[78] даже показал Лехе этот невысокий деревянный дом, над которым возвышался двухэтажный каменный пристрой с «аннушками». Блудилищем заправляла хитрющая «мадама», которая никогда не жалела хабара для полицейских чинов, чтоб ее не таскали в кутузку за мерзкое ремесло. И когда именно перед этим домом Лехе приказали остановиться, он сообразил, что сероглазая Анастасия Васильевна вот-вот угодит в сети «мадамы», которая притворялась этакой добренькой, а на самом деле была сущей людоедицей.
Хромоног попытался предупредить барышню об опасности, но она только глаза таращила да ушами хлопала. Леха уже приготовился схватить ее, швырнуть в коляску и дать деру, как вдруг появился какой-то ферт с завитыми кудрями, оказавшийся давнишним знакомым Анастасии Васильевны, – и избавил ее от «мадамы». Леха даже приревновал сероглазую простушку, которую ему хотелось спасти самому. Он не оборачивался к своим седокам, однако ни одного их слова не пропустил. Ферт по имени Юрий показался ему пустейшим малым, однако язык у него был подвешен наилучшим образом, и Леха начал всерьез беспокоиться, как бы он милую Анастасию Васильевну не уболтал. Но повезло! Около гостиницы «Купеческой» девушку встретил человек, о котором Леха одно мог сказать: сильный мужчина. Сильный, красивый, бесстрашный! И опасный… С таким соперничать не только Юрию, но и Лехе даже пытаться не стоило. Хромоног повздыхал, конечно, но сразу понял, что этот человек Анастасию Васильевну в обиду не даст.
Леха отлично помнил, как девушка сказала ферту: «Юраша, познакомься с господином Даниловым, другом покойного батюшки и моим опекуном». И назвала его по имени-отчеству – Федором Ивановичем. К тому же Леха не забыл, что это имя звучало в разговоре Анастасии Васильевны с фальшивой госпожой Брагиной, которая потом черт знает кем оказалась.
И вот сейчас она голосит на краю оврага, зовет какого-то Федора Ивановича, называет его мужем…
Острым взглядом Леха поймал слабый золотой блеск на ее руке. Венчальное колечко? Значит, и правда она вышла замуж за господина Данилова?
Да неужели его что-то могло осилить, одолеть?! Но кто ж его убил?
За что?!
От изумления Леха стал столбом, и Анастасии Васильевне удалось выскользнуть из ослабевшей хватки его рук. Она вздохнула, взглянула на Леху запухшими от слез, мутными глазами и чуть слышно проговорила:
– Спасибо, добрый вы человек. Я вас, кажется, где-то видела, но не помню где… – И вдруг отскочила испуганно: – Нет! Вы из Широкополья?! Они вас послали? Догнали меня? Только знайте, что я лучше погибну, но бумаги этим зверям в образе человеческом не достанутся!
Анастасия Васильевна снова ринулась к краю обрыва, да с такой стремительностью, что Леха едва ее не упустил. На счастье, она наклонилась, чтобы подхватить валявшийся на земле плоский сверток, обернутый перепачканной косынкой. И тут-то Хромоног налетел на девушку сзади, стиснул что было сил и крикнул:
– Да Христос с вами! Я ж ведь извозчик! Извозчик, который вас по Нижграду возил! С Сенной на Ильинку, потом на Рождественку, потом в «Купеческую»! Неужто не помните?
Анастасия Васильевна раза два дернулась, пытаясь вырваться, но вдруг затихла, повернула голову, пытаясь разглядеть Леху получше, и пробормотала:
– Помню, кажется. Но борода у вас была, а сейчас нету. Вы мне сказали, что спасаться надо. И еще что-то такое про то, что ад опустел…
– Да сбрил я бороду, – буркнул Хромоног, конфузясь оттого, что соврал: на самом деле была она фальшивая, привязанная, в театре позаимствованная для правдивости образа: какой извозчик без бороды?!
И вспомнил: там, на Рождественке, он крикнул: «Ад опустел! Сюда вся нечисть собралась!» Это была реплика из шекспировской «Бури»[79], переведенной на русский с французского издания, которую когда-то ставила у себя госпожа Шикамора. В этой пьесе Леха играл Ариэля, а иногда Калибана (на все амплуа был мастак, ежели такая надобность возникала). Та постановка ему иногда во сне снилась, он всю пьесу знал наизусть! Нет слов, ему нравились водевили, однако больно уж они были легковесны, натужно веселы, до оскомины порой. Ежевечерне ужимки и прыжки! Поэтому реплики не только из водевилей, но и из высокой классики частенько слетали, выражаясь книжным языком, с уст Хромонога. Впрочем, не он один, но и многие актеры Водевильного театра нет-нет да и ляпали к месту и не к месту заковыристые фразы, то восхищая собеседников, то заставляя их глазами хлопать.
Анастасия Васильевна начала испуганно озираться, и Леха сочувственно спросил:
– Что с вами случилось? Расскажите! Глядишь, помогу чем-то!
– За мной гонятся, – шепнула девушка. – Они меня схватят и опять утащат в Широкополье!
– Так вы из самого Широкополья сюда прибежали?! – вытаращил глаза Хромоног. – Три версты, ничего себе… А почему ж сюда-то?
Анастасия Васильевна покосилась в сторону Дубового оврага, и слезы опять набежали на глаза.
Леха догадался: она откуда-то узнала, что ее мужа и его слугу сбросили в этот овраг, и ринулась сюда, надеясь их спасти.
Бежала она из Широкополья, которое с севера граничило с Раздубовом. Неужто обитатели этого некогда богатого, а потом разорившегося имения причастны к такому страшному преступлению?! Впрочем, почему бы и нет? Леха отлично помнил, как часто именно в окрестностях Широкополья случались разбойные нападения, а госпожа Шикамора под страхом жесточайшей порки запрещала своим крепостным совать носы в соседские дела. Впрочем, Лехе некогда было соваться туда, даже если б захотел: он большую часть времени в городе проводил.
– Да что ж им нужно от вас, широкопольским-то? – развел он руками, но тотчас снова стиснул тонкий стан Анастасии Васильевны, перепугавшись, что она воспользуется мгновением свободы и кинется к обрыву.
Но девушка никуда не кинулась, а только показала Лехе сверток:
– Им нужны бумаги, которые здесь лежат.
– А если вы эти бумаги выбросите, они от вас отстанут? – спросил Леха и логично рассудил: – Может, есть смысл от них избавиться?
На лице Анастасии Васильевны появилась снисходительная улыбка: так взрослые мудрые женщины улыбаются несмышленым любопытным детям.
– Тогда меня убьют сразу, – пояснила она. – Понимаете? Я им нужна вместе с бумагами. А бумаги – со мной!
– Да что в них такое?! – изумился Леха.
Ее лицо сразу закрылось, словно занавесом его задернули. Опустила глаза, попыталась вырваться:
– Пустите!
– Никуда я вас не отпущу! – рявкнул Леха. – Вам надо спасаться! Есть куда пойти? Вы тогда в дилижансе приехали из своей деревни? Может, вам туда вернуться?
– Нет, в Хворостинине не скрыться… Там меня первым делом начнут искать. Не знаю, куда податься. Ну вот не знаю! Нет мне места на свете.
Губы ее снова дрогнули в улыбке. Но теперь это была улыбка до смерти перепуганной девочки, которая бросилась за помощью… к кому? К старшему брату, который однажды ее спас и который снова может спасти!
Хромоног вспомнил, что ферт Юрий называл Анастасию Васильевну просто Асей.
Ася!..
Леха вдруг почувствовал, что готов ради этой девушки на все. Готов увезти ее, защищать как придется… да он умрет ради нее, если нужно.
Никогда с ним такого не случалось!
Вспомнилось вдруг из водевиля «Пронзенные стрелой, или Злая красавица»:
Амур прелестный прилетел,
Стрелой меня пронзил –
От боли умираю,
Но не любить нет сил!
– Ася… – проговорил Хромоног. Сердце так и зашлось от звука этого нежного имени! – Ася, – повторил уже спокойней, изо всех сил стараясь, чтобы голос не задрожал от внезапно накатившей боли, от внезапно обрушившегося счастья любви.
Не хотел ее испугать. Не до того ей, бедняжке. Может быть, потом… Но сердцем чуял: никакого «потом» для него нет, не для него эта девушка, которая только кажется серенькой и незаметной, а для Лехи Хромонога вдруг засияла красотой, словно сказочная птица семицветная. Не для него! Не пустит она Леху в свою жизнь – ну да ладно, он готов хоть рядышком постоять, ожидая мгновения, когда можно будет кинуться на помощь, поддержать, утереть слезы, вздохнуть неслышно, взглянуть на нее хотя бы украдкой…
– Ася, ничего не бойтесь, – проговорил Хромоног собравшись с силами, уже спокойней. – Я знаю место, где можно скрыться, да так, что вовеки не найдут! Поехали со мной. Вон там, – он махнул в сторону лесочка, – лошадь и дрожки. По пути я вам все расскажу. И вы мне расскажете, что случилось. Если захотите, конечно, рассказать, – поторопился уточнить.
Серые глаза прояснились, губы улыбнулись смелей:
– Поехали. Только одну… одну минуточку. Минуточку подождите.
Вывернулась из его рук, снова шагнула к обрыву – Леху словно кипятком обдало от страха: а ну как все же кинется в овраг? – но Ася только наклонилась и сорвала несколько цветочков, росших на берегу: кашек, незабудок, ромашек. Потом, зажимая локтем заветный сверток, выдернула из косы ленту, связала букетик и, размахнувшись, бросила в овраг.
Положила цветы на могилу, понял Леха. Да чего ж тут не понять?!
Дуболомка тотчас повлекла цветы вслед за уже далеко унесенным телом Ульяна.
Ася перекрестилась, поклонилась, вздохнула тяжело, прощально; подобрала косы и повернулась к Лехе:
– Теперь поехали.
…Она не понимала, где находится. Может быть, на краю света, может быть, за его гранями. Может быть, ее просто не было на этом свете, а также и на том! Но постепенно она приходила в себя и начинала осознавать, что это все-таки не ветер шепчет или шумит рядом с ним – это раздается знакомый голос, произносивший слова на чужом языке:
– Эда-кэ си хукланни, эдэ? Тэгэ-кэл! Илкэл дэ нэнэкел! Мудан дэ Буга Санарин, Бега дэ Дылача, дылача юксэн дэ дылача иксэн, Хэлгэн, бэлэ-ми!
И еще много чего непонятного говорилось, однако среди прочего прозвучали слова, которые Ася слышала раньше – от Ульяна слышала: Мудан дэ Буга Санарин.