и тяжел. Громадные горы песка дымились и пересыпались под ветром, бесконечным чередованием гряд пересекая все четыре тысячи стадий пути. Непонятно, зачем Александр решился на этот подвиг, мало что прибавлявший к его славе.
В ответ на сомнения, высказанные Таис, Неарх пожал плечами:
— Я понимаю.
— А я нет. Объясни.
— Александру надо идти в глубь Азии за Дарием, через пустыни и степи, наполненные зноем. Он хочет испытать и закалить себя.
— А что сказал оракул Аммона?
— Ничего никому не известно. Жрецы оракула и хранители дуба — гараманты — встретили Александра с величайшим почетом. Утром он один вошел в храм, а сопровождающие ожидали его день и всю ночь. На рассвете Александр покинул убежище Аммона, сказав, что узнал от бога все, что хотел и в чем нуждался.
— Что же теперь делать?
— Поплывем в Мемфис. Сегодня же. Или ты хочешь еще побыть у моря?
— Нет! Я соскучилась по Салмаах…
И снова потянулись бесконечные равнины дельты, показавшиеся еще унылее после чистых просторов моря. По-прежнему обе женщины слушали рассказы критянина. Теперь Таис чаще удалялась на носовую палубу, оставляя его вдвоем с фиванкой. Она замечала, что взгляды Гесионы, обращенные к Неарху, становятся нежнее и мечтательнее. Однажды вечером Гесиона скользнула потихоньку в их общую каюту, куда Таис удалилась раньше и лежала без сна. Услыхав, что девушка сдерживает смех, Таис спросила, что случилось.
— Посмотри. — Гесиона поднесла к свету люкноса губку таких гигантских размеров, каких гетера никогда не видывала.
— Подарок Неарха, — догадалась Таис, — редкая вещь, под стать этой чаше.
В углу их каюты стояла огромная, выстланная серебром чаша или бассейн, предоставленная им для омовений, носить которую было под силу лишь двум крепким рабам.
— Попробуем? — весело предложила Гесиона. Она выкатила чашу как колесо и опрокинула на пол. Грохот сотряс корабль, и испуганный помощник кормчего вбежал в каюту. Очарованный улыбками, он прислал двух моряков, наполнивших чашу водой.
Таис погрузила в бассейн губку, вобравшую почти всю воду, велела Гесионе стать в него и, с усилием подняв губку, обрушила ее на фиванку. Восторженный вопль вырвался из уст Гесионы, дыхание ее перехватило от целого каскада холодной воды.
— Смотри, чтобы любовь Неарха не утопила тебя, как эта губка, — пошутила Таис, а девушка отчаянно замотала головой.
Однако на четвертый день плавания Гесиона не вышла на корму и осталась в каюте. Таис потребовала командующего к ответу.
— Я поцеловал ее… Мы целовались и раньше.
— Может быть, слишком сильно?
— На этот раз я хотел…
— До конца?
— Конечно. Я полюбил ее и горю желанием. А она — пылкая лишь тогда, когда дело идет не о любви. Боюсь, что Гесиона так и не оттает, пока я не испорчу всего. Помоги чем-нибудь. Нет ли каких трав, амулетов? Вы, искусные жрицы Афродиты, должны знать такие вещи.
— У меня с собой только эктомон (вырезок), порошок черной чемерицы.
— Говорят, не помогает чемерица, — разочарованно сказал Неарх.
— Не помогает тем, кто болен, а для здоровых — это отличное средство. Гесиона здорова, как сама Артемис.
— Так дай скорее! Как действует вырезок?
— Это женское дело. Не для мужчин. Положись на меня. Хоть и странно мне быть союзником мужчины, но уверена, что ты не обидишь мою Гесиону.
— Надо ли говорить?
— Не надо! — И Таис скользнула под навес в каюту, откуда не выходила до ночи.
Прошло еще два дня. Судно подходило к Эшмуну во мраке безлунной ночи. Таис лежала в каюте без сна, обдумывая, как принять участие в походе Александра. По словам Неарха, он хотел идти к пределам мира на Востоке. Неожиданно в каюту ворвалась Гесиона, с размаху бросилась на ковер перед ложем и протянула руки к Таис по шелку покрывала, пряча лицо.
Таис сильно потянула Гесиону к себе, несколько раз поцеловала ее пылающие щеки и, слегка оттолкнув от себя, безмолвно взглянула в ее каштанового цвета глаза.
— Да, да! Да! — страстно зашептала фиванка. — И он надел мне этот браслет и это кольцо. Он сам купил в Навкратисе… это не Эгесихоры…
— И ты пойдешь к нему опять?
— Пойду. И сейчас!
— Подожди немного. Я научу тебя, как быть прекрасной в наготе. Хоть ты и так неплоха… сними эпоксиду.
Таис достала набор красок для тела и душистые эссенции.
— Для каждого места есть свой аромат и краска, — сказала афинянка, прочерчивая все естественные складочки на руках, коленях, животе, бедрах, на спине едва заметными штрихами тончайшей кисти, смоченной в алой краске.
— Тебе алая, а мне нужна пурпурная! — продолжала она, подкрасив соски ярким и густым соком какого-то растения и поставив этим же цветом две точки во внутренних углах глаз. Припудрив красной пудрой Гесиону ниже спины и под коленями, Таис взялась за духи, надушив лишь чуть-чуть лицо и груди надром с примесью жасмина, локти, ладони и плечи — розовым маслом с миррой.
— Душиться надо лишь слегка, чтобы не подумал твой возлюбленный, будто ты хочешь скрыть собственный запах, — поучала афинянка, достав флакон с самым дорогим ароматом — маслом из цветов лотоса. Другой кисточкой она короткими, точными мазками надушила фиванку позади ушей, едва коснулась губ, горла, живота и внутренних сторон бедер.
Таис критически осмотрела подругу и спросила лукаво:
— Так ли уж плоха мужская любовь?
— О нет! — горячо воскликнула фиванка, покраснела и добавила: — Только…
— Утомительна? — засмеялась Таис. — Чтобы любить сильного мужчину, нужны стальные мышцы Ипподамии и выносливость Артемис. Если он любит как надо!
— А как надо ему?
— Как поэту. Если ты нисходишь к нему богиней, готовой отдаться священному обряду, без опаски и без нетерпения.
— А мне?
— Служить ему, как перед Афродитой на морском берегу, без края и предела. Если у тебя так…
— Да, да! Я знаю, он начальник флота у великого Александра, а я… но все равно я счастлива, а там что пошлет судьба. Кто может спорить с ней?
— Сами боги не могут и не смеют, — согласилась Таис, — только мы, смертные, чтобы не погибнуть, должны быть сильны душевно.
— Что дает силу?
— Долгая подготовка, крепкая закаленность, строгое воспитание.
— И для гетер тоже?
— Для нас — в особенности. Немало девушек, одаренных Афродитой превыше многих, возвысились, принимая поклонение, как царицы, а кончали жалкими рабынями мужчин и вина, сломленными цветами. Любая гетера, ставшая знаменитой, погибнет, если не будет заранее душевно закалена — в том и смысл учения в храме Афродиты Коринфской.
— Я не понимаю…
— Скоро поймешь. И когда постигнешь, что нельзя стать знаменитой только любовью, не будет ли поздно браться за танцы, веселые рассказы?
— Как бы я хотела стать такой танцовщицей, как ты!
— Что ж, увидим. Я знаю в Мемфисе одну финикиянку, она научит тебя тайнам.
— О, мне не нужно тайн. Я люблю Неарха, и, кроме него, никогда любить никого не буду.
Таис пристально посмотрела на фиванку:
— Бывает и так, только редко…
Глава восьмаяРЫЖИЙ ИНОХОДЕЦ
Птолемей увидел Таис верхом на темно-пепельной лошади, когда возвращался вместе с Александром, Гефестионом, Черным Клейтосом и Леонтиском — начальником тессалийской конницы — с прогулки к пирамидам. Александр ехал на Букефале, проезжая любимого коня в ранний час дня. Обычно он ездил на нем только в бою, избегая перегревать вороного в дальних поездках под палящим солнцем Азии. Букефал поднял умную широколобую голову с пятном-отметиной и продолжительно заржал, приветствуя кобылу. Салмаах кокетливо затанцевала, сдерживаемая крепкой рукой Таис.
Три возгласа удивления и неожиданности прозвучали почти одновременно. Три друга безошибочно узнали «четвертую Хариту». Тессалиец замер, рассматривая небольшую, одетую без роскоши женщину, перед которой остановились три могущественных человека — и в их числе сам божественный полководец.
— Она, моя мечта, — афинянка! — вскричал Птолемей, спрыгнув с коня и хватая под уздцы Салмаах.
— Эта уверенность! — насмешливо заметил Гефестион. — Твоя без тебя?
— Я сказал — мечта! — упрямо повторил Птолемей, испытующе глядя на Таис. Она положила обе руки на холку лошади, подняв высоко голову, и смотрела только на Александра, словно завороженная его взглядом. Чуть сведя брови, Таис закинула ногу и соскользнула с левого бока лошади на землю. Она казалась совсем небольшой перед тремя гигантами на огромных конях. Александр, Гефестион и Клейтос были выше четырех локтей на целую палесту (ладонь), а рост Таис — три локтя три палесты. Тем не менее гетера не теряла достоинства и чуть дерзкой независимости, удивившей Птолемея еще в Афинах. Теперь он во все глаза смотрел на нее. В расцвете женской силы, утратившая нечто мальчишеское, гетера вышла из чувственного огня ее прежней жизни новой, далекой и еще более желанной. Лошадь Таис отступила в сторону, и Птолемею пришлось смотреть против солнца. Могучий золотой свет проник сквозь легкое одеяние гетеры и облек все ее тело сияющим огнем, словно сам Гелиос принял в свои объятия прекрасную дочь Эллады и Крита. По взгляду вдаль, видящему нечто неведомое остальным, Таис вдруг напомнила ему Александра. Птолемей нахмурился, озадаченный. Гетера обладала необъяснимой глубиной привлекательности. Изгибы линий ее тела как бы мерцали, скользя. Широко расставленные, сводящие с ума глаза Таис таили в себе то огненную силу Гелиоса, то почти тоскующую мечтательность. Тяжелые черные волосы вились с необузданной силой вокруг медно-загорелого лица, подчеркивая правильность его черт, сквозивших таинственным могуществом, огнем божественного дара Анаитис. Птолемей задрожал и опустил взгляд, чтобы не выдать себя.
Александр, спешившись и бросив поводья Букефала Клейтосу, подошел к Таис. Его широко расставленные глаза показались гетере очень дальнозоркими. Их зрачки не смотрели прямо в глаза Таис, а как бы раздвигали лучи зрения по сторонам ее головы. Александр стал держать голову еще выше, чем при первой встрече, и прищуривал нижние веки с выражением гордым и проницательным.