Игорь поднялся и обвёл взглядом всех.
— Уходим сейчас. Нужно снаряжение и какое-нибудь средство передвижения, так как предчувствуют мои булки, что погони нам не избежать. Ещё тёплая одежда и еда.
— Есть кони, — предложил Ярос. — Быстрые, свирепые, злые…
— «Тигры», — перебил его Джордж. Все уставились на него непонимающими взорами. Какие тигры в этих местах? Но он спокойно выдержал их взгляды и продолжил: — Две машины «Тигр» в ангаре у главных ворот. Бронированные. С кучей оружия и снаряжения внутри. А что? Их так… на всякий случай держат… Мало ли — Воеводе смыться понадобится, или мятеж подавить, ну, или вылазку сделать. Да что вы, не знали? Они ж ещё со времён войны там стоят, за ними ухаживают и смотрят. Кроме того, ангар не заперт — никто не ждёт внутренней угрозы, а стрельцы только внешний периметр караулят.
— Отлично! — сказал Потёмкин, поднимаясь. — Я не прочь обменять свой старенький «калаш», который они у меня забрали, на новое оружие Воеводы. Остались одежда и еда…
— Сейчас организуем! — затараторила Лида. — Я ж на кухне работаю, у нас там и прачка рядом. Оль, Яр, пойдемте-ть со мной. А вы ждите в ангаре. — Потом добавила, выходя из камеры с довольным видом: — Мужичищи! Ух!
Потёмкин с Жорой быстро связали Грома порванной для этих целей простыней. Закрыли решётку на замок, выключили свет и тихо покинули подземелье. Только дверь несколько раз предательски скрипнула, но на такие вещи никто внимания не обращал — люди, работающие в ночные смены, частенько сновали туда-сюда.
Жарко. Во рту пересохло. Кости выворачивало от испепеляющего зноя. Солнце стояло в зените и пекло, иссушало землю, растения, животных, плавило камни. Митяй несколько раз надолго закрывал глаза, но кошмар не проходил. Куда ни глянь: знойная пустыня, почерневшие, исковерканные высокой температурой деревья, сгоревшая трава и развалины Юрьева. Живых нет. Обугленные кости людей и животных устилали землю, хрустели под ногами, но юноша не испытывал страха: почему-то казалось, что всё это не по-настоящему, какой-то розыгрыш, фарс. И кто бы ни вздумал ломать комедию, ему это не удалось. Странный какой-то юмор, чёрный.
Желание пить было так сильно, что юноша, не обращая внимания на хруст черепов под ногами, шёл вперёд, измученные мышцы ныли, пытались протестовать, сопротивляться, лишь бы не двигаться. Хотелось лечь на землю и подохнуть, истлеть прахом вместе со всеми умершими и врастающими в песок, заменивший землю, но пить хотелось больше. Поэтому с трудом, но Митяй ещё переставлял одеревеневшие ноги. Вперёд. Только вперёд. В поисках колодца, речки, артезианской скважины с насосом, который он, может быть, сможет запустить, если найдёт в себе силы и знания для этого.
Тягучая, слегка пульсирующая боль, растекающаяся по телу, отдающаяся в мышцах так, что их сводит. Откуда она? Откуда этот чужой мир, скелеты, развалины? Что вообще происходит вокруг? Мысли путались, не хотели открывать такую необходимую сейчас информацию. Не желали отдавать её человеку, словно это знание таило в себе некую угрозу, может, даже смерть.
Митяй облизал потрескавшиеся губы и упрямо сделал следующий шаг. Ступня скользнула по черепу, и парень тяжело рухнул на кости. Тело пронзила новая боль, сотней осколков вонзившись в плоть. Юноша замер, стараясь, чтобы лишние движения не причиняли новых мучений. Наконец-то дождался отдыха. Всмотрелся в голубое без единого облачка небо, расслабился. Чуть слева висел ярко-белый шар солнца, резал глаза светом, мешая любоваться куполом, свободным от серых туч. Когда ещё удастся увидеть такое зрелище? Но солнце… оно мешало. Митяй никогда не думал, что будет так ненавидеть светило, дающее жизнь всему на земле. Но то было раньше. Когда? Уже неизвестно.
Митяй повернул голову вправо, чтобы глаза отдохнули от ярких лучей. На него уставились пустые глазницы черепа, потрескавшегося и местами осыпающегося неуловимыми пылинками, гонимыми прочь малейшим дуновением ветерка. Нижняя челюсть давно уже отпала, затерялась среди тысяч выбеленных временем и песком костей. Одна глазница пробита, через неё видна дыра в задней части. Будто череп смотрит на юношу, сверлит взглядом.
А в голове на пределе слышимости откуда-то возникают слова: «Кто ты? Зачем ты здесь? Ты же не отсюда и никогда не будешь одним из тех, кто пал на этом месте…»
— Нет. Нет. Нет, — взволнованно зашептал потрескавшимися губами Митяй. Что-то не нравился ему смысл фразы в целом. Чего-то неуловимо-неправильное было в ней… Хотя и понятное. — Нет! Я, как и вы — человек!
«Да какой ты человек? — лёгкая усмешка слышалась в голосе, гуляющем в голове, словно ветер, будто самостоятельно существующий фантом, проецируемый простреленной глазницей черепа. — По-человечески никогда не жил, да и умер-то… не как человек».
— Да что ты… Глупый череп! — возмутился Митяй, с усилием подняв руку и показывая на костяное поле и развалины, казалось, состоящие теперь из черепушек. — Что ты мне тут чешешь! Как — не был? Как? Да я больше человек, чем вы тут всё, вместе взятые! Я вот ещё живой! В отличие от вас — костей, позабытых временем!
«Живой, — согласился неожиданно череп, — живой… Но не человек… Уже».
— Да пошёл ты! — разъярился Митяй, что придало ему силы повернуться, одним ударом разнести череп и вскочить на ноги. Кровь закипела внутри от ярости, от нахлынувшей обиды. Как это — не человек? Ну, как? Больше всех человек! Больше этих костей, разбросанных по округе, во всяком случае! Он — сын Воеводы, всё-таки! А не кто-нибудь. Взгляд снова упал на руины родного города. Что бы вокруг ни случилось, ответы надо искать там!
Юноша быстро, насколько позволяло измученное жаждой тело, пошёл в сторону развалин. Потоки горячего воздуха поднимались от земли, создавая иллюзию плавящегося горизонта. Кожа, казалось, совсем высохла, потрескалась. Митяй поднял руки и ужаснулся: их поверхность покрылась сетью пульсирующих чёрных прожилок.
«Живой… Но не человек… Уже…» — догнал ветер.
— Да пошёл ты! Пошёл ты! Пошёл ты! — ещё больше разъярился Митяй. Он развернулся и, не увидев никого, пнул первый попавшийся под ногу череп. Он рассы́пался, и дымка праха тут же была подхвачена ветром. А юноша вновь продолжил свой путь к развалинам, пиная на ходу любой более-менее целый череп, страшась снова услышать загадочные слова.
Обглоданные жаром стены раздались, открыв взору столь же плачевное состояние внутренних строений монастыря. Шагу нельзя было ступить, чтобы хруст не обозначил чью-то кость или раздавленный череп. Здания рассы́пались на кирпичи, деревянные обломки конструкций обгорели, Михайло-Архангельский собор превратился в развалины, и только пять позолоченных и наполовину облупившихся крестов торчали из земли под разными углами. Вход в катакомбы под валом был раскурочен, словно изрыгнул что-то особенно ужасное, как будто гигантский червь выполз из преисподней, снедаемый жаром ядерной войны, дошедшим до самого Ада. И из дыры несло трупным смрадом, как будто люди в поисках спасения под землёй нашли лишь общую могилу.
Из-за развалившейся стены медленно вышел Яр. Странно: он совсем не изменился. Та же драная ватная одежда, словно можно сейчас, в такое пекло, носить её. Те же роговые наросты на голове, как будто он — хозяин всего этого… Ада. И довольное, улыбающееся лицо, лучащиеся весельем глаза, внимательно и хитро смотрящие на Митяя.
— Что… что тут происходит? — захлёбываясь собственным негодованием и ненавистью, выдавил юноша, не в силах сказать что-то ещё.
— Твой? — бодро спросил Яр, поднимая руку, в которой оказался обычный, выбеленный солнцем и песком череп.
— Нет, — чуть не задохнулся от злости Митяй.
— Знаю, что не твой, — Яр отмахнулся свободной рукой и, выудив из кармана круглые очки, поднёс их к глазницам черепа. — А так? Никого не напоминает?
— Отец! — прошептал юноша, чувствуя, как засохшие губы лопаются от крика, не способного передать всю гамму эмоций: горло было иссушено и саднило. Оставалось раскрывать, как рыба, рот и наблюдать за перекошенным от смеха лицом врага. — Тварь! Ты убил всех!
— Я — тварь? — Яр расхохотался ещё сильней. Потом откинул в сторону очки, а череп поднёс к лицу и дунул. Останки отца Митяя серым пеплом сорвались с ладони, словно на ней и не было черепа. — Ты на себя-то посмотри. Уродец! — и снова дикий, безудержный хохот. И Яр пошёл прочь, удаляясь, расплываясь в жарком мареве.
Митяй, в бессилии переставляя ноги, рванулся следом, но они не слушались. Тело отказывалось подчиняться. И тогда Митяй закричал сквозь стянутое сухостью горло.
— Стой! Стой, скотина! Да я… тебя… Вот этими… руками… — юноша поднял руки и не узнал их. Чёрные жилки набухли и начали расширяться, растекаясь по коже, словно жирная, тягучая жидкость. Он пытался стряхнуть ее, но не мог. Это была не жидкость, а его кожа. И она изменялась, а также — он… В какой-то момент руки стали полностью чёрными, но процесс не остановился. Нечто стало тягучими каплями срываться с пальцев на землю, и через минуту под ногами уже бурлила, расползаясь по миру, чернота, заполняя его, захватывая. И тело Митяя пронзила боль… и он вынырнул из кошмара, затрясшись с такой силой, что заходила в бешеной пляске и кровать.
Панов отпрыгнул от койки своего сына, когда тот раскрыл глаза и с диким криком изогнулся в конвульсиях. Юрий Сергеевич прижал ко рту ладонь, чтобы не закричать самому. В глазах сына плескалась тьма, а тело ещё больше покрылось медленно расширяющимися чёрными прожилками. В этот миг Воевода понял, что теряет его, что вот-вот наступит мгновение, когда всё будет кончено. В его голову даже после объяснений Потёмкина не могла закрасться мысль, что это уже не его сын и что смерть этого существа, возможно, была бы лучшим выходом из всех существующих.
— Гро-о-ом! Гром! — заревел Воевода, бросаясь к двери и задевая шкаф.
Стекло разбилось вдребезги, а часть пробирок и склянок со звоном разлетелась по полу. Открыв дверь, Панов-старший вбежал прямо в руки охраны. Двое бойцов ошалело смотрели на главу города, ничего не понимая, часть людей высунула головы из дверей казармы. Озадаченные лица удивлённо смотрели на главу.