И что же вижу?.. за столом
Сидят чудовища кругом:
Один в рогах с собачьей мордой,
Другой с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов чопорный и гордый,
Там карла с хвостиком, а вот
Полужуравль и полукот.
Еще страшней, еще чуднее:
Вот рак верхом на пауке,
Вот череп на гусиной шее
Вертится в красном колпаке,
Вот мельница вприсядку пляшет
И крыльями трещит и машет;
Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,
Людская молвь и конской топ.
Моя соседка была в черно-белой накидке, типа монашеской, серебристом платье с короткими рукавами, немалым декольте и дорогим ожерельем вокруг шеи, которое, надо сказать, было ей очень к лицу. Но глазки маленькие. Я смотрел на бриллиантовые сережки, дорогое платье, на изящные туфельки, невольно замечая и мужские дорогие полуботинки ее спутника, который чокнулся со мной и больше внимания на меня не обращал. И носили они все свои дорогие шмотки как привычное. Но женщина явно начала тянуться к художнику, то есть писателю, то есть ко мне. Однако что-то свинское было в ее движении.
Иероним Босх. Сад земных наслаждений
А я вспомнил, как всего года три назад я стоял в длинной очереди, тянувшейся с улицы в магазин: там были выброшены приличные мужские ботинки. Когда я достоялся до прилавка, моего размера уже не было. Я хотел уйти, но сердобольная продавщица сказала тихо: «Берите любой размер, мужчина. Потом с кем-нибудь поменяете». Так я и сделал, но меняться я не умел, и ботинки долго кочевали со мной по разным квартирам. И еще всплыла сценка. В 1991 году я получил немецкий грант на поездку в Германию. Стипендия была маленькая, но все же мы поехали вместе с Клариной. Жили мы экономно. К концу нашего пребывания стало понятно, что мы можем позволить мелкие покупки. Мы пошли в самый простой немецкий обувной Deichman, где в разделе женской обуви я предложил жене выбирать себе туфли, какие ей понравятся, но все же только одни. На другую пару денег не хватало. Кларина ходила вдоль полок, примеряла то одни, то другие туфли. И вдруг зарыдала и выскочила из магазина. В растерянности я вышел следом, чувствуя себя виноватым непонятно в чем. Она рыдала совершенно по-детски, как может рыдать любимая женщина, знающая, что ее пожалеют. Я прижал ее голову к своему плечу, бормоча:
«Ну что случилось? Успокойся, девочка».
Сквозь всхлипы она проговорила:
«Я не могу. Мне никогда еще не приходилось выбирать».
Туфли, мы, конечно, купили, а потом в последний день она увидела, что куртка, которая ей понравилась, продается со скидкой почти в два раза дешевле. В этой куртке она долго ходила. Я смотрел на наряды богатых гостей Инги и думал, что у них, наверно, не было таких радостей. Соседка нагнулась ко мне и спросила:
«Вы на машине? А какая у вас марка?»
Ей и в голову не могло прийти, что профессор писатель, да еще ездящий в Германию, может обходиться без машины. И я нейтрально ответил, чтобы выглядеть на уровне их благосостояния:
«Ничего особенного. Самая обыкновенная. Я обычно на ней по городу езжу».
Соврав так пошло, я почувствовал себя мелкой гадиной.
«А я “Ауди” люблю, – сказала соседка. – Самая надежная. Вы согласны? Муж из Европы перегнал. Секонд-хенд, но как новенькая. Для меня это спасительница. Как-то я ее забыла, ехала в наше подмосковное имение, когда-то там была усадьба предков моего мужа. Мы ее обустроили, три этажа. И вот я без машины доехала на электричке до нашей станции. Пошла через кладбище, так быстрей минут на пятнадцать. Зима, узкая тропинка, все как всегда. Вытаскиваю руку из кармана, за варежку цепляются ключи и вылетают в сугроб. Прямо на могилу. Ступор полнейший. Меньше всего в жизни хочется копаться там. Но в голове засела мысль: домой без них не попаду. Ладно, по фиг, лезу. Мысль крутится. Шуршу в сугробе. И тут идет мужик. А я сижу у могилы, разрываю снег и жалобно так оправдываюсь: “Домой не могу попасть.” Мужик ошалело посмотрел на меня и вдруг бросился наутек. Тут до меня дошло, что я сказала, что я назвала своим домом могилу, и начала ржать. А мужик, наверно, больше не пойдет через кладбище. Забавно, не правда ли?»
Я промычал, что, мол, да, что у моего немецкого приятеля «Ауди», что мне нравятся и ее комфортабельность, и ход. А сам думал и был уверен, что деньги у них ворованные, что на зарплату такое себе позволить нельзя, если ты не жена владеющего подземным черным золотом олигархом. В западной литературе я в юности читал другое слово – магнат. Но кто-то из истеблишмента, показывая свою грамотность, пустил древнегреческое словечко «олигарх». Ну а олигарх не вор?..
Подошла Инга: «Это наш классик», – сказала она обо мне приятельнице, приобняв за плечи и прижавшись к спине грудью. Ведь если знакомый, тем более бывший сосед, пишет умное, значит, он нечто. Но муж Георгий увидел и погрозил ей пальцем. Инга ко мне неплохо относилась, не очень понимая, что я делаю, но явно симпатизируя, по-женски разумеется. «Хочешь, я тебя сведу с нужным человеком? Это приятель моего покойного отца. Он тоже полковник ФСБ, – сказала она как о чем-то само собой разумеющемся. – Сын подрастет, я его к нему в школу ФСБ отдам. Пусть делу научится».
Мы подошли к обритому наголо мужчине, который сильными пальцами ломал кусок твердого сыра. Я не удержался. Слишком длинный язык:
«А что, следите здесь за кем-то?»
Он отмахнулся:
«Вот еще! Всякой перхотью заниматься!..»
Не было у меня с моим полудиссидентством таких знакомых, по привычке побаивался их.
Вдруг он наклонился ко мне и по-простецки спросил: «А Инга как-то сказала, что ты Андрея Жезлова знаешь. Это правда?»
Я растерялся и все же спросил: «Адика? Ну да, мы с одного двора. А зачем вам это?», оставаясь «на вы».
«Да хотел понять, свой он или нет! Адик, говоришь? Хорошо. В такое место идет работать, должно быть без проколов».
Мы отошли с Ингой, сели за стол. Она налила два стаканчика виски, себе и мне. Снова похлопала меня по плечу. Спросила:
«Ручка есть?»
Я полез в боковой карман за шариковой ручкой. Но она протекла, карман был в синей пасте, да и рука тоже. В те времена уже были шариковые ручки, но вот стержни для них опустошались быстро, заряженных новых в продаже не было, вот народные умельцы, видя тягу горожан к цивилизации, и стали под давлением заполнять стержни специальной пастой. Но она текла и пачкала руку и карманы.
«Ой, – воскликнула она, – возьми салфетку и вытри руку. А теперь запиши телефон Лидии Андреевны, она все эти дела оформляет. Только с пустыми руками, как в прошлый раз к этому дядьке, идти нельзя. И учти: к ее зданию переход почему-то отсутствует, смотри зорко, перебегай быстро. Вот глянь на эту картинку: “ПЕРЕХОД НА ТОТ СВЕТ”. Это шутка, но смысл в ней есть». Она протянула мне картинку. Я усмехнулся, но как-то криво.
«И учти: она поклонница русского фольклора, поэтому не очень удивляйся разным там картинкам у нее. Понял?»
«Понял».
Не хотел, но, похоже, выхода не было. Надо было и эту дорогу перейти. Хоть и жутковато. Только дико было все это слышать в обычной московской квартире.
Я вытер руку, мы выпили еще по стаканчику. На нас уже никто не обращал внимания, было много выпито, и гости разбились по интересам на маленькие компании. Но вопрос она задала, сильно понизив голос, почти шепотом.
«А Эрнест сидел по какой статье? Знаешь?»
«Кажется, пятьдесят восьмая, измена Родине».
«Так это хорошо! Пятьдесят восьмая уже давно пересматривается, а сейчас решили, что если зэк реабилитирован, восстановлен в правах, то и жилищные условия его должны быть улучшены. Короче, он имеет право на отдельную квартиру».
«Ну и что?»
«Ты что, чумовой? Он получает квартиру. А ты его комнату. Вот у вас и отдельная трешка».
Полковник услышал:
«Не тушуйся. Главное – нужные бумаги собрать. А именно: с какого года он прописан в Москве, справки с места работ и где его арестовали. Если в другом городе, то в Москве жилплощадь не получит. Но ты справишься, Владимир Карлович. Инга говорила, да и я вижу, что ты настоящий пацан, правильный».
Я кивнул полковнику:
«А могу ли я, если что, обратиться к вам за советом? Только я не знаю, как вас зовут».
«И не надо. Называй Иван Иванович! Это проще запомнить. Да! Только учти, что постановление о реабилитированных действует только в этом году, до конца декабря. Месяц сроку! Торопись! И правильное заклинание произнеси!» – засмеялся он.
«Хорошо! Спасибо!» – и я начал прощаться, хотя всем и так уже было не до меня. Только Валя мне улыбнулась женской улыбкой и помахала рукой. Я послал в ответ воздушный поцелуй. Нужны были деньги. Они у меня были, небольшая денежная немецкая литературная премия, которую я отдал на хранение старому другу.
Месяц сроку
Следующее утро началось с визита похмельного Эрика. Он даже к отцу не зашел, а попер сразу в мою комнату, спросив только:
«Баба с дитем дома? А то мне с тобой по-мужски поговорить надо! Хочу все же отца отселить к себе поближе. Толян, конечно, нажрался и лапти откинул, а эта пара молодая не захотела. Женщина думала, что ей удастся тебя отселить, а как увидела, что ты с женой и девчонкой, дочкой то есть, поняла, что им не светит. И отвалила. Но я все равно буду варианты искать. Что скажешь? Ты бы тоже поискал подходящих тебе…»
Я кивнул:
«Я об этом думал. Но получил предложение, которое и тебя заинтересует. Ведь комнату в коммуналке, где будет Эрнест Яковлевич, и твою однокомнатную ты сможешь только на двушку обменять. А две однокомнатных запросто на трешку поменяешь. Что лучше?»
«А где я вторую однокомнатную достану? Какие-то ты, Вова, сказки рассказываешь! Или пургу несешь».
«Послушай, – возразил я, – у меня информация: власти дают отдельные квартиры безвинно репрессированным. Эрнест живет один – и в коммуналке, значит, может претендовать на однокомнатную квартиру. Сделать это надо быстро. Через месяц срок постановления об этой льготе кончается!»