Да, он изо всех сил поддерживал Диаманта. Вначале Глухов боялся, что у него не получится, что им будут недовольны, с опаской посматривал на сотрудников, ведь когда-то он сам был тоже рядовым. Но власть автоматически делает человека и умным, и сильным в глазах большинства. Это закон. А в странах, привыкших к деспотии, тем более. И Диаманту теперь не нужно равных. Бывших равных нужно осадить. Что он и сделал, как только укрепился. И лучшее средство – это унижение. Но как Мирон дал себя унизить? Постепенно и незаметно – вот ответ. Он сам отдал Глухову свою силу. Отдал, поддерживая, помогая, подсказывая. Вначале мальчик Дима стеснялся брать предложенный ему ход. Стеснялся, но брал. Потом Диамант Викторович нашел тактику: «Ладно. Иди. Я подумаю». И через пару дней возвращал полученную идею в форме собственной идеи-приказа. Да, Мирон напитал его своей силой, а тот пожрал его энергию. Но теперь поздно. Кажется, что яйцо уже лопнуло, и тролль выбрался из скорлупы на волю. А может, тролли живородящие? Или они как пресмыкающиеся?
У историка Антонова-Овсеенко в его книге о Сталине, в той части, где рассказывается о ранних сталинских художествах, о том, как он шел к власти, есть странный образ. Рассказывает, рассказывает о Кобе и вдруг через отточие пишет о змеином яйце, уже прозрачном, в котором шевелится нежный силуэт пресмыкающегося. Змей Горыныч? Из тех же мест, откуда тролли? Нет, он с кавказских гор… Но вот яйцо лопается, и наружу, расправляя крылья, вырывается Змей.
В этот момент Мирону как раз предложили другую работу, впервые за долгие годы его полудиссидентского, беспартийного существования. Причем денег больше, а дней присутствия меньше, то есть оставляли время для самостоятельной работы. Тут уж Дима принялся названивать ему: «Погоди. Не уходи. Обещаю тебе, что в деньгах ты не потеряешь. Ты мне будешь нужен». Это «ты мне будешь нужен» резало слух. Но вера в необходимость Слова, в необходимость, чтобы Россия узнала сама о себе, в необходимость вернуть России ее забытое Слово, была сильнее всего остального – интеллигентский долг служения Родине. Его звали преподавать на профессорскую ставку. Так он Диаманту и скажет, думал Мирон в ночном горячечном полубреду: «Ведь ты знаешь, что у меня был другой вариант, но я ради идеи остался, не ради личного преуспеяния».
Все же он остался работать на полставки в Университете. И сейчас лежал и думал, что он должен был что-то записать. Он вспомнил письмо студентки, писавшей у него курсовую работу: «Уважаемый Мирон Глебович! Прошу прощения за своё отсутствие на занятиях в субботу 11 октября, в связи с которым я не смогла сдать вовремя статьи по практике. В нашей семье в четверг произошла большая трагедия – убили моего отца. В субботу были похороны. Три текста из пяти мною прочитаны, оставшиеся два я постараюсь закончить к субботе. Заранее спасибо за Ваше понимание. Принесу работы в Ваш институт. Студентка четвертого курса философии, Вахотина Раиса». Дня через два после ее письма он вышел из института не в лучшем настроении: опять обиды от Глухова. На другой стороне от института стояла молодая женщина – вся в черном. Он не узнал ее, перешел дорогу, хотел пройти мимо. Она сняла большие черные очки. И Мирон невольно воскликнул: «Господи, Рая, как вы? Зачем пришли?» Она спокойно, чуть пришепетывая, как всегда: «Я принесла работу, вы сказали, что будете до полчетвертого». Он: «Слава Богу, пересеклись. Давайте отойдем в сторону, и вы мне отдадите редактированные тексты». Потом спросил, не смог удержаться (почему-то об ужасе хочется знать): «Отца убили случайно? Хулиганы на улице?» Она, бледная: «Нет, это было сознательное убийство. Прямо в его гараже из обреза в сонную артерию». У Мирона стало не лицо, а три вопросительных знака: «???» Раиса смотрела ему прямо в глаза: «Отец заместитель главного врача городской больницы, мы из Керженца, привезли на прием наркоманку, отец пытался помочь, но муж ее, бандит и цыган, отказался сказать, какими наркотиками он ее накачивал. А не зная, помогать нельзя. Она умерла. И ее муж застрелился на могиле в присутствии своей братвы, сказав, что мой отец будет следующим. Мы испугались, но отец многих лечил, дошли до вора в законе, тот сказал, чтоб не боялись, поскольку у цыгана авторитета нет, никто его не послушает. Так и прошло спокойно полгода. А тут, только мама с папой вернулись с отдыха из Египта, папа пошел в гараж, там его уже поджидал младший брат цыгана, он папу и застрелил. Теперь нам все советуют уезжать из города, месть может не закончиться. Я вернулась в общежитие в Москву. А мама там продает квартиру и дачу». Способная и очень работящая девчонка. Значит, бывает такое! И все его обиды показались глупыми и ничтожными. Вот это катастрофа!
За что? Не за идею. Но сведение счетов таким образом становится нормой, думал Мирон. А Глухов? Сын большого в прошлом начальника. Может убить? Нет, вряд ли. Пусть он все забрал в свои руки, пусть всеми помыкает, всем тыкает, но все же – издает, издает забытое, ранее полузапрещенное или вовсе запрещенное, тоже тратит на это время и силы. Осуществляет то, о чем наша интеллигенция мечтала столь долго. И научается, научается в процессе работы, работает, сидит, вычитывает тексты, редактирует новые переводы. Но: Сталин тоже был на стороне, казалось бы, гуманистической идеи, работал, организовывал, был, кстати, тоже великий организатор. И за это соратники прощали ему грубость, хамство, преступное прошлое, мелкие издевательства и унижения. А искал он одного – власти. Правда, говорят, что он прекрасно понимал Россию и действовал в духе ее традиций. А как же иначе? Ведь он искал власти именно в России. И нашел ее. Как раз традиции-то ему и помогли. И вчерашние соратники стали не нужны, даже мешали, ибо приходилось с ними делиться властью, популярностью, славой.
Сменилась эпоха, сменились идеи, но культурные механизмы, но структуры сознания, но тип взаимоотношений – все те же. Хотя нет, теперь техника другая. И он вспомнил идею Диаманта, как «мочить» конкурентов: «Есть такая система в компьютерной практике, называется троллинг. Вот это мы и должны использовать. Мешать, губить, вторгаться в чужие программы». А потом в интернете Мирон нашел, что такое троллинг. Там было написано: «В интернет-терминологии “тролль” – это человек, который размещает грубые или провокационные сообщения в Интернете, например, в дискуссионных форумах, мешает обсуждению или оскорбляет его участников. Слово “троллинг” может характеризовать либо непосредственно одно сообщение, либо в целом размещение таких сообщений. Понятие “троллинг” также используется, чтобы описать деятельность троллей вообще. В целом, подобное поведение подпадает под определение хулиганства (не обязательно в юридическом контексте), являясь одной из его форм. Некоторые люди занимаются троллингом с целью собственного развлечения, получая удовольствие от собственных действий». С этого момента он про себя окончательно стал воображать, что Глухов на самом деле тайный тролль.
Мирон воспаленно думал: «Дима, разумеется, не Сталин, но оттеснил-то он меня, но интригует против меня вполне в духе того. Я так ему это и скажу. А за примерами дело не станет. Вот, кстати, больное. Он требует от меня все новых и новых авторов, переводчиков. Когда я говорю, что я уже привел больше десятка, он махает рукой и небрежно цедит: “Ах, это… Это уже в прошлом. Ты давай работай, новых ищи”. А ведь все те люди, которые с моей подачи работают теперь на наше издание, – это костяк, авторский актив, без которого он бы с места не сдвинулся. Но он их прибрал к рукам, посоветовав обращаться со всеми вопросами прямо к нему, минуя меня. И я вроде бы ни при чем, это теперь его актив, его контингент. А люди есть люди. И идут к начальнику, от которого зависит их публикация, а не к опальному сотруднику, знакомство с которым может и повредить. Он снял взбитые мной сливки, по сути, отстранил от работы». Глупые мысли, надо сказать, мысли обидчивого человека.
Теперь Мирон чувствовал себя, как говорил об униженных и оскорбленных Достоевский, «ненужной ветошкой». Заглянул к нему в кабинет с рукописью. Кабинет узковатый, но все же не маленький. Затемненный, всегда опущены шторы, на которых было изображено пустынное скалистое плато, поэтому кабинет выглядел словно пещера, сложенная из тяжелых каменных валунов. При электрическом свете он позволял себе снимать свои темные очки, но, выходя в общую солнечную комнату или на улицу, он их тут же надевал. Справа шкаф с закрытыми полками, там уже и книги их издания стояли. Далее глуховский стол, заваленный бумагами, только середина свободна, где он редактирует очередную. Около стола два стула: один для Димы, другой для посетителя. Сзади глуховского стула у другой стены – журнальный столик с двумя креслами визави, за ним обычно он пьет кофе с двумя-тремя фаворитами, и еще справа от двери маленькая тумбочка, на которой кофейник и кипятильник. Сейчас за маленьким столиком сидела Эдита с блокнотом и ручкой, помощница начальника. Сердце дернулось. В стае вожак утверждает свое первенство, отбирая самку у потенциального соперника. У людей, наверно, так же. Видимо, знал Глухов о том, что Эдита была раньше любовницей Шайнбарова, и теперь ждал его реакции. Мирон, однако, даже не глядел на нее…
На стене над журнальным столиком – фотография Николая II с семьей. А ведь за пару лет до перестройки он вступал в партию и нервничал так – сил не было смотреть. Особенно перед обязательным тогда визитом на комиссию старых большевиков. Он не мог сдержаться и все бормотал: «Я-то настоящий коммунист, настоящий ленинец, и по убеждениям и по знаниям, а какие-то малограмотные должны проверять мою коммунистическую чистоту». Нервничал, как девушка, в чьей невинности и чистоте вдруг кто-то усомнился. Для карьеры, для продвижения Диме членство в партии было необходимо. Он говорил Мирону: «Ты никогда не был в партии, поэтому не понимаешь, что она, при умелом подходе, дает возможность делать прогрессивные дела».
Высокий, очень высокий, но квадратный лоб Глухова напоминал продолговатые черепа инопланетян из западных телесериалов, а может, все же ка