И другая зависимость: чем больше бегаешь, тем меньше остается времени для дела.
Хотя какое у него дело? Недописанная книга, где он проводил странное сравнение между переселением народов в четвертом-пятом веках нашей эры, когда варвары потянулись в цивилизованные римлянами части тогдашней Ойкумены. Теперь русские сотнями тысяч едут в Европу и Америку, ругая почем зря эту цивилизацию. Вроде его брата Цезариуса, который в России бывает лишь наездами из Лондона, но поскольку сохранил российское гражданство, эмигрантом себя не считает. Все на Запад прут – и богатые, и бедные, надеясь разбогатеть. А в Россию – люди с Кавказа и из Средней Азии. У них во дворе уже пару лет вместо русского пьяницы-дворника работали мальчишки-туркмены, тщательно метя и чистя двор.
Ладно, не о книге надо думать, а как до сортира добраться.
Зачем мои книги о толерантности, о наднациональной идее России, когда в Москве и Питере убивают таджикских девочек, убийц оправдывают, в крайнем случае дают срок как за мелкое хулиганство, а молодые скинхеды кричат об уничтожении всех неарийцев, но не умеют связать два слова, просто орут, Гитлер хоть слова умел составлять в предложения, знал, чего хочет – великую Германию, эти кричат, что арийцы, празднуют день рождения фюрера, но хотят только убийств, смерти. Они даже не понимают, что для Гитлера они относились к низшей расе. Смесь пэтэушников и нижнего слоя ментов. Они кричат, что их идея – уничтожение нерусских. Вот и до русского фашизма дожили. И ведь не фашизм, а обыкновенный русский бунт, когда режут всех. На этой идее даже Третий Рейх не построишь. Смерть не строитель. Хорошо, что дочка моя в Швеции, внучка там и жена Катя, а Дашу ее новый русский вывез в Америку. Ругают новых русских, а они шкурой чувствуют, в какой стране им довелось жить.
Но его-то сейчас это не касается. У него простая задача – вылезти из постели и дойти до туалета. Не мочиться же в постель. Тогда он здесь вообще лежать не сможет. А кто к нему придет? Никто. Сослуживцы бывшие в лучшем случае на похороны скинутся да на кладбище придут. Друзья? Их так мало осталось. Столько уже приятелей, едва к пятидесяти подходило, умирало. Двух он даже считал близкими друзьями. Нет, не точно. Вопрос, был ли он для них близким другом. У каждого был еще круг, который тянулся с прежних лет. Он вспомнил, как приятель университетских лет, Шурик Пустоват, пользовался любым удобным случаем, чтоб познакомиться, а потом зафиксировать свое знакомство со знаменитостью, стать вроде бы своим. Теперь он профессор в Америке. Может, и Даша там с ним общается?.. Она коммуникабельная. Павел же всегда хотел быть сам по себе. Вот он и сам по себе.
Только один человек звонил ему постоянно – друг детства и ровесник Лёня Гаврилов. Он рассказывал анекдоты, вычитанные в «Комсомольской правде», в основном эротического содержания, повторяя:
– Старичок, мы должны держаться. Жизнь ведь продолжается. Послушай, что пишут: «Если мужчина четыре раза сходит налево, то по законам геометрии он вернется домой». А? Ха-ха! Нас еще рано в утильсырье. Слышал про Давида Дубровского, из ваших, из гуманитариев? Ему семьдесят четыре, а жене двадцать четыре, они уже ребенка сделали. А бывает и по-другому. Вчера иду, вижу мужика нашего возраста, пьяного, одетого сносно, даже в пиджаке и галстуке, который пристает к молодым кадетам, «за жизнь» говорит. Те его не отталкивают, вежливые юные военные. И вдруг понимаю, это же мой одноклассник. Окликаю, отстань, мол, от молодых ребят. И получаю головную боль на ближайшие полчаса, обнимает, вопит: «Лёнька, нас же никого не осталось. Мы последние. Все поумирали или скурвились. Нас же никого не осталось, ты понял, б….?» Вот он вышел в тираж, а мы, старичок еще должны держаться. Главное – не раскисать! Ну хочешь, я тебе альбом сделаю с Дашиными фотографиями? Может, тебе легче будет?
Он так говорил, будто им не было обоим далеко за шестьдесят, и пример семидесятичетырехлетнего Давида на него не действовал. Ему не нужна была никакая другая женщина, кроме Даши. Хотя спасибо Лёне, что звонит.
Отец последние годы никогда ему не звонил, всегда ждал его звонков, часто ему пенял:
– Ну, ты еще молодой. Мне осталось уже немного. Поэтому мне можно жаловаться, а тебе еще нельзя.
Это было похоже на его первые разговоры с Дашей, когда они только начали жить вместе.
– Я ведь умру раньше тебя, – говорил он.
– Это никому не известно, кто когда, – очень серьезно отвечала она.
А потом она уехала, и этот разговор потерял смысл. Только одно осталось: чувство потери, да и говорить теперь было не с кем. Уже давно, чтоб создать себе эффект общения, он звонил бывшим сослуживцам вроде по делу, но как бы между прочим заговаривал и о бытовых вещах. Те охотно отвечали, советовали, но сами не перезванивали никогда. Утешала Августа своей и в самом деле собачьей преданностью. А куда ей было от него деваться! Здесь все же кров и пища какая-никакая. Была она даже трогательна в своей забитой привязанности. Собака была запугана в своей несчастной бездомной жизни, вздрагивала от каждого шороха в квартире. Когда однажды Павел уронил на пол торшер, Августа так перепугалась, что не знала, куда забиться, даже под комод пыталась, пока не заползла в узкую щель под тахту. Оттуда Павел ее потом едва извлек. Зато, слыша шум шагов на лестничной площадке, Августа принималась отчаянно лаять, защищая себя, свою слегка наладившуюся жизнь и человека, пригревшего ее, отпугивая воображаемых врагов.
Нет, все не о том он думает. Надо сползать, не вверх на локтях, а наоборот, боком из-под одеяла – и на пол. Пусть даже на четвереньки встанет. Все равно никто не видит. Прежде чем начать сползать, он оглядел комнату, нет ли чего полезного для сползания. Горел над головой ночник, за окном уже было темно, светились окна двенадцатиэтажного общежития напротив: с отъезда Даши он шторами пользоваться перестал. У окна на столе мерцал экран не выключенного компьютера. Может, послать сразу по нескольким адресам письмо: «Помогите, мне плохо!» А что плохо – спина болит? Но это надо преодолеть, в конце концов, он все мог преодолеть. Около стола валялась груда книг, которыми до больницы пользовалась Даша, переводя очередную книгу, так он эту груду и не разобрал, год прошел, а он все никак не опомнится. Единственно, что он запретил тогда очень жестко: он запретил себе спиртное. Он помнил, как запил его друг после смерти жены, и через год был конченый человек, а там и умер. Хорошо, что Даша не умерла, а нашла себе богатого мужа, который вывез ее отсюда. Нет, Галахов не смерти боялся, боялся пьяной пошлой смерти, когда с улицы приходят бомжи-собутыльники и шарят у мертвого по карманам и в столе, не осталось ли на выпивку.
Да, комната без Даши совсем захламлена. Больше всего у него заставлен комод. Кроме чашки чая, будильника, валявшихся блокнотов, шариковых ручек, поводка для Августы, там стоял еще и телефон в стиле ретро начала ХХ века, подаренный ему сослуживцами, когда он уходил на пенсию. Зачем он это сделал? Ведь знал, что на пенсионные копейки прожить нельзя. Впрочем, тогда был МЕОН, который расшифровывался как «Межрегиональное Единство Общественных Наук». Жила эта организация на деньги западных фондов. И, видимо, неплохие деньги. Приглашая его на работу, президент этой структуры сказал, чтоб он «планировал свою деятельность в МЕОНе всерьез и надолго». Как-то он пошутил, что «меон» – философский термин, означающий небытие. Может, кто-то сболтнул, за это и уволили. Правда, он был уверен, что все эти фонды, радеющие о российском прогрессе на западные деньги, по сути дела, очевидный меон. Но служить туда пошел, длилась эта работа, увы, всего около года, получал он неплохие деньги (платили двенадцать тысяч в месяц), так что о пенсии мог даже не думать. Им нужно было его имя. Так он считал. Даша с сомнением качала головой, но его устраивало свободное расписание. Увольнение случилось неожиданно. После того, как он наладил работу в одном из дальних регионов, на совещании кураторов его хвалил президент, сказав, что на следующем совещании он надеется, что Галахов будет присутствовать, мол, будут решаться важные вопросы. А утром следующего дня в газетном ящике он нашел фирменный конверт, в котором лежало письмо, отпечатанное тоже на фирменном бланке. Очевидно, завез шофер президента и бросил в ящик. Еще не видя, Галахов догадался, что теперь он остается только на пенсии. Почему же вчера не сказал? Это было самое обидное. Как-то уж слишком по-буржуазному. Чтоб не мучить себя лишними объяснениями. У Павла даже ноги ослабели. Но все же прочитал:
«МЕЖРЕГИОНАЛЬНОЕ ЕДИНСТВО ОБЩЕСТВЕННЫХ НАУК
Уважаемый Павел Вениаминович!
Сообщаю Вам, что решением Совета Программы «Межрегиональное единство общественных наук» в апреле 2006 г., в соответствии с существующими процедурами, проведена ежегодная ротация членов Совета научных кураторов.
От имени Совета Программы и от себя лично хочу выразить Вам искреннюю благодарность за тот значительный вклад, который Вы внесли в развертывание деятельности нашей программы. Ваше активное и творческое участие в этой деятельности способствовало началу реализации ряда важных проектов, которые призваны содействовать глубокому обновлению высшего гуманитарного образования в российских регионах.
Тот период, в течение которого Вы сотрудничали с нами в качестве члена Совета научных кураторов программы МЕОН, был очень важен для нашей организации, для становления новых форм и направлений нашей работы. И мы глубоко признательны Вам за то, что Вы уделяли этому важнейшему делу большую часть своего времени, своей созидательной энергии. Вы находили возможность вместе с Вашими коллегами направлять Вашу широчайшую профессиональную эрудицию, Ваши знания и опыт на реализацию нашей общей стратегии, нацеленной на прогрессивные преобразования образования в России.
Искренне надеюсь, что наше сотрудничество будет продолжено в новых условиях, что Вы по-прежнему с неизменным вниманием будете следить за деятельностью МЕОНа, помогат