Марфа подчинила себе всех… Ну ловка…
Ловка и опасна. А хитра до чего! В той лжи, которую предписано было Никите преподнести Асе, все концы с концами связала накрепко. Ее хитростью даже церковь, где венчали Асю и Федора Ивановича, сожгли!
А вот бы подпалить сейчас этот проклятый дом, о котором Ася когда-то так мечтала и в который ее заманили, словно в ловушку! Уж отомстить так отомстить! Пусть они все сгорят: и Широковы, и Манефа Сергевна, и Никита, и вся их лживая прислуга…
И сын Никиты и Марфы, Сёмушка этот?
Ася покачала головой.
Нет. Придумывать можно что угодно, лелеять какие угодно мечты о мести, да ведь как бы самой себе заодно не отомстить, взяв такой страшный грех на душу!
Подняла голову. Звезды перемигивались в темной, беспросветной, непостижимой вышине. Сад тихо, сонно, лениво дышал вокруг. Чуть налетал ветерок – такой же ленивый и сонный. Изредка всполошенно вскрикивала ночная птица и вновь затихала. Порой что-то тяжело шевелилось в вершинах деревьев – наверное, пролетала сова, задевая ветви и бессонным зорким оком своим обшаривая окрестности.
Огонек в окошке Никиты погас. Должно быть, любовники-убийцы уснули. Пусть им снятся их жертвы! А утром их ждет кое-что неожиданное…
Ася направилась было через сад, но сверток, подвязанный под юбкой, мешал быстро идти. Остановилась, отвязала сверток, прижала к себе и оглянулась. Дом уже растаял во тьме, слился с ней, и правдивость этих слов внезапно поразила в самое сердце.
Да, этот дом и живущие в нем люди принадлежат тьме! Ася никогда не вернется сюда. Она отдаст последний долг Ульяну и исчезнет, скроется.
Но где же ей скрыться? Она пока не знала, но уповала на Бога, на его помощь.
Дрожечки тащились медленно: Леха обо всем забыл, а уж о том, что надо Лиску подгонять, – забыл в первую голову, так внимательно слушал печальную историю спутницы. Ася рассказала своему спасителю о себе всё, ничего не утаила, и Леха только тяжко вздыхал: эта история произвела на него ошеломляющее впечатление!
Жизнь Хромонога состояла из унылой деревенской повседневности и прекрасной выдумки: театра. Конечно, он выбирал выдумку! И вот рядом с ним оказалась героиня трагедии, которую могли бы написать Еврипид, Софокл, Расин… При этом Ася ничем не напоминала кровожадную, мстительную Медею или безвольную, покорную воле богов Ифигению, жестокую и вместе с тем жалкую Электру или разнузданную, лживую Федру. Это была живая, мятущаяся душа, недавно еще исполненная любви, но нашедшая в себе силы вырвать эту подлую любовь из своего сердца, преодолевшая грешную слабость и готовая воскреснуть для новой жизни. Конечно, Ася еще долго будет плакать… она и сейчас плакала так, словно вся ее неудавшаяся, горькая доля выливалась вместе с этими слезами и девушка торопилась от прошлого избавиться.
И вот наконец после нескольких глубоких, тяжелых вздохов девушка отодвинулась от Лехиного бока и принялась утирать слезы небольшим платочком, которым ничего уже нельзя было утереть, настолько он промок.
Леха, подумав, со стеснительной ухмылкой отдал ей свою утирку – всего-навсего тонкий льняной лоскут, полученный сегодня от матери, – слава богу, еще чистый.
Уже на подъезде к городу, заслышав шелест ручейка, бегущего через березняк (дубовые рощи закончились), Хромоног остановил дрожечки и помог Асе сойти, сказав:
– Умойся, вон ручей, видишь? Уж больно ты умурзилась![80]
Он не сразу заметил, что обратился к девушке так запросто. Но после того, как она утыкалась в его плечо, выплакивая свое горе, «выкать» казалось нелепым.
На Асином лице проблеснула улыбка; с улыбкой же она вернулась к Лехе: умытая, освеженная – и поглядела выжидательно, словно ожидала похвалы.
Сердце затрепыхалось так, что, чудилось, Хромоног ощущает, как оно колотится о ребра.
Однако он приказал сердцу угомониться и спросил:
– У тебя из барахлишка только бумаги твои, ну, супружника твоего? Больше ничего? Одежонки другой нет, ясное дело?
– Нет, – вздохнула Ася. – Я, когда про все в Широкополье узнала, бегом бежать бросилась, за вещами не возвращалась. Но даже хорошо, что ничего другого не взяла. Там, в барском доме, наперечет каждое платье знают из тех, которые мне Федор Иванович… – Она запнулась, потом продолжила смелей: – Которые мне мой муж купил. – При этих словах она быстро перекрестилась, помянув венчанного супруга своего. – Мне непременно надо что-то другое раздобыть, чтобы их со следу сбить! Вдобавок, пока я по обрыву ползала, в самом деле это платье до того извозила, что его только выбросить. И выброшу! Не хочу его стирать, не хочу воспоминаний.
– И к какой модистке ты желала бы пойти за платьем? Или ярмарочную лавку предпочитаешь? – решился пошутить Хромоног, но шутка не удалась: Ася глянула неприязненно:
– Да уж точно я не пошла бы ни к модистке, ни в ярмарочную лавку. Это след, по которому меня могут найти. К тому же денег у меня нет. Ни копейки.
Хромоног вздохнул:
– Я тоже без гроша… – И подумал: «Будь у меня хоть тыща рублей, я бы все на тебя истратил!»
Но сказать такое было, конечно, невозможно, поэтому он промолчал, только снова вздохнул.
Ася с невеселой усмешкой повертела в руках сверток:
– Здесь лежат бумаги, по которым можно получить огромные деньги. Не только Федора Ивановича, но и мои. Отцово наследство! Однако взять их я не могу. Для этого надо в банк явиться. А я ничуть не сомневаюсь, что там меня караулят эти широкопольские убийцы.
Хромоног кивнул:
– В банк идти сейчас никак нельзя… Но переодеться тебе и правда надо.
– Ты представляешь, я ведь в кабинете Гаврилы Семеновича видела немало денег… награбленных, наверное, – пробормотала Ася. – Но я даже думать забыла про них, когда убегала. Да, наверное, все равно не смогла бы их тронуть. Эти деньги кровью мечены!
– Истинно! – кивнул Хромоног, чуть не прыгая от счастья, потому что и Ася обратилась к нему на «ты». Видимо, поняла, что после того, как она столько рассказала ему о себе, доверила ему столько тайн, «выкать» было бы нелепо. – Но вот слушай, что в голову пришло… Тут, на самой окраине Нижграда, как раз со стороны Солдатской слободы, мимо которой мы будем проезжать, живет воровская мамка по прозвищу Карпиха.
– У нее все дети воры, что ли?! – с ужасом воскликнула Ася.
– Воровскими мамками называют скупщиц краденого. – Леха поежился, явно смущаясь, что говорит с прекрасной девушкой о таких вульгарностях. – Однако через нее солдатки, которые швейным делом прирабатывают, продают свое рукомесло. Им же запрещено на ярмарках чем-либо торговать, даже огородными произрастаниями, поскольку мужья у них служивые: на казенном коште[81] содержатся. То есть у Карпихи сыщется немало барахлишка для продажи. Ты чего бы хотела, какое такое платьишко? – полюбопытствовал Леха, который, как всякий актер, был некоторым образом сведущ в делах гардеробных, причем не только мужских. Мог он также дать несколько толковых советов относительно притираний, сурьмы, румян, белил и прочих дамских украшательств.
– Ага, я поняла, – задумчиво поглядела на него Ася. – Ты предлагаешь продать ей мою одежду, а взамен что-то другое купить. Но мне к этой Карпихе идти никак нельзя. В Широкополье не дураки, видишь ли, живут. Ты их хитрости и интриганства даже вообразить не можешь! Раньше они мне голову морочили как могли, но после побега моего, конечно, сообразили, что у меня кое-какой умишко имеется, а значит, я буду следы заметать. Значит, широкопольские будут эти следы искать. Карпиха на окраине живет, ее мне никак не обойти. Как бы к ней широкопольские не нагрянули…
– Толково, – согласился Леха. – тогда я сам к ней загляну, а ты мне просто скажи, чего хочешь, какую одежку. Карпиха – баба хоть и рисковая, но честная, я к ней пару раз хаживал, когда надо было пристроить рукоделье одной из наших девок крепостных – Васенки. Понимаешь, с жалованья оброка не заплатишь, вот и приходится девкам исхитряться.
– То есть она тебя знает, Карпиха? – насторожилась Ася. – И знает, чей ты крепостной?
– Конечно, коли я у нее бывал, знает, а что?
– А ты представь, – глянула Ася вприщур, – что наши преследователи к твоей Карпихе приходят и спрашивают, не продавали ли ей такое-то и такое-то платье. Конечно, отвечает она и показывает это платье тем, кто о нем спрашивает. А кто это платье вам принес, голубушка, любопытствуют широкопольские. Да Леха Хромоног, человек госпожи Шикаморы. Сам тут, в городе, живет, отходничеством занимается, а где его наверняка найти можно, знает девка Васенка, которая у такой-то модистки служит…
– Отцы родные! – пробормотал изумленный до глубины души Леха, который слушал да глаза таращил на Асю, задыхаясь от восхищения, которое в нем вызывала эта девушка. – Каково складно насочиняла! Вышила затейливый узор… да без единого узелка!
Ася слабо улыбнулась. Ей в мастерстве «вышивать затейливые узоры» далеко до Марфы, до Манефы Сергевны!
– Но ты не переживай, Асенька, – продолжал Леха. – Даже в полиции не выдаст Карпиха тех, кто ей вещи носит. Иначе ее давно уже отправили бы в могилу! А чтобы ты совсем спокойна была, я к ней не в обличье Лехи Хромонога появлюсь, а вот каким красавцем!
Хромоног выхватил из-под сиденья малый мешок, в котором лежали уже не раз пригождавшийся ему «гречневик» и несколько бород и париков из настоящих волос, которые изготовил крепостной постижер и куафер[82] Егорша. До него далеко было и городским мастерам! В город Егоршу не отправили: Шикамора без такого умельца красоту наводить на ее жидкие волосики никак не могла обойтись – но он всегда исправно исполнял свои постижерские обязанности для Водевильного театра. Сейчас как раз пришло время обновить запас: одну бороду, черную, моль поела, другую, светлую, соломенного цвета (которую Леха надевал, когда работал в извозе и впервые встретился с Анастасией Васильевной), так запачкали гримом, что не отмыть. В целости сохранилась только рыжая.