– Вот, Анечка, теперь Михалыч меня цитирует, – хохотнул Леха. – Аня не даст соврать: я то же самое сказал, когда мы только подходили.
– Вы небось Поля Леруа навестить идете? – спросил Михалыч.
– Да, – кивнула Ася. – Вы его видели?
– Видел, вот именно, – угрюмо пробормотал актер. – Теперь красавчик Поль – имперфектум[96], увы. Скончался во цвете лет, и я был последним, кто принял его, так сказать, последний вздох. Там же все вповалку лежат, в Аптечном корпусе. Меня с моей сломанной конечностью определили в угол к раненым, и я очутился… Погодите, мадемуазель! – вдруг Михалыч недобро уставился на Асю. – Не вы, часом, та самая королева, которой он бредил?! Не вы ли его…
– Угомонись, Михалыч, – сурово сказал Леха. – Это Аня. А ту подлейшую королеву зовут Марго.
– Ну да, ну да… Марго, верно! – горестно закивал Михалыч. – Марго, Марго… да уж не та ли кубышечка коротконогая да прелукавая, которая сначала у нас в Публичном, а потом в вашем Водевильном театре подвизалась?
– Она самая, – зло бросил Леха.
– Хорошая актриса, – с восхищением проговорил Михалыч. – Из тех, что красавицами даже при уродливой мордашке кажутся, хотя уродливой она вовсе не была. Что-то такое припоминаю… конечно, конечно, Поль вокруг нее увивался, не знаю, правда, успешно, нет ли…
– Что он говорил про Марго и эту королеву? – взволнованно перебила Ася.
– Тягостный бред был, многословный! – поморщился Михалыч. – Я, каюсь, не слишком и вслушивался, не до того было: почти с ума спятил от боли. С переломанной ногой ни встать, ни сесть, ни повернуться! Но вот что помню… Поль стонал: за что, мол, Марго, королева моя, за что, ведь я почти все сделал, мне удалось бы это отыскать, но ты мне времени не оставила! Не ведаю, в чем ее Поль упрекал, что он должен был отыскать. И опять: королева, королева моя… А потом меня боль на минуточку отпустила – словно нарочно для того, чтобы я его последние слова услыхал. И что вы думаете, друзья? О, актер даже на смертном одре остается актером. В последний путь нашего приятеля сопроводил великий Шекспир! Помните сцену дуэли из «Гамлета»? Лаэрт говорит, умирая от удара отравленной шпагой: «О, я опутан собственною сетью, убит своею собственной изменой!»[97] Эти слова произнес и Поль. А потом – реплику Гамлета: «Пусть бог тебя простит! И мой час близок! Королева несчастная, прости…»[98] А еще вот что Поль сказал: «Прости меня, как я тебя прощаю!» – Михалыч вздохнул. – Этого у Шекспира не было, это бедняга от себя прибавил, царство ему небесное!
Все трое перекрестились, даже Михалыч, как ни трудно ему было.
– Не могу поверить, что Поль умер, – покачала головой Ася, – не могу…
– Я тоже, – вздохнул Леха.
– А я, простите, могу, потому что сие, к несчастью, случилось при мне, – печально пробормотал Михалыч. – Теперь тело нашего друга лежит в покойницкой и останется там до той поры, когда его заберут для погребения. А знаете ли вы, что трупы могут получить только родственники, а те, коих тела не забрали, схоронят в общей яме? Ну, про то, что нашего брата и сестру закапывают за оградой кладбищ, надеюсь, известно вам и без меня. Засим прощаюсь, друзья мои. На счастье, дом мой почти рядом, так что не трудитесь провожать, я и сам бодренько дохромаю. Будьте здоровы, а главное, живы!
И Михалыч – и в самом деле довольно бодро – заковылял прочь по улице Жуковского.
– Что же Марго приказала Полю сделать? – пробормотал Леха. – Что он успел и чего не успел? Уж не он ли убил Лику и должен был украсть твои бумаги, вызнав у тебя, где ты их хранишь?
– Ну и как это он вызнал бы, интересно? – пожала плечами Ася. – Даже ты только вчера о моем тайнике узнал, но ты вряд ли стал бы об этом болтать.
– Я-то не стал бы, а вот ты… – с загадочной миной проговорил Леха. – Всякое в жизни бывает. Не для того ли наш красавчик пред тобой поклоны бил, чтобы ты разнежилась да открыла ему не только объятия, но и тайны свои?
– Замолчи, замолчи! – крикнула Ася. – Как у тебя язык поворачивается?! Что бы там ни было, Поль мертв! Мы не можем про него такое говорить и даже думать, это стыдно!..
– Говорить не стану, – согласился Леха. – А думать не запретишь. Ты ведь и сама об этом думаешь, разве не так?
Ася отвернулась, промолчала. Она в эту минуту почти ненавидела Леху за его прозорливость. Ах, как больно было даже на миг допустить, что Поль мог ее предать ради Марго, что все его любовные признания и в самом деле были дешевой театральщиной, что его руки могли быть в крови Лики, а замыслы воровскими!
«Нет, – строго сказала, вернее, приказала себе Ася, – это Марго, это Марфа, это Манефа его искусила. Дьяволица! Поля я прощаю, как простила Лику. А Марфу даже мертвую не прощу!»
– Давай лучше о другом подумаем, – сказала она, вновь повернувшись к Лехе. – О том, что мы теперь для Поля можем сделать. Как его похоронить?
– Родня у Пашки есть, дядька, – сказал Леха, – да только он видеть нашего бедолагу не хотел. Однако, сдается мне, из покойницкой его все же заберет, побоится греха. Ну а хоронить, конечно, придется нам. Только на что?! Мы все без гроша. Разве что в Публичном подписку[99] объявить, кто сколько может пожертвовать на погребение…
– Вот видишь, мне все-таки надо в Хворостинино съездить! – воскликнула Ася. – Во что бы то ни стало. Надеюсь, я отыщу там деньги и на похороны Поля, и чтобы поддержать наш театр.
«А в Москву мне теперь ехать незачем, – вздохнула уныло. – Да что ж горевать? Потеряла только то, чего никогда не имела. Это не потеря! Вот только как теперь отомстить Широковым?.. – И невесело усмехнулась: – А ты как, Асенька, мстить хотела? Убийц нанимать и к ним посылать? Теперь не на что. Нет, надо подумать, как с ними самой расквитаться… Ну и как?! Ты и стрелять-то не умеешь. Но даже если бы умела – смогла бы ты убить кого-то из широкопольских столь же хладнокровно, как Марфа убила Федора Ивановича и Ульяна? Нет, ты даже избить Марфу не смогла бы так, как она тебя избивала! Так что судьба тебе, голубушка, остаться побежденной, обобранной и несчастной. Скажи спасибо, если они от тебя теперь отвяжутся. Дай бог, чтобы успокоились на бумагах, чтобы нашли какое ни есть подставное лицо, которое тебя изобразит ради получения этих злополучных денег!..»
– Да ты меня слушаешь или нет?! – ворвался в Асины размышления возмущенный голос Лехи.
– Ох, задумалась, прости меня, – виновато погладила она Леху по рукаву. – А что ты говорил?
– Я говорил, что отведу тебя сейчас в театр, а сам опять к моему знакомцу ворочусь. Может быть, раздобуду у него денег, чтобы повозку для тебя нанять или хоть место в дилижансе оплатить. По-хорошему одну тебя отпускать нельзя, но ты же понимаешь: я не смогу с тобой поехать, не смогу труппу подвести! Мне теперь Поля, наверное, придется не только в «Лизиных чулочках» заменять!
Ася опустила голову. Ах, какая гордость прозвучала в Лехином голосе, в его словах… Как бы ни был он предан Асе, как бы горячо ни помогал ей, иногда рискуя жизнью, все же театр оставался для него главным. Леха прирожденный актер, он предан подмосткам всем своим существом, он готов всем театру пожертвовать. А главное, он человек подневольный. Крепостной! Что ждет его за отлучку? Неизвестно, какое наказание придумает Шикамора! Разве можно его осуждать?
– Конечно, я понимаю, – ласково сказала она. – Ты не волнуйся, Леха, я сама в Хворостинино съезжу. Никто ничего знать не будет. Было бы на чем добраться…
За разговором они и не заметили, как дошли до театра. Весть, принесенная ими, всех сразила. Поль убит! Поля больше нет!.. Рыданиям, проклятиям, сожалениям не было конца. Но когда Ася сказала, что надеется съездить в свою деревню, чтобы раздобыть денег на похороны и на жалованье актерам, множество изумленных глаз уставилось на нее. Известие о том, что у нищей переписчицы есть своя деревня, да еще эта переписчица намерена пожертвовать денег для труппы, всех поразило, а женскую часть этой группы и вообще сразило чуть ли не наповал.
Ася не стала уточнять, что денег в деревне может не оказаться. В этом случае она в город возвращаться просто не собиралась. Лехе об этом не обмолвилась, конечно, но для себя решила твердо. Во-первых, стыдно будет. На нее, вернувшуюся с пустым карманом, такое презрение обрушится, ее так возненавидят за обман, пусть невольный, но все-таки обман… А главное, в Хворостинине будет спокойней. Марфа знает, где Ася сейчас скрывается. А если она исчезнет из Нижграда, может быть, Марфа отстанет? Ведь бумаги заполучила!
Надежда была слабая, но хоть какая-то надежда лучше, чем ничего.
Однако нужно было еще найти замену Асиной ножке в красном чулочке, которая играла такую большую роль в премьерном водевиле. Решено было, что ножку из-под штор теперь будет выставлять субретка. Невыразительный подъем ей простили, а что было делать?! Начали вводить субретку в действие – чтобы проскальзывала за шторы незаметно, чтобы ножкой крутила приманчиво… Помогать было поручено госпоже Маркизовой. Появившийся наконец Кукушечкин сразу отбыл к дядьке Поля – уговаривать забрать тело племянника из покойницкой, Бурбон пошел в Публичный театр, чтобы объявить подписку на погребение.
Наконец прибежал Леха и радостным шепотком сообщил Асе, что денег на ее поездку у своего знакомого одолжил, Скурлатову, владельцу конюшни, заплатил, повозку нанял, да не абы какую, а с парой хороших лошадей!
– Пару нанял? – испугалась Ася. – Щедр твой знакомец, только скажи, чем отдавать будем, если я денег не найду?!
– Ты про это не думай, – легкомысленно отмахнулся Леха. – Зато домчишься вихрем! – И добавил, что отвезет Асю не Мишутка Хомяков, а Спиря Адриянов – молчун каких мало, зато кучер удалой.
– Молчун – даже лучше, – улыбнулась Ася. – Я нынче к разговорам вовсе не расположена.