овицу непохожа… Да и неважно все это! Сейчас главное – Поль, его здоровье.
– Как он себя чувствует? – спросила шепотом – и отшатнулась, прижала руки к горлу, услышав:
– Да при последнем издыхании. Просил тебя прийти: хочет рассказать про какую-то… имя басурманское забыла… ага, про какую-то Марго. Уж не знаю, дождется ли тебя!
Поль хочет рассказать про Марго! Неужто и здесь она замешана, неужто она погубила того, кто ее так любил?!
Что же делать? Идти в больницу? Лехи нет, ну почему его так долго нет? Подождать?
– Чего время тянешь? – холодно спросила вдова. – Будешь сидеть – не дождется тебя раненый. Ну, ежели то, что он хотел тебе сказать, вовсе неважное, тогда чего ж тебе ходить, в самом-то деле?
Эти слова все решили.
– Важное, – вздохнула Ася. – Ну ладно, пошли.
Надо идти. Поль умирает, зовет ее. Может быть, Леха встретится по пути?
Раздался взрыв хохота. Ася рассеянно оглянулась. Крюков продолжал развлекать труппу байками про сапожников.
Значит, Асиного ухода никто не заметит. Это хорошо.
Дойдя до Грузинского переулка, вдова повернула направо, на Ошарскую.
– А почему сюда? – удивилась Ася. – Если прямо по Алексеевской пойдем, как раз выйдем на Благовещенскую площадь, а там и до улицы Жуковского два шага.
– Переулочками короче выйдет, – буркнула вдова. – Я тут неподалеку живу, каждый из них знаю.
Ася кивнула было, но еще больше удивилась, когда на Ошарской они свернули к площади того же наименования.
– Но мы совсем не туда идем! – воскликнула Ася.
– Туда, туда, не сомневайся, – схватила ее за руку вдова.
– Чего, Перфильевна, новую жиличку нашла, да боишься, что сбежит? – раздался откуда-то веселый женский голос, и вдова отмахнулась:
– Отвяжись, Лизавета, не до тебя! – И еще крепче стиснула Асину руку: – Да пошли, девка, чего стала?
– Перфильевна… – едва слышно прошептала Ася.
Мелькнуло воспоминание: вот они с Лехой в поисках Поля пришли к его квартирной хозяйке, а та рассказывает: Пашенька-де по ночам бегал к тому дому, где Мавра снимала жилье у некоей Вассы Перфильевны, которая ее вынянчила и крепко любила до сих пор…
Перфильевна!
Ася резко отдернула руку, повернулась и бросилась было бежать, однако, перескочив оградку ближнего палисадника, наперерез бросился Тарас. Толкнул Асю так, что она упала, выхватил из ее рук корзинку, вытряс оттуда платье и сверток с бумагами, сверток поймал на лету, сунул его за пазуху, отшвырнул корзинку и протянул было ручищи, чтобы схватить девушку, однако она каким-то чудом увернулась и от Тараса, и от вдовы, вскочила и кинулась бежать так, как никогда не бегала.
– Ой, держи, лови! – закудахтала вдова, а кучер молча понесся вслед за Асей. Она слышала, как тяжело бухают его сапоги, и понимала, что через миг убийца поймает ее, стиснет своими ухватистыми руками, которые виделись в кошмарных снах…
И он в самом деле настиг, схватил, стиснул, да так, что у Аси потемнело в глаза, однако в следующее мгновение неведомая сила вырвала ее из рук Тараса. Едва не падая, Ася крутнулась на месте, ударившись о какого-то человека; все поплыло перед глазами… «Наверное, это Леха был», – подумала девушка, но, тряхнув головой и остановив вращение мира, она увидела Леху, который дрался с кучером. Дрались они с другой стороны, вдобавок несколько поодаль, то есть удариться о Хромонога Ася никак не могла, однако сейчас на улице никого, кроме нее, Тараса и Лехи, не было.
Она растерянно оглядывалась, как вдруг кто-то окликнул:
– Ася! Асенька!
Голос был тихим, едва слышным, но почему-то вонзился в самое сердце.
Снова огляделась – никого.
Почудилось!
Повернулась к дерущимся. Хромоног занес было свой здоровущий кулак над головой Тараса, но тот с невероятным проворством увернулся и ринулся наутек, истошно вопя:
– Караул! Грабят!
Совсем близко раздались свистки. Квартальный, против обыкновения, оказался поблизости. А ведь когда надо, стражников не дозовешься, это в Нижграде всем известно!
Леха схватил Асю за руку:
– Бежим, бежим!
Понеслись не чуя ног, не помня себя, задыхаясь, даже не оглядываясь, чтобы времени не тратить. Наконец приостановились, сообразив, что свистков больше не слышно.
– Отстали от нас, похоже! – радостно выкрикнул Леха.
– Наверное, – выдохнула Ася и спросила: – А ты один был?
Леха с забавной суетливостью оглядел и ощупал себя:
– Да вроде так. А что, у тебя в глазах двоится? Ну, с перепугу и не такое случается!
– Да ну тебя, – отмахнулась Ася. – Просто почудилось… как раз когда ты с этим Тарасом дрался, почудилось, будто меня кто-то окликнул, по имени позвал, и голос такой знакомый, только не поняла чей.
– Не поняла? – вприщур глянул на нее Леха. – Голос не узнала? Ну-ну… Видать, и впрямь почудилось тебе.
– Конечно, – согласилась Ася.
И соврала. Узнала она голос! Но Лехе признаваться в этом не собиралась.
– Ты скажи лучше, что делала на Ошаре, когда я велел сидеть в театре и ждать меня?! – испытующе вгляделся в ее лицо Леха.
Ася быстро пересказала происшедшие события: появилась-де какая-то «сердобольная вдова», сообщила, что Поль в больнице на улице Жуковского лежит при последнем издыхании и хочет что-то рассказать Асе о Марго.
– Ну разве можно отказаться навестить его? Конечно, я пошла с этой вдовицей. А потом ее кто-то окликнул: «Перфильевна!» – и я вспомнила ту хозяйку, у которой Мавра, то есть Марго, жилье снимала. Поняла, что сейчас в западню попаду, бросилась бежать, а тут из-за забора Тарас выскочил. Он чуть не утащил меня с собой, но самое страшное, Леха…
– Что?
– Мои бумаги, все бумаги, мои и Федора Ивановича, он украл!
При этих словах у Аси так и хлынули слезы.
– Да ты что?! – воскликнул Леха, изумленно вытаращив глаза. – Украл, гадина длиннорукая! Вот ведь что случается, Асенька, когда ты меня не слушаешься! Сказано же было тебе: никуда ни шагу одной! Но погоди, не плачь. Мы что-нибудь придумаем.
– Что, интересно, мы с тобой придумаем?! – всхлипнула Ася.
– Пока не знаю что, но придумаем обязательно, – решительно заявил Леха. – А как по-твоему, эта гнусная тетка наврала про Поля или он и вправду ранен?
– Надо сходить и узнать, тут уже почти рядом. Слушай, Леха, а ты-то как здесь оказался настолько вовремя?! Не иначе Бог тебя принес, – слабо улыбнулась Ася, вытирая слезы.
– Ладно хоть не черт! – ухмыльнулся Леха. – Я ж говорил, что к знакомцу своему ходил на Грузинскую. Он человек дошлый, умом горазд. Хотел совета у него спросить. Потом вижу в окошко – ты с какой-то бабой идешь. Ну и выскочил, да, беда, не сразу успел к тебе на подмогу.
– А знакомец этот с тобой был? – взволнованно спросила Ася, сама не понимая, отчего вдруг так затрепетало сердце.
Леха растерянно хлопнул глазами:
– Нет… не было со мной никого… я знакомца-то и не дождался. Дома его не случилось. Так что я сам-один.
– Спасибо тебе большущее, спаситель ты мой! – в пояс поклонилась Ася, удивляясь, почему вдруг такое разочарование на нее нахлынуло после Лехиных слов, вот-вот слезы опять польются. Что ей до неведомого Лехиного знакомца, что ей до того, был он дома или нет?! А голос, который почудился… да после такого сна, который ночью привиделся, небось не только голос Федора Ивановича почудится, но и призрак его вдруг явится – явится и окликнет: «Ася, Асенька…»
Слезы не удалось-таки сдержать, но Леха, к счастью, подумал, что она все еще оплакивает потерю драгоценных бумаг. Да, конечно, и это Ася оплакивала, но все же… все же!..
– Будет тебе слезы точить, дорогу мочить! – заворчал Леха. – Как там у Шекспира? «Не стыдно ль столько плакать? Слеза в несчастье не поможет!» В больничку пошли, да поскорей!
На углу улицы Жуковского царила строительная суматоха: сгоревшие корпуса ломали и разбирали, отъезжали подводы, нагруженные мусором, вереницей тянулись другие, с бревнами и кирпичом для новых зданий… В голос кричали десятники, надрывались, чтобы рабочие могли их расслышать, то там, то здесь ухала помощница «Дубинушка»…
– Да тут одним лишь покойникам спокойно! – ужаснулся Леха. – Небось даже неходячие от такого шума-грома разбежались по домам. Вот, погляди, живой пример! Будь здоров, Михалыч! Какая нелегкая тебя сюда занесла?!
К ним, ковыляя и опираясь на самодельную клюку, подхромал сгорбленный немолодой мужчина, волоча положенную в лубки и обмотанную тряпицей ногу. Штанина была не слишком аккуратно разрезана, картуз и потертый сюртучок явно знавали лучшие времена. То же, впрочем, можно было сказать и о хозяине с его изморщиненной небритой физиономией.
– Это, Анечка, Иван Михайлович Казанский, величайший резонер из всех, кого я знаю, можешь мне поверить, – почтительно сказал Леха. – Служит в Публичном театре.
– По увечью временно отставлен, – покачал головой Казанский. – И временно перешел на полузабытую за ненадобностью подлинную фамилию Шашкин. Вы, мадемуазель, зовите меня просто Михалыч – так меня все именуют. Ну а вас как звать-величать?
– Анастасия Васильевна, – сказала Ася и тут же испуганно прикрыла рот рукой: проговорилась!
– Анной Даниловной ее звать, – мрачно проговорил Леха. – Анной Даниловной Федоровой. Так и запомни!
– С памятью у меня, как у всякого актера, все превосходно, даже чрезмерно, – ухмыльнулся Михалыч. – А что ты этак-то встрепенулся на защиту? Тебя терзает то, что крапивой жжет и колется сильнее, чем терновник?[95] Не так ли, дружище Хромоног?
– Теперь неизвестно, кто из нас больше хромоног, я или ты! – недобро прищурился Леха. – А тебе не только ходулю надо было перебить, но и язык урезать, болтун старый.
– Дорогой зла к добру не подойдешь, – миролюбиво процитировал Михалыч. – Что б мы делали без Шекспира, а, Леха? Вот мастак был сказануть, верно? Ну а я, многогрешный, вчера несколько обезножел, когда после спектакля пристановку помогал волочь и по сей причине края авансцены не разглядел. Притащили меня собратья по ремеслу сюда ночь-полночь-заполночь, но пришлось маяться и стенать аж до утра, пока медикусы наконец до меня добрались. Конечность мою в лубки заключили да и отпустили увечного Шашкина с миром. Теперь ковыляю домой, чтобы в тишине оклематься. Здесь-то лишь покойникам спокойно!