– Тихо! – прикрикнул Яр, пригибаясь под тяжестью Павлова. – Куда теперь? Лучше скажи, куда теперь?
Дорога, ведущая от фабрики, закончилась, упираясь в другую.
– Налево. Ты что, не помнишь? Смотри по примятой траве.
– Да какой тут… Пошли, – и они свернули на другой путь. Такой же заросший, прямой, ничем от предыдущего не отличающийся. По сторонам – заброшенные однотипные здания, разросшиеся деревья и кустарник.
– Э-э-э… что там? – махнул рукой Егор. Яр попытался выпрямиться, посмотреть, но рука Павлова прижимала, мешала. – Да вон, на следующем повороте.
Теперь и Яр увидел. Дорога поворачивала направо вдоль реки. Заросли высокой травы были смяты, кругом валялись доски, щепки и колеса. Сама телега еле виднелась под спокойной гладью воды, медленно скользившей над ней.
– Он что? Утонул? Вот это я понимаю… Самая настоящая смерть для самого настоящего падлы…
– Да не, – Ярос мотнул головой на дорогу, развернул Павлова и потащил к зданию. – Вот, посмотри. Видишь воду? Выбрался, козел. Только непонятно, зачем полез в окно. Что забыл в этом доме?
– Черт! – выругался Егор, заглянувший внутрь первым. – Лучше пойдем дальше. Нечего там… Ничего интересного…
– А что… – Яр, сделав усилие, вытянулся, оперся о подоконник, заглянул. На полу кошка, освобожденная от внутренностей, парты, за ними скелеты в ошметках одежды, в углу куча костей… – Черт! Ты прав! Пошли дальше.
– Как думаешь, что здесь случилось?
– Без понятия…
– Экзамены дети сдавали? Или конкурс какой был… Приз – смерть…
– Слышь, Егор? У тебя не болит ничего? А то разошелся тут: экзамены… конкурс… Да я б о дороге думал! Нам еще пилить и пилить!
– А что с дорогой? Дорога, она ниче… Вон мостик… Сейчас на ту сторону – и до дома… Уже бли… – он не договорил.
Что-то стукнуло в спину. Молодых людей опрокинуло, бросило лицами на жесткое покрытие моста. Яра накрыло телом Егора. Что-то еще было сверху. Кто-то ерзал на Павлове и то ли дергал его, то ли еще что… Яр вывернул голову, насколько позволяло тело придавившего его бойца. Плечо товарища в поле зрения, далее безвольная рука, елозящая по асфальту, словно рисующая какой-то странный, непонятный рисунок. И кровь, как краска. Кап-кап – линия, кап-кап – черта. Довольно жутко было видеть это. Яр почувствовал теплое, жидкое, чужое, стекающее по шее. Он сделал усилие, выполз из-под тела и сразу же перекатился дальше, чуя беду.
Судороги пробегали по телу Егора, отчего руки и выписывали странные линии на асфальте. Он умер быстро. Сверху восседала большая черная кошка и рвала его спину зубами и когтями. Шейные позвонки белыми костяшками торчали наружу…
Кошка, чувствуя смерть человека, повернулась к Яру. Зашипела, приготовилась к прыжку. Доли секунды оставались на принятие решения. Автомат под Егором, да и лук там же, где нож – черт знает где. Яр закинул руку за спину, схватился за стрелу, кошка прыгнула, широко расставив когтистые лапы и метя в горло. Ярос выбросил перед собой руки. Одной схватил зверя за горло, другой – стал наносить наконечником стрелы удары. В шею, в бок – куда попало. Острое, закаленное железо с легкостью глубоко входило в податливую плоть. Предсмертный хрип – кошка, еще не понявшая, что случилось, сучила лапами, раздирая одежду Яроса. И через несколько секунд юноша откинул слабо подергивающуюся тушу в сторону. Произошло все слишком стремительно. В этот раз он успел выхватить стрелу из колчана и направить в горло метнувшегося к нему зверя. Успеет ли в следующий?
Яр резко вскочил и огляделся. С той стороны, откуда они с Егором пришли, из травы выглядывали еще кошки. Поменьше. Одна за другой они с любопытством выходили на дорогу и смотрели на разыгравшуюся на мосту сцену. Юноша нагнулся и сдернул тело Павлова в сторону. Схватил лук и автомат, оглянулся обратно на кошек. Первые две уже бросились вперед, а остальные, повинуясь стадному инстинкту, следом за ними…
Ярос поднял автомат и сделал пару одиночных выстрелов, ранив двух кошек. Несколько их сородичей задержались, добивая своих же и принимаясь потрошить острыми зубами тела. Остальные драпали дальше. И Яр побежал, что есть сил, часто останавливаясь и оглядываясь. И понял, что перехитрил смерть, когда кошки остались на мосту – сегодня добычи было достаточно: большой человек и… видимо, мать или отец.
Но Яр не остановился, пока не добежал до перекрестка. Тут он перевел дух и увидел вдалеке родные стены монастыря. Ну вот, теперь нужно быстро нестись вперед, пока звери сзади не одумались и не напали снова. Он быстро пошел по «ул. 1-го мая», озираясь. Теперь чахлая высокая трава и темнеющие окна-глаза зданий казались ему не такими пустыми и безобидными. Везде чудилось шевеление и подозрительные звуки.
Расползшиеся кирпичиками по площади торговые ряды будто расступились, выводя к земляному валу, и юноша застыл как вкопанный. По насыпи, пятясь, взбирался целехонький Митяй с направленным вперед ножом, а следом, на совсем близком расстоянии, крался большой кошак… Только бы Митяй не поднимался выше. Не понимает, что ли, что, как только он выйдет на вершину, кошак нападет? Видимо, от страха совсем разум потерял…
Ярос поднял лук, так как из автомата с такого расстояния точно не попасть было, и наложил стрелу, пальцами ощущая мягкое успокаивающее оперение. Натянул лук, глубоко вздохнул, сосредоточился на цели, заставляя плавиться и исчезнуть мир вокруг. Только он, стрела и цель.
Зверь прыгнул, Яр спустил тетиву, стрела с легким свистом ушла в полет. Митяй с кошаком упали на вершине вала. Сердце юноши на миг замерло, но потом забилось еще чаще. С нехорошим предчувствием он, что есть силы, бросился через площадь к валу. И не остановился, пока не поднялся по крутому склону.
Оба – и зверь, и Митяй, недвижимые, лежали на земле. Кошак с раскинутыми в стороны лапами на юноше, а в затылке стрела…
– Митяй! Митяй! – Яр подскочил, попытался скинуть труп кошки с парня, но что-то мешало. Что-то не давало ему этого сделать.
Он нагнулся ближе, чуть приподнял кошака, заглянул между ним и Митяем… стрела, прошив череп зверя, вошла в грудь юноши, поразив две цели. Сын Воеводы захрипел, задергался. Глаза открылись, вращаясь, грудная клетка еле поднималась. Митяй с усилием попытался вдохнуть. Что-то забулькало внутри… Яр в ужасе заметался, не понимая, чем помочь. Потом взгляд зацепился за зеленые купола Михайло-Архангельского собора. Стена города рядом. Вон и люди в бойницах мечутся, что-то кричат. А до ворот – каких-то сто метров.
Яр срезал оперение стрелы ножом, сдернул череп мертвой кошки, как мясо с вилки, отшвырнул в сторону. Нельзя вынимать стрелу, нельзя! Подхватил хрипящего Митяя, приподнял. Тело тащить – словно мешок с песком: тяжело, неудобно, скользко, так и норовит вывалиться из рук, упасть обратно на землю, да там и остаться.
Кое-как ему удалось взвалить Митяя на плечи. Тот стонал: стрела в груди цеплялась, двигалась, вызывала боль и расширяла рану. Яр понес юношу к воротам вдоль белой стены: штукатурка местами отпала, но ее с лихвой заменил плющ, свиваясь и расползаясь по каменной кладке, странно зеленый еще, несмотря на осень.
Ворота раскрылись задолго до подхода Яра, навстречу выбежали стрельцы. Окружили, защищая, хоть и не от кого уже, подхватили Митяя, помогли затащить внутрь. Яр до последнего цеплялся за парня, старался помочь, но во дворе Юрьева его оттеснили. Положили раненого на койку, которую вынесли из здания, разошлись, образовав кольцо, куда тут же нырнул доктор.
Изо всех щелей набежала толпа, словно ручейки слились в широкое озеро. Людское море тут же загомонило, запричитало, заохало, стараясь поближе просочиться, рассмотреть, чтобы дать потом волю языку: что-то новенькое случилось, что-то из ряда вон…
– Что тут творится?
– Чай, испытание вкривь пошло…
– Смотрите, смотрите… Чего там?
– Сам Воевода! Охрана! Стрельцы! Да что же творится-то?
– Убили, что ль, кого?
– Да не видишь, один он вернулся… один…
– И что же теперь будет-то? Ой, страсти-то какие!
– Серые падальщики, что ль? Иль похуже чего?
– Окстись, ирод! Какие падальщики?! Купец не вернулся… Купец… А с ним…
– Егорка! Где мой Егорка? Что с ним? Его-о-орка-а…
Толпу сдерживали охранники Воеводы, толкались, пытались удержать, к ним присоединились стрельцы. Сам же глава стоял за кольцом, ограждающим Митяя. Он внимательно смотрел на Яра, пристально, зло даже. Рядышком был и Гром: сощурившись, оценивал ситуацию, казалось, видел всех: и Ярослава, и Воеводу, и Митяя в кольце стрельцов, и толпу, волнующуюся и любопытную.
Ярос пошел вперед, к кольцу, внутри которого Митяй плевался кровью, кашлял и… умирал. Он хотел помочь, что-то сделать еще, словно того, что сделал до этого, было недостаточно. Путь преградил Воевода. Глаза метали искры, губы тряслись, скривившись от злобы, а ненависть натянула тело, напрягла, взвела, как часовую пружину. И в этот миг она распрямилась. Рука Воеводы взлетела, метнулась к Яру. И не одна, а вместе с пистолетом.
– Ты! Черт недоделанный! – прорычал он, палец уже давил спусковой крючок. Юноша вздрогнул и остановился в недоумении. – Ты убил его! Да я тебя! Я! Молись, сука!..
– Юрий Сергеевич! – подскочил Гром, сжал запястье главы, потянул вниз. Тот пытался вырвать руку из железной хватки Грома, нацелить опять оружие в лоб Яру, но никак не получалось: Гром держал крепко. – Одумайтесь! Народ же вокруг! Нельзя без суда! Нельзя! Надо показать им… какой вы… хороший правитель! Юрий Сергеевич! Не при всех!
– Взять! – через несколько долгих мгновений выдохнул Воевода. С каменным лицом Панов повернулся к Громову, заглянул в его глаза. – Взять и отвести в церковь. Суд сегодня… через час. Ты будешь судить… и не спорь! А то и тебя вместе с ним!
– Но Митяй еще не умер!
– Но почти… Я все сказал, Гром. Этот утырок последний раз обделался… Через час, Гром. В церкви, Гром.
Тот мотнул головой, и двое в черном схватили Яра, отобрали оружие, завернули руки за спину и так, носом в землю, повели мимо бурлящей и галдящей толпы в Михайло-Архангельский собор. Толпа вздохнула, ахнула и потекла следом, набиваясь в стонущий то ли от ветра, то ли от недоумения – куда же все прут-то? – храм.