя… хотя эта картина до сих пор стояла у него перед глазами. И то, что Аня рассказала о себе, Хромоног никогда не забудет. Никогда, сколько бы ни прожил!
Ранним утром (солнце едва взошло) Леха Хромоног выехал из родной деревни в город. Матушка его была больна, и он пользовался любым удобным случаем, чтобы навестить ее. Накануне таких поездок Хромоног обычно обегал односельчан, которые находились в Нижграде на заработках: кто-то зарабатывал деньги актерским мастерством, кто-то извозом занимался, кто-то плотничал или столярничал, кто-то шел в бурлаки; женщины нанимались швеями или вышивальщицами к модисткам, кухарками к артельщикам, посудницами в трактиры, няньками или поломойками к городским господам. В отход Шикамора отправляла только холостых да незамужних крепостных, чтобы не таскались то и дело проведывать семьи; исключение делала лишь для Лехи Полынова, Хромонога тож, который был сыном ее любимой няньки, ну и общий оброк исправно привозил из города. За Полынихой ходила ее дочь, Лехина замужняя сестра, без пригляду старушка не оставалась, за нее заботливый сын мог быть спокоен, однако он все равно норовил при всяком удобном случае наведаться в Раздубово. Так называлось имение Шикаморы – из-за просторных дубовых рощ, окружавших деревню. Там все было связано с дубами: озерко звалось Дубовым, Дубовым именовался глубокий овраг, по дну которого струила свои воды речушка, заслуженно названая Дуболомкой. Обычно меленькая и тихонькая, после дождей, даже самых незначительных, она становилась бурливой и стремительной настолько, что угодившему в нее – скажем, ночью сорвавшемуся с обрыва – выбраться было трудно, а то и невозможно.
Дорога, по которой Леха добирался до Нижграда, шла через лес. Дубовый овраг тянулся в стороне. Хромоног неспешно трясся в допотопных дрожечках, которые Шикамора – по причине все той же любви к своей бывшей няньке – позволяла ему брать в конюшне купца Скурлатова на улице Петропавловской. Скурлатову же принадлежала и кобылка Лиска. В этой конюшне служил еще один крепостной Шикаморы – Мишутка Хомяков.
Стало быть, ехал Леха на дрожечках, ехал да посвистывал, с удовольствием вспоминая, как ему совсем недавно аплодировали на премьере водевиля «Невеста короля – принцу жена». Водевильчик был так себе, но талантливой игрой труппа сделала из него истинный шедёвр![76] Леха исполнял роль молодого развеселого принца, который воспользовался болезнью своего брата-короля: напялил его одежду, корону и уселся на трон. В эту самую минуту во дворец ворвался разгневанный барон, решивший убить короля, который обесчестил его дочь. Баронский огромный меч так напугал принца, что он от имени короля пообещал жениться на девушке. Разгневанный папаша угомонился и убрался восвояси, пообещав вернуться вместе с дочерью в назначенный день. Придворные, бывшие свидетелями этой сцены, не сомневались, что принца ждет ужасный конец, но открыть королю правду никто не решался. Наконец выздоровевший правитель вернулся на свой трон… как раз в тот день, когда барон, волоча за собой рыдающую дочь, явился потребовать исполнения обещания. Однако красавица нипочем не хотела выходить за короля, уверяя, что она влюблена в другого, которого видела только раз в жизни – под покровом ночи, в лесной тиши. И когда появился, чтобы ответить за свое вранье, принц, оказалось, он и есть предмет вздохов юной баронессы! Принц признался, что в одежде простолюдина (он вообще любил рядиться в чужое платье!) встретился однажды с какой-то красавицей, но не знал, кто она такая, ибо девушка убежала немедленно после их краткосрочного свидания. Оказывается, баронесса тоже любила рядиться простолюдинкой… В конце концов все разъяснилось, к общему удовольствию, и завершилось свадьбой!
Словом, это была очередная незамысловатая «комедия ошибок», которые так часто составляют основу водевилей, и Леха потихоньку мурлыкал свои финальные куплеты (довольно-таки entre nous soit dit[77], корявые!):
Красавица моя, тебя люблю сердечно,
Надолго, пламенно, навечно.
Мы будем пылко целоваться…
Ах, я не знаю, плакать иль смеяться!
Тебя, Лилина, так я счастлив отыскать,
Что прямо здесь готов от радости плясать!
В эту самую минуту Хромоног вдруг услышал женский крик, да такой громкий, такой пронзительный, исполненный такого ужаса, что у него мурашки по спине побежали. Перепугался Леха именно потому, что решил: не иначе какая-то баба сорвалась в Дубовый овраг, потому что крик доносился как раз с той стороны. Мигом соскочил с дрожек, закинул вожжи на ветку ближайшего дуба и напрямик ломанул через кусты. Вывалился из леса – и обмер от страха: на краю обрыва лежала, свесившись вниз, девушка в испачканном грязью синем платье и кричала, звала кого-то:
– Ульян! Федор Иванович! Господин Данилов! Ульян! Где вы, где вы?!
Свесилась незнакомка слишком сильно: вот-вот край обрыва, подмытого недавним дождем, сползет вниз, увлекая ее за собой, поэтому Леха кинулся вперед, бесцеремонно схватил девушку, отшвырнул подальше и глянул вниз.
По течению Дуболомки уплывало тело какого-то мужчины в распахнутом коротком зипуне и плисовых штанах, а впереди него волны размывали груду валежника, которая, очевидно, тоже свалилась с обрыва.
За спиной послышался какой-то шум, и Леха резко обернулся – как раз вовремя, чтобы успеть перехватить девушку, которая снова ринулась к обрыву, причитая сорванным голосом:
– Федор Иванович! Господин Данилов! Ульян!..
– Успокойся, – взмолился Леха, прижимая ее к себе и оттаскивая подальше от опасного края. – Поздно. Этот человек мертв. Простись с ним. Ты ничем не можешь ему помочь. Это твой слуга, что ли? Али кто он?
– Это слуга и друг моего мужа, – с трудом выговорила девушка, поднимая голову. – А мой муж… его тоже сбросили с этого обрыва, только раньше. Ульян лежал на самом краю, засыпанный валежником… я хотела вытащить его, но не смогла, он сорвался вниз, в овраг!
Незнакомка забилась в руках Лехи, отчаянно всхлипывая, а он только и мог, что держать ее покрепче. И вдруг до него дошло, что никакая это не незнакомка. Именно ее вез Леха Хромоног с Сенной площади на Ильинку несколько дней назад!
Тогда в театре случился простой – никаких сборов, а время везти оброк госпоже Шикаморе приближалось. Вот Леха, чтобы не проштрафиться, и подрядился на несколько дней в извоз, в конюшни Скурлатова. Как и многие другие извозчики, он стоял на Сенной, ожидая прибытия дилижанса. Тогда и села к нему милая барышня: несколько худосочненькая, на его взгляд, зато с такими чудесными серыми глазами, что Леха не отрывал бы от них взгляда, когда бы не вынужден был сидеть спиной к своей пассажирке. Имя у барышни тоже оказалось удивительно красивым: Анастасия Васильевна Хворостинина. Леха отлично помнил, что доставил ее на Ильинку, а потом дама, встретившая Анастасию Васильевну, потребовала отправляться на Рождественку.
Леха сразу почуял недоброе! На Рождественке, в трактире «Попугай!», служил половым троюродный брат Ванюшка, и он немало чего порассказал Лехе о нравах, царивших здесь. Посетители трактира вовсю трепали языками о том, как они развлекались в близлежащем блудилище. Братан