Кукушечкин одобрительно кивнул, однако Филька Ефимов, исполнитель роли коварного подмастерья Петьки, заносчиво заявил, что может сыграть роль капитана гораздо лучше, чем Хромоног, сиречь господин Каменский. Кукушечкин, впрочем, заявил, что это невозможно:
– У вас, сударь, иное амплуа. Если бы мы ставили «Отелло», я бы дал вам только роль коварного Яго, но отнюдь не благородного Отелло. И в этом водевиле вы прекрасно соответствуете роли Петьки, но отнюдь не роли капитана Весельчакова, который, хоть и замышлял недоброе, но одумался, пытался спасти Лизу как только мог и проявил себя истинно благородным человеком.
– Да ну, подумаешь, большое дело – благородного сыграть, – непочтительно фыркнул самоуверенный Филька. – Беда лишь в том, что я словов толком не знаю!
– Ну, коли не знаете «словов», то и говорить не о чем, – пожал плечами Кукушечкин.
Физиономия у Фильки сделалась враз несчастной и в то же время мстительной. «Не иначе какую-то пакость подстроит, – подумала Ася, исподтишка на него поглядывая. – Так вот почему он вернулся такой счастливый, когда сбегал к квартирной хозяйке Поля: надеялся, что ему эту роль отдадут! Неприятный человек. Правильно Кукушечкин сказал: только Яго ему и играть! Но где же Поль, что с ним?!»
– Вводим господина Каменского на роль капитана, а на роль Андрюхи, денщика его, – господина Львова, – распорядился Бурбон, посовещавшись с антрепренером.
Господин Львов (фамилия его в миру была Левкин), игравший в водевиле «Ах, кабы дочерей было две!» роль удачливого жениха, высокомерно сообщил, что смотрелся бы в роли Весельчакова гораздо лучше Лехи Хромонога, да только боится, что ни текста, ни мизансцен так быстро не выучит, а потому вынужден согласиться.
– Коли так, извольте, господин Баранов, пардон, Бурбон, начинать репетировать, – приказал Кукушечкин и ушел в кассу: как раз настало время ее открывать и продавать билеты на вечернее представление.
Ввод новых актеров, впрочем, замедлился тем, что для Лехи пришлось искать другой костюм: Хромоног был выше и шире в плечах, чем Поль. Решили доломан слегка расставить, ну а поскольку ментик накидывают на одно плечо, о нем беспокоиться не стоит.
Асе было велено отставить переписку и немедленно взяться за расшивку доломана. Репетиция началась в своих костюмах, однако работу постоянно прерывали Маркизова, злая как черт, по количеству капризов превзошедшая саму себя, и Боярская, которая истерично требовала заявить о пропаже мсье Леруа в полицию, поскольку у нее предчувствие, что с оным мсье что-то приключилось.
Честно говоря, у Аси тоже было предчувствие чего-то недоброго, однако она, конечно, помалкивала, хотя иногда шитье у нее перед глазами расплывалось от набежавших слез.
– Всякое возможно! – кровожадно заявил Филька. – Видела же хозяйка, как он по улице шел. А потом возьми да исчезни! Может, его по башке навернули да утащили лихие люди.
Маркизова внезапно начала рыдать, а потом они с Боярской принялись дуэтом причитать, что убитого Поля никто не заменит, потому что он был великолепным, выдающимся актером, а главное, каким хорошим, добрым человеком! Несколько лет назад в театре случилась беда: антрепренер сбежал, унеся всю выручку после особенно удачной премьеры. Когда появился другой и начались репетиции, выручки в театре еще не было, не выдавали и жалованья, так что некоторое время актеры перебивались с кваса на воду. Выручал Поль. У него оказались необыкновенные способности занимать деньги у кого попало и кредитоваться в булочной. Вдобавок, ко всеобщему изумлению, он оказался превосходным вором, однако крал не вещи, а домашнюю птицу. Не было дня, чтобы он не поймал курицы, гуся, уточки для труппы – и исчезал бесследно с места, так сказать, преступления. Только один раз он чуть было не попал впросак: загнал во двор театра свинку, а та своим визгом навела хозяина на след. Но Поль так ловко и изящно повинился перед сердитым мужиком, что они расстались приятелями.
– Может быть, напрасно вы его хороните? – спросил Кукушечкин, который неожиданно появился в зале и стоял у сцены, внимая этим речам, и впрямь похожим на эпитафию. – С чего вы взяли, что он убит?!
– Не убит, так сам… – прорыдала Маркизова. – Он был необычайно чувствительным человеком! Он мог свести счеты с жизнью, если был кем-то жестоко оскорблен!
Боярская, травести и субретка залились слезами.
Вдруг Ася почувствовала чей-то взгляд. Повернула голову – на нее пристально смотрел Леха…
Бурбон, надрываясь от крика, потребовал прекратить истерики и начать, наконец, работать. Но Хромоног подошел к Асе и шепнул:
– О чем вы вчера с Пашкой говорили? Пока я за Федькой бегал – о чем говорили? Он тебе небось в любви признавался?
– Да, – кивнула Ася, чувствуя себя почему-то виноватой.
– А ты что?
– Ну как – что?! Я ему сказала, что замужем. А не надо было говорить, да? – раздраженно бросила Ася.
– Надо, надо, – вздохнул Леха. – Только дай бог, чтобы Пашка от этого известия всего лишь в загул вдарился, всего лишь решил горе веревочкой завить…
– Давай сходим после премьеры к нему! – взмолилась Ася. – Ты знаешь, где его дом на Мистровской?
– Знаю, только я один схожу. Это ведь уже около полуночи будет. А Мистровская хоть и рядом с Дворянской проложена, а все ж деревня деревней! Там небезопасно ходить, особливо ночами.
– И все-таки мы пойдем вместе! – сердито заявила Ася. – А то я покоя знать не буду. С ума сойду!
– Что, он тебя так уж зацепил? – пробурчал Леха, ревниво сверкнув глазами.
– Меня совесть зацепила, – с трудом сдерживая слезы, которые снова повисли на ресницах, прошептала Ася. – Из-за меня погиб Федор Иванович, Ульян тоже из-за меня погиб, а если еще и Поль, этот глупый Поль…
– Хромоног! – свирепо зарычал Бурбон. – Немедленно на сцену! А где суфлер?!
– Небось там же, где всегда, – выскочил вперед Филька Ефимов. – В трактире на Черном пруде. Прикажете сбегать?
– Нет уже времени бегать, – рявкнул Бурбон. – Переписчица, берите текст, будете суфлировать. Продолжаем вводить новичков.
За то время, которое Ася провела в театре, она успела привыкнуть к истеричной суете, которая обычно царила здесь – особенно в дни премьер, – однако нынче творилось что-то невообразимое!
В довершение предпремьерной суматохи Бурбон вдруг вспомнил, что Поль должен был обеспечить дивертисмент. Так назывался небольшой вставной номер между двумя водевилями, который отвлекал внимание зрителей от действия и веселил их. Это мог быть к месту рассказанный анекдот, фривольная песенка, шутливый танец – да что угодно, лишь бы заинтересовать публику. Чаще всего дивертисменты вел Поль – весело, элегантно, всегда имея успех.
– Что делать?! – вскричал Кукушечкин, и актеры впервые увидели своего антрепренера потерявшим всегдашнее спокойствие. – Кто возьмется за дивертисмент?!
– Я, – неожиданно для всех выступил вперед Леха. – Только за двойной гонорар. И не забудьте пересчитать, Петр Петрович, что мне за главную роль причитается.
– Пересчитаю, конечно, а как же! – кивнул Кукушечкин. – И готов заплатить вдвойне за дивертисмент, но только если он будет того стоить. Чтобы опять не ножичком перочинным заколоться!
Как ни были все встревожены, никто не смог удержаться от смеха. Леха уже вел дивертисмент около месяца назад. Он должен был петь романс на стихи Пушкина и на музыку Верстовского «Гляжу как безумный на черную шаль». На сцену вынесли столик, на котором горела свеча. На спинке стула висела черная шаль. Леха тяжелыми шагами вышел на сцену, схватил шаль, долго лобызал ее, сверкая глазами и тяжело вздыхая, и наконец принялся выразительным речитативом сообщать, как страстно он любил младую гречанку, когда был легковерен и молод, и как однажды увидел: коварную деву ласкал армянин, – ну и все прочее. Почему-то Леха решил, что в конце дивертисмента его герой должен с горя заколоть себя кинжалом, однако оказалось, что оружие забыли положить на стол. Тогда Хромоног пошарил по карманам, отыскал маленький перочинный ножичек и недолго думая закололся им.
Конечно, зал лежал от хохота.
– Не сомневайтесь, господин Кукушечкин! – гордо заявил Леха. – Никаких ножичков не будет!
И после этого судьба, которая весь день издевалась над Водевильным театром, словно бы утомилась это делать. Вечер как по маслу покатился! Первый водевиль бисировали, а когда Леха провел свой дивертисмент, можно было подумать, что зрители в щепки театр от восторга разнесут.
И было от чего! За два часа до спектакля успели на стене вывесить рукописную афишу, что во время дивертисмента актер Каменский съест живого человека. Слух мгновенно прошел по городу. Билеты все были распроданы, но теперь – после такого-то объявления! – платили по рублю только за то, чтобы просто постоять вдоль стен.
И вот Хромоног в черном косматом парике и такой же бородище, с красными губами, напомаженными кармином и казавшимися окровавленными, вышел на сцену и прорычал так, что даже Бурбон мог бы позавидовать:
– Пожалуйста, кому угодно!
После этих слов смех стих. Такая тишина в зале сделалась, что было слышно, как муха пролетит. Вдруг из задних рядов послышался голос:
– Я желаю!
– Пожалуйте на сцену! – рявкнул Хромоног.
Явился ражий мужик.
– Ешь! – говорит.
Хромоног недолго думая схватил его за руку и начал грызть палец. Мужик заорал, в зале захохотали – тем дивертисмент и кончился.
Публика разогрелась должным образом, и «Лизины чулочки» шли под неумолчный смех и аплодисменты. Леха, воодушевленный успехом дивертисмента и едва успевший сбросить парик и снять грим, был бесподобен! Он имел недюжинный комический талант, и такой капитан Весельчаков – лихой, простоватый, но добросердечный – выглядел гораздо убедительней, чем утонченный, высокомерный персонаж, изображаемый Полем. Филька Ефимов, игравший Петьку, являл собой образец коварства, сам Яго позавидовал бы! Госпожа Маркизова была очаровательна, наивна и в меру шаловлива. Когда пришла очередь Аси выставить ножку в красном чулке, гусары, занимавшие первые ряды, разразились восторженными воплями и полезли на сцену, так что Кукушечкин был вынужден остановить действие и призвать господ офицеров к порядку. Бисировали несчетное число раз, требуя, чтобы при выходе на завершающие аплодисменты госпожа Маркизова подняла юбки. Она, конечно, такой глупости не сделала, но кокетством своим окончательно свела гусар с ума.