Однако рыжая борода, понятное дело, не для всякой роли пригодна: ведь тогда и парик нужен рыжий, а разве можно играть романического героя в рыжей бороде и таком же парике? Никак нельзя!
Борода, которую сейчас выбрал на себя Леха, была сивая – полуседая. Надел было парик ей в масть, но парик был длинноволос и космат. Для разбойной роли годился, однако «гречневик» плохо на голове держался. Впрочем, в «гречневике» и с бородой и вовсе не отличишь Хромонога от старого деда, так что парик вообще ни к чему.
Ася с любопытством наблюдала за его стараниями. Леха вдруг испугался: вот сейчас как спросит, не разбойник ли ее знакомец, не замышляет ли он менять обличья, чтобы честных людей грабить? Что отвечать?..
На счастье, Ася промолчала.
– Полезай в кусты и давай сюда свои одежки, – велел Хромоног, стараясь не краснеть при мысли о том, что Ася будет раздеваться. На всякий случай даже отвернулся!
Забрал ее платьице, а в кусты кинул попону, которой накрывался в дрожках, когда дождило.
– Укутайся, чтоб комары тебя не съели. – И только тут додумался спросить: – А ты что хочешь, платье али кофту с юбкой?
– Да что купишь, то и ладно будет, – сказала Ася. – Попроще только, без бантиков и рюшечек. Хоть сарафан деревенский с холщовой сорочкой. И платок какой-нибудь, чтоб и на голову накинуть, и плечи прикрыть. Свои башмачки я оставила: в лаптях и шагу не пройду. Но ты… ты возвращайся поскорей, хорошо?
«Сожму я воздух пред собой и раньше обернусь, чем твое сердце снова стукнет!» – чуть было не изрек Леха реплику Ариэля из «Бури», но вслух ничего такого не брякнул, чтобы не испугать Асю. Только кивнул – и кинулся к дрожкам.
Он гнал лошадь как мог быстро. Лиска обиженно косила глазом: сроду ее так мчаться не заставляли! А у Лехи из головы не шли страхи: вот «широкопольские», как их называла Ася, обнаружили ее бегство и бросились в погоню. А вдруг Ася высунется из кустов? Вдруг они ее увидят? Вдруг схватят и увезут обратно?!
Эти страшные картины так и стояли перед глазами, когда он ворвался в избенку Карпихи. Воровская мамка начала было кочевряжиться и отказываться взять платье: грязное-де и без нижних юбок. Леха сначала разозлился, а потом смех его разобрал: что за дела, нижние юбки ей понадобились! Больно она в таких дамских тонкостях что-то понимает, старая карга! Посулил привезти завтра же, прекрасно зная, что не станет у Аси отнимать то, что она себе оставила.
– Завтра так завтра, – кивнула Карпиха. – Тогда и мой товар завтра заберешь.
– Коли так, – рассудительно проговорил Леха, – платьишко назад отдавай, бабка.
Он знал: если что Карпихе в ее загребущие руки попадет, назад уже не вырвешь. Юлила воровская мамка, юлила, цеплялась за платье, цеплялась (а оно было из легкого и тонкого бархата, прекрасно сшито, модного фасона!), потом запыхтела недовольно и согласилась – но не купить его, а обменять на другую одежду. Вынесла из-за занавески кучку каких-то вещей и кинула перед Лехой.
– Да это ж барахло барахлянское! – оскорбился он.
– Вот завтра юбки привезешь – сможешь получше выбрать, – ухмыльнулась Карпиха.
Тем временем острые глаза Хромонога разглядели в этой куче синий сарафан, сорочку и платок, которые вполне подошли бы Асе и выглядели не слишком заношенными.
– Ладно, – пробурчал, сворачивая вещички в тючок. – Только вот что. Завтра привезу юбки, а это тряпье тебе верну. Обменяю на что-нибудь получше. Сговорились?
– Сговорились, сговорились, – проворчала Карпиха, и они расстались вполне довольными друг другом, потому что каждому казалось, что именно он облапошил собеседника.
На обратном пути Лиска не только зло косилась на Хромонога, но и фыркала так же злобно.
– Прости уж, подруженька дорогая, – приговаривал Леха виновато, подгоняя кобылку. – Вот приедем в конюшню, попрошу Мишутку тебе хлебушка с сольцой отжалеть. Вот те крест святой, попрошу!
Подъезжая к тому месту, где оставалась Ася, Хромоног посвистел. Никто не вышел из лесочка. Он закричал, срывая голос от навалившегося вдруг ужаса:
– Ася! Анастасия Васильевна!
– Я здесь! – отозвалась она, и неподалеку от ручья заколыхались кусты.
Леха спрыгнул с козел, швырнул тючок с одежонкой в ту сторону, услышал, как Ася ахнула – поймала, значит, – и с облегчением сбросил «гречневик», от которого изрядно вспотела голова, и отвязал надоевшую бороду.
Умылся в ручье, попил, напоил подобревшую Лиску и присел на бережку, вытянув ноги.
До полудня было еще далеко, солнце светило мягко, ласково, не палило. Березы под легким ветерком шелестели так ласково… Птицы иногда перекликались в лесочке, но спокойного щебета взрослых уже было не разобрать за пронзительными выкриками недавно вылупившихся птенцов.
«Что же дальше делать? – думал Леха. – Где же Асю спрятать? Она права – в Хворостинино возвращаться нельзя. У нашей барыни пристроить ее не удастся… А ведь Асе непременно нужно где-то перебиться, пока широкопольские утихнут, перестанут ее выслеживать».
Кукушка затеяла кому-то года считать, и Леха рассеянно попросил:
– Кукушка-кукушка, скажи, сколько мне годков осталось жить?
Что? Кукушка?
Кукушка!!!
Но про птицу он уже не думал – вдруг мысль сверкнула в голове, да такая удачная, такая светлая, что Леха в первую минуту даже удивился, как это она раньше не пришла. Была эта мысль совершенно естественная, верная – она подсказывала единственно возможный и безопасный выход.
В эту минуту из зарослей выбралась Ася. Перемена в ней оказалась разительная! Сарафан и сорочка ей пристали как нельзя лучше, и теперь перед Лехой стояла скромная деревенская девка – еще более скромная, чем та барышня, которую не столь уж давно он повстречал на Сенной площади. Глаза Ася держала опущенными, но когда поднимала их, невольно выдавала свою боль, столько в глазах этих было печали. Однако девушка старалась улыбаться.
– Алеша, – сказала тихо, – ты мне как брат родной. Ты столько для меня сделал! И вещи такие хорошие принес… Спасибо тебе, спасибо!
И поклонилась в пояс.
– Да ладно, – отмахнулся Хромоног, стараясь не признаваться себе, как его уязвили слова Аси: «Ты мне как брат родной». Но тут же окоротил себя: знай, Хромоног, свое место. Брат… ну и все. Ну и на том спасибо! – Барахло это, а не вещи. Но если захочешь, я могу еще раз к Карпихе съездить и что-нибудь получше выбрать. Только придется ей отдать твои нижние юбки…
– Какие нижние юбки? – изумилась Ася. – Да у меня их и нет. Я просто забыла их надеть, когда убегала. Мне было не до них!
Тут Леха так захохотал, что Лиска перепугалась и начала биться в оглоблях. Значит, все-таки он Карпиху облапошил, а не она его!
Наконец он заметил, что Ася не смеется.
– Алеша… – начала было она, но Леха попросил:
– Не зови меня Алешей, ладно? Лехой меня все кличут, ну или Хромоногом, я уж привык.
Он нарочно Асю перебил: знал, о чем она сейчас спросит, чувствовал, что речь пойдет о будущем, и хотел начать этот разговор сам.
– Ты вот что, Ася, – сказал решительно. – Тебе надо взять, по-нашему, по-актерски говоря, псевдоним. Знаешь, что это за штука? Имя такое ненастоящее. Вот меня Алексей Полынов зовут, а для сцены я Алексис Каменский. Уж не знаю, надоумил кто нашу барыню меня так назвать, но деваться некуда. У наших у всех псевдонимы. Ну ничего, поживешь у нас – много чего узнаешь нового.
– Поживу с вашими? А кто такие ваши? – хлопнула глазами Ася. – И что значит: для сцены ты Алексис Каменский? Ты что, актер?!
– Актер, – решительно признался он. – И вот слушай…
Леха рассказывал, а самого трясло с перепугу: вдруг Ася не согласится на то, что придумал он, когда, услышав кукушкин счет, вспомнил своего антрепренера Кукушечкина и то, что ему надобен был переписчик ролей. Или переписчица…
Что, если Ася не согласится? Что, если рассердится!
Но она засмеялась:
– Да мне самой следовало бы догадаться о том, что ты актер! И фальшивая борода с париком, и цитата из «Бури» – ну, про ад, который опустел…
– А ты откуда эти слова знаешь?! – вопросил ошеломленный Леха. – Небось в театре была, когда «Бурю» давали?
– Я ни в каком театре вообще никогда в жизни не была, – виновато призналась Ася. – Но батюшка из Парижа привез томище Шекспира в переводе на французский. Я взахлеб читала «Бурю», «Ромео и Джульетту», «Макбета», «Отелло», «Гамлета, принца Датского»… Но не догадалась ведь, что так свободно цитировать Шекспира может только актер. Экая ж я несообразительная! – Подумала немножко и кивнула: – Ты прав, Леха. Уж где-где, а в Водевильном театре меня никто искать не додумается!
– Как думаешь, если мы тебя Анной назовем? – спросил Леха, пошевелив вожжи. Застоявшаяся Лиска охотно пошла скромной рысью. – Аня, Ася… легко запомнить. И мы с тобой не запутаемся. А фамилию?..
– Данилова, – решительно бросила она, однако тут же покачала головой: – Нельзя! Эту фамилию в Широкополье отлично знают. Но все-таки я хочу, чтобы хоть что-то в моей новой фамилии, в имени и отчестве от него сохранилось.
– Тогда, может, тебя Федорой назовем? – предложил Хромоног. – Федора Даниловна Иванова – чем плохо?
– Федора? – испуганно переспросила Ася, но поймала Лехин лукавый взгляд – и сама улыбнулась. – Почему бы и нет? Да что такое имя? Роза пахнет розой, хоть дашь ты имя розы ей, хоть нет.
– Теперь верю, что Шекспира ты читала! – ухмыльнулся Леха, которому некогда удалось сыграть Тибальда в постановке госпожи Шикаморы «Ромео и Джульетта», но, понятно, знал он всю пьесу наизусть.
– И все-таки зваться Федорой я не хочу, – решительно покачала головой Ася. – Запутаюсь. Пусть будет Анна, это ты хорошо придумал! Анна Даниловна Федорова. Подойдет?
– Ну что ж, – кивнул Леха. – Людей с таким именем небось как собак нерезаных. Авось никто на него и внимания не обратит, никто ничего не заподозрит!
Потом Ася не раз вспоминала, как Леха остановил дрожки около неприглядного зданьица на Алексеевской улице, неподалеку от Холодного переулка, и внушительно промолвил: